Горло сдавило, он не мог выдавить ни звука; стоял и беспомощно смотрел на Илью, который повернулся к нему и бросился вперед, стремительно, как выпущенная из пистолета пуля. Леля вскрикнула, когда Илья врезался в Мишу, едва не сбив его с ног. Первый удар пришелся в челюсть, но получился смазанным, второй – под дых. Илью, хотя и истощенного, ослабшего, переполняла бешеная энергия. Миша не хотел бить друга, понимал, что тот не в себе, поэтому поначалу пытался просто уклоняться от ударов. К тому же и физически он всегда был сильнее, и по службе ему приходилось заниматься спортом, сдавать нормативы. Однако сейчас они были, можно сказать, на равных. Илья компенсировал отсутствие физподготовки яростным желанием причинить боль, покалечить. – Прекрати! – выкрикнул Миша, ошарашенный этой злобой, и тут же кулак врезался ему в скулу. – Сволочь! – прохрипел Илья. – Убью! Миша отшатнулся, неловко попятился и едва не упал, наткнувшись на стоящий позади него стул. Леля что-то говорила громким испуганным голосом – Миша не мог разобрать слов. Голова гудела, во рту чувствовался металлический привкус: Илья в кровь разбил ему губу. «Если он меня вырубит, то все окажется зря!» – промелькнула мысль. Он ушел в сторону, пропустив следующий яростный бросок Ильи, и, в свою очередь, ударил друга. Удар вышел сильнее, чем он предполагал. Илья отлетел назад, врезавшись затылком и спиной в шкаф. Миша метнулся к нему, схватил за плечи. – Перестань! Не дергайся! Илья попробовал вырваться, но запал уже прошел. Всплеск энергии закончился, и теперь он выглядел выдохшимся. Миша силком усадил его в кресло, радуясь, что Илья оказался подальше от «Насти», и пообещал себе, что не подпустит Мортус Улторем к другу. Она, по всей видимости, тоже осознала слабость своей позиции. Или, может быть, ей не нравилось, что живительная энергия Ильи была растрачена, а Мишу прогнать все равно не получилось. Мортус Улторем подалась вперед. Миша заслонил собой Илью и посмотрел ей в лицо, встретился с нею взглядом. Только когда их взоры скрестились, он подумал, что не стоило этого делать, но поймал себя на том, что покорно глядит в бездну ее глаз, как кролик на удава. Миша физически чувствовал, как гаснет его сопротивление, тело становится безвольным, а мысли – паточно-клейкими, ленивыми. Стоящая перед ним девушка глядела манящим, чарующим взором, была прелестна и загадочна, как луна, рассеивающая прозрачно-хрустальный свет на лежащую у ее ног землю. Он тянулся к ней душой и телом, позабыв обо всем – об Илье, о Леле, о Белкине, о том, зачем пришел сюда. Мишу влекло с такой силой, что он готов был смести любое препятствие, преодолеть любое сопротивление. «Я люблю тебя! – рвалось с его губ. – Ты восхитительна! Прости, я чуть было не погубил Красоту». Он, наверное, выговорил бы это, но тут ощутил ожог. Щека и разбитая Ильей губа взорвались болью, и Миша вскинул руки к лицу. Не ожог, а пощечина, понял он спустя секунду. Рядом с ним стояла Леля, готовая влепить еще одну оплеуху, если потребуется. – Больно же, – пробормотал Миша. – Поплыл, да? – спросила она, скорее утверждая. – Ты как? Отпустило? «Мортус Улторем обладает умением воздействовать на мужчин, а вот против женщин в этом смысле бессильна. Они видят ее такой, какова она есть, очаровать их это существо не способно», – прозвучали в памяти слова Семена Ефремовича. Миша хотел ответить, что все прошло, но понял, что это не совсем так. Он ощущал ватную мягкость во всем теле; слегка мутило и хотелось пить. Не рискуя смотреть на проклятую тварь, он оглянулся на Илью. Тот по-прежнему сидел в кресле, почти не реагируя на происходящее, и выглядел еще более измочаленным. – Оставь нас в покое, – с трудом выговорил он. Во взгляде Ильи больше не было полыхающей ненависти, только глухая злость. Миша отвернулся от него и услышал, как Леля произносит: – Я хочу показать тебе кое-что! Говоря это, она сунула руку в сумку, которую Миша принес и отшвырнул во время драки, достала разделочные доски, взятые из квартиры Белкина. – Тася… – К кому ты обращаешься? – перебило существо. – Тася еще живет внутри тебя! Она страдает, и я говорю сейчас с ней! Тася, это сделала ты – для своей мамы. Тася – так тебя называли мама и брат. – Леля твердила это имя, как мантру, надеясь вызвать призрак из глубин памяти. – Ты любила ее, у вас была хорошая, дружная семья. – Ну да, – ухмыльнулось создание из ночного кошмара, которое Миша снова видел без мистически-прелестного флера. – Но мамуля так тосковала по своей девочке, что решила прогуляться в окно. Миша посмотрел на Илью: слышал ли он? Ведь эти слова подтверждали все, о чем Михаил ему говорил. Но Илья смотрел на свою «Настю», как зачарованный, и, кажется, видел и слышал что-то совсем иное. – Смерть мамы привела тебя в ужас! – продолжала Леля. Не отрывая взгляда от Мортус Улторем, девушка вынула из сумки подставки под горячее, расписанные Тасиной рукой. – Ты хотела остановить ее, но не могла. Миша поразился уверенности, с которой говорила Леля: разумеется, она ничего не могла знать наверняка, но в тоне не было и тени сомнения. – Я не верю, что ты спокойно обрекла мать на смерть. Это была не ты! – Не я? Кто же, по-твоему? – Существо захохотало, но Мише почудилось, что смех не вполне искренний. Судя по всему, Леля била в нужную точку. – Лилит, демонесса, которая пожирает души, которая превратила тебя в это чудовище, хотела ее смерти. А Тася – нет! – Откуда тебе знать, маленькая дурочка? Но, как совсем недавно Миша попал под воздействие Мортус Улторем, так теперь и она сама, зацепившись взглядом за вещи, которые извлекла из сумки Леля, не могла оторваться от них. – С тобой обошлись жестоко, бесчеловечно. Ты хотела спастись, поэтому искала способ сбежать. Ты имела право на гнев! – Почувствовав крошечный перевес в свою пользу, сознавая, что идет в правильном направлении, гнула свое Леля. – Но ты не хотела убивать невинных! Любила маму, брата, и все еще любишь! Ты не желала их страданий и смерти. – Заткнись! – Посмотри, – Леля положила на стоящий рядом журнальный столик все прочие сделанные Тасей вещи и достала из сумки последний аргумент – рамку с фотографией. – Вы были так счастливы, так любили друг друга! Тася, ты замечательная, талантливая художница. Ты любила рисовать, помнишь, как ты рисовала? Что ты чувствовала – радость? Удовольствие? Ты – настоящий творец, и была рождена дарить людям красоту, а не убивать их! Вспомни… – Довольно! – взревело существо, и рамка, которую держала Леля, вырвалась из ее руки, стекло лопнуло. Леля вскрикнула: осколки упали на пол, но один поранил ладонь. Из раны полилась кровь. Миша подскочил к девушке. – Все в порядке! – быстро проговорила она и хотела взять доски и все остальное, чтобы продолжить говорить, но не успела протянуть руку, как вещи, заботливо сохранённые Белкиным, вспыхнули, будто кто-то поджег их, и загорелись. Деревянные доски, подставки, снимок, выпавший из сломанной рамки, полыхали так, словно их полили бензином, и в считанные минуты от расписанной девичьей рукой кухонной утвари остались лишь почерневшие бесформенные угли. Миша смотрел на это, не в силах помешать, и отчаянием понимая, что Мортус Улторем одерживает победу, а их шансы тают, хотя они (особенно Леля!) все делали правильно и могли бы переломить ситуацию. «Настя» снова засмеялась – теперь в хохоте слышалось торжество: – Что теперь, мышата? – Она издевательски аплодировала Леле. – Какая была речь! По тебе сцена плачет, детка! Леля стояла, уронив руки. Оглянулась, посмотрела на Мишу и увидела, что он пребывает в такой же растерянности. Смех резко оборвался. – Пошли прочь! – прошипела тварь. – Вы мне надоели. – Мы не уйдем, – как можно тверже сказал Миша, хотя и не понимал, что еще они могли бы сделать. – Убирайтесь, пока живы. А то ведь я могу и передумать. – Она сделала выпад в их сторону, как будто собиралась броситься на Лелю, и Миша инстинктивно отшатнулся, потянув девушку за собой. – Страшно? Вон отсюда! На Мишино плечо опустилась рука. Не успев толком испугаться, он обернулся и увидел, что Илья встал с кресла и стоит рядом. На его отрешенном лице блуждала улыбка. Невозможно было догадаться, помнил ли он хоть слово из того, что говорила Леля, или хотя бы драку с Мишей. Пока они не добились ничего, пришли к тому, с чего начали: и Илью не заставили усомниться в своей любимой, и жуткую тварь не лишили сил, не прогнали. Хотя нет, все стало даже хуже: теперь у них нет ничего, что могло бы подтолкнуть Тасю вспомнить себя прежнюю. – Вам пора уходить, – безжизненным голосом проговорил Илья. – Ты слышал, что велела Настя? – Это тебе она может «велеть», а я и без ее велений обойдусь, – огрызнулся Миша, понимая, что это прозвучало по-детски. – Я соскучилась, любимый! – пропела «Настя», и лицо Ильи исказилось от болезненного вожделения. «Если мы сейчас уйдем и оставим их, до утра Илюха не доживет, – со всей ясностью, почти спокойно подумал Миша. – А значит, я никуда не уйду». – Не дождешься, стерва, – сказал он, в упор глядя на «Настю», – я тебя к Илюхе не подпущу. Она широко осклабилась и погрозила пальцем, как взрослые обычно грозят неразумным малышам. – Пеняйте на себя, мышата! Теперь я заберу вас всех. Черная Заступница будет довольна. Глава тринадцатая Лампочка в светильнике замигала. В комнате и раньше было сумрачно, теперь же свет и вовсе стал тусклым, неровным. В углах сгустились тени, заклубилась тьма. Появился запах – противная рыбная вонь сырости, плесени, стоячей воды.