– Вряд ли это случайность, – после небольшой паузы задумчиво произнесла Джанго. – У него есть собака? – У него есть соображения по поводу собаки. Опять умничает, стерва. – То, что ошметки собачьей шерсти всплыли… в таких местах… Можно ли считать это… эм-мм… сексуальным извращением? – Девиаций может быть сколько угодно, но пока я не вижу никаких проявлений сексуальной агрессии. Как не вижу проявлений сексуальности вообще. Либо убийца обозначает ее и связанное с ней доминирование по-своему. Перед Брагиным на долю секунды закружились в хороводе стеллажные полки из секс-шопа «Розовый опоссум». Но чувствовал он себя гораздо лучше, чем в ту ночь. И дурацкого, ничем не объяснимого смущения тоже не было – в конце концов, перед ним не сопливая девчонка-администратор, а дипломированный спец по психопатам и извращенцам, запретных и неудобных тем для нее не существует. И за эту неделю у Брагина уже была возможность убедиться: о самых немыслимых и страшных вещах Елена Викторовна Джангирова способна говорить абсолютно безэмоционально, ровным, спокойным голосом. Как если бы она делилась со всеми желающими рецептом засолки огурцов. – Он может быть импотентом, – ни с того ни с сего брякнул Сергей Валентинович. – Он может быть даже женщиной. – Еще одна снисходительная улыбка, адресованная простаку Брагину. – Женщина – серийный убийца? – Гендерные стереотипы ломаются и уходят в прошлое. Еще немного – и они вообще перестанут существовать, это объективная реальность. И преступления, пусть и самые тяжкие, – такая же часть реальности. Так что я ничего не могу исключить. – Правда? Джанго ответила не сразу: не смогла отказать себе в удовольствии доесть наконец последнюю ложку десерта. И только потом произнесла с легким сожалением в голосе: – Все-таки женщину я бы исключила. А я бы нет, Елена Викторовна, а я бы нет. Брагин неожиданно вспомнил о Полине Ветровой – соседке Трегубовой и матери мальчика-аутиста Кирилла. Когда стало окончательно ясно, что Трегубова погибла не в самом начале июня, а в самом конце апреля, Брагин решил еще раз поговорить с Полиной. Что, если именно она присматривает за цветком? А не сказала об этом по одной простой причине: ни Брагин, ни Вяткин, ни Однолет не спрашивали ее об этом. Не успели спросить. Зато сейчас этот вопрос был актуальным как никогда. Отпечатки. Помимо многочисленных отпечатков самой Ольги в комнате были найдены отпечатки еще как минимум трех человек. Одной из этих людей вполне могла оказаться уехавшая Якубина (это выяснится в ближайшее время), по поводу остальных можно строить самые разные предположения, включая невероятные, – ведь несколько вещей, обнаруженных во время осмотра комнаты, явно не принадлежали ни Оксане Якубиной, ни Ольге, ни кому-либо из соседей. Не могли принадлежать, потому что имели прямое отношение к Аяне Уласовой. Только начнешь думать об этом, как обязательно упрешься в тихое восковое торжество Альтиста: то ли еще будет, дурошлепы. Невероятное. А чтобы невероятное наконец вступило в свои права, нужно исключить самое что ни на есть очевидное. Полину Ветрову и ее сына. * * * Прежде чем нанести визит осьминожке, Брагин собрал кое-какие сведения о ней. Тридцать девять лет, разведена, дочь крупного партийного функционера и главреда кинообъединения на «Ленфильме» – оба не пережили девяностые. От родителей Полине досталась большая квартира в центре Питера и кое-какие сбережения, а друзья матери помогли девушке сначала поступить в Институт кино и телевидения, а затем устроили в одну из кинокомпаний по производству сериалов. Незаменимая Лера Гаврикова обнаружила даже интервью Полины одному из популярных женских журналов, датируемое второй половиной нулевых. Интервью с подборкой фотографий шло в рубрике «Улыбаясь будущему», и на снимках двадцативосьмилетняя Полина Ветрова действительно широко улыбалась – не только читателям, но и себе самой. И жизни, полной самых дерзких ожиданий. Теперь, спустя почти двенадцать лет, Брагин знал, чем все закончится: рождением больного ребенка, уходом мужа, уходом из профессии и комнатой в коммуналке. И не мог не поразиться контрасту между той Полиной, которую он знал, и этой – молодой, яркой, чрезвычайно привлекательной женщиной. Это были два разных человека. Увиденное так потрясло Брагина, что он позвонил своему старинному приятелю Лехе Грунюшкину, с которым (после известных событий) не общался почти год[5]. Все-таки ты свинья, Сергей Валентинович, несчастный Леха в твоих гребаных личных проблемах уж точно не виноват. – Есть дело, – хрюкнул в трубку Брагин, даже не поздоровавшись. Да и ладно, иногда необходимо создать иллюзию, что ничего не произошло, просто возобновляется прерванный накануне вечером разговор под пивасик и копчужку. – А я думал, не позвонишь больше, – хохотнул Леха на том конце провода. – С чего бы? – Да просто так. – Работы завались. – Не всех злодеев еще переловил? – Всех не переловишь, но стремиться нужно. – Ну, а что за дело? – Интересует один человек. Женщина. Теперь Грунюшкин захохотал в голос: – Даже не начинай! Хороший парень Леха Грунюшкин, золотой, нужно только переждать, когда он закончит резвиться и включится наконец в серьезный разговор. – Полина Ветрова. Слыхал про нее? В трубке воцарилась глухая тишина – такая глухая и долгая, что Брагин забеспокоился – уж не случилось ли чего со связью. Не случилось. – Она в России? – осторожно кашлянув, поинтересовался Леха. – А не должна? – Вроде бы уезжала в Израиль. У нее сын проблемный, там как будто брались подлечить. – Выходит, ты ее знаешь. – Не близко, – почему-то испугался Грунюшкин. – Работали вместе на паре проектов. Я линейным, она исполнительным. Ей тогда лет двадцать пять было, может, двадцать шесть. А хватка такая – любой мужик позавидует. Хватка и чутье. Не телка – конь с яйцами. Причем такой величины, что по асфальту волочились и искры высекали. Точь-в-точь ее мамаша, только еще круче. А мамаша у нее будь здоров была. Железная леди, Агния Венедиктовна Барская, о ней на старом «Ленфильме» легенды ходили. Сгорела от рака в девяностые. – А отец? Что произошло с отцом Полины, Брагин уже знал: старый дурак Ветров, начинавший партийную карьеру в правоохранительных органах, застрелился из наградного ТТ, не пережил крушения идеалов. А может, просто не вписался в рынок, слишком был стар, чтобы мутить какие-то дела. Но что, если у Грунюшкина есть другая версия, отличная от официальной? – Про отца толком не знаю. Ходили слухи, что покончил жизнь самоубийством. А Полина об этом особо не распространялась. – Тогда давай про нее. – Так я все рассказал вроде. Не все. Брагин, знавший Грунюшкина лет двадцать, еще с университетских времен, чувствовал это: по севшему Лехиному голосу и по долгим паузам, которые стали возникать в обычном вроде бы разговоре. Как будто безалаберный и несносный трепач Леха вдруг начал следить за собой – как бы не наговорить лишнего. Или… Или рыло в пуху? – У вас был роман, что ли? Снова эта тревожная глухая тишина. – Не по телефону. – Через полчаса в «Молли». – Через час. Через час Грунюшкин и Брагин встретились в пабе «Молли Салливан» на Большом проспекте; они пересекались там и раньше пятничными вечерами, если не были заняты работой. Нечасто, потому что работа была всегда. На «Молли» они наткнулись случайно, но место понравилось – главным образом своим географическим положением: практически в шаговой доступности от дома Брагина, и до пафосного «Леонтьевского мыса» на Ждановской, где окопался Грунюшкин, недалеко. Почти за год, что они не виделись, Леха поднабрал с пяток килограммов, побрился наголо и к тому же отсвечивал немыслимым для северного Питера загаром. Но, в общем, ничего в нем кардинально не поменялось: все такой же повеса и плейбой, мечта гримерш и девушек-хлопушек. – Херово выглядишь, – протянул Грунюшкин после положенных случаю объятий. – Кому-то же надо и херово, – меланхолично ответил Брагин. – А чего такой черный? У нас лето вроде. – Это у тебя лето. А у меня – вечная весна. Копродукция с турками, тридцать серий с перспективой ста двадцати. Рабочее название – «Возвращение в Измир». Ездил, инспектировал, три дня как вернулся. По кружке? – Давай. Они приговорили три, прежде чем Сергей Валентинович вытащил приятеля на разговор о Полине Ветровой. – Сначала скажи, зачем тебе это нужно? – как будто на что-то решаясь, спросил Леха. – Расследую одно дело, – уклончиво ответил Брагин. – И Полина может оказаться ценным свидетелем. – Не-а. Никем она не может оказаться, кроме как сумасшедшей… – Секунду помедлив, Грунюшкин добавил: – Сумасшедшей матерью. Хотя… Что-то с ней случилось, после того как… Ладно, не мои проблемы. Тем более столько лет прошло. Я ведь в Полишу влюблен был. Даже жениться хотел.