Двор возле их квартиры был темноват, мусорные ящики — тут их называли странным словом «пухто» — располагались в самой его глубине. Соседка однажды объяснила, что странное слово — всего лишь аббревиатура: пункт утилизации хозяйственных твердых отходов. Арину это тогда очень развеселило. Ведь раз «пункт», там должен сидеть серьезный приемщик — ну как в пункте приема стеклотары, разве нет? Никаких приемщиков при питерских «пунктах», разумеется, не водилось, а вот разные странные личности вокруг мусорки — да, встречались. Арину, впрочем, это никогда не пугало: чего бояться-то, в Питере даже бомжи вежливые. Как-то раз она наткнулась на парочку неаппетитного вида персонажей, увлеченно мутузивших друг друга прямо посреди узенькой дорожки — не обойдешь. Драчуны, однако, заметив ее, расцепились, посторонились, давая дорогу, и уже за ее спиной продолжили свои занятия. Если даже во время драки тутошний контингент такой мирный, чего бояться-то? А даже если вдруг… можно ведь мусорным ведром по башке стукнуть и сбежать. Ну то есть не ведром, а набитым пакетом. Но пакетом еще даже и лучше! Эффективнее. Обратно же, с пустыми руками, и вовсе не страшно, можно сразу убежать, она так бегает, что ни одна сомнительная личность за ней не угонится. Слово Арине тоже нравилось, смешное такое. В его сопровождении даже такая скучная процедура как вынос мусора становилась почти веселой: идешь и пыхтишь шепотом «пухто-пухто-пухто», прямо Винни Пух. В общем, поход к пухто — пухто-пухто-пухто… уф! — не вызывал у нее ни страха, ни брезгливости. Виталик же настойчиво твердил, что это опасно: мол, нечего по темным закоулкам бродить, сам схожу. Вроде радоваться надо — вот какой у меня муж заботливый! — но, вот беда, при всей заботливости, он никогда не хватался за мусор по собственной инициативе. Если же Арина, печально поглядев на переполненное ведро, шла выносить его сама, страшно сердился. Что это, дескать, за демонстрации, сказала бы, я бы вынес, если не помещается, возьми новый пакет, а полный можно у двери поставить и с собой захватить… А ведь Арина вовсе не стремилась чего-то там «демонстрировать». Просто мусор — такая штука, которая, гм, пахнет. Как ты этот чертов пакет не завязывай. Утром захватить, как же! По утрам Виталик вылетал из квартиры всегда в последний момент, бурча «опять опаздываю», так что делать крюк до пухто ему было элементарно некогда. Мог и просто не заметить приваленный к двери мешок… А после опять сердился: почему не напомнила? Арина и сама не очень понимала, почему ей так трудно «сказать» или «напомнить». Потому, должно быть, что, «напоминая», она чувствовала себя неуютно, словно просила об одолжении. В конце концов, если человек не видит очевидного — хотя бы и мусора — значит, ему не до того? Значит, не стоит его отвлекать пустяками? А если потом сердится, значит, заметил, что мусор таки был? И значит, просто не хотел? Тогда тем более — чего приставать с «напоминаниями»? Просить Арина не любила никогда. Что она, беспомощная, сама не справится? Спору нет, приятно, когда о тебе заботятся и что-то такое для тебя делают. Но если ты об этом просила, вся приятность почему-то куда-то улетучивается. Какая ж это забота, если о ней просить приходится? Но, говорят, это такая специфическая особенность мужской психологии — прямолинейность то есть. Может, так, а может, и нет, за годы следственной работы Арина, сталкиваясь с самыми разнообразными персонажами, убедилась, что никакой такой специфически мужской психологии в природе не существует. Равно как и женской, кстати. Ну если Витальке так противно выносить мусор (раз все время забывает, значит, неприятно), чего огород городить? Арине вовсе не трудно сбегать с мешком до пухто. Почему Витальку это так злит? Она еще и разуться не успела, как он процедил — саркастически, почти зло: — Теперь нагулялась? Или еще побежишь? Это было так дико, что Арина опустилась на пол прямо там, где стояла. Привалилась к поцарапанной двери, нахмурилась, пытаясь понять: что это с Виталькой такое? Но мысли, вместо того чтоб образовать желанный ответ, лишь вяло кружились внутри черепа, тыкались в лобную кость, как слепые рыбы. Словно вся накопленная за день усталость вдруг навалилась: ни думать, ни действовать, ни даже дышать… — Виталь, сделай чаю? — попросила она, глядя снизу вверх. Он вздрогнул, уставился на Арину изумленно — словно она не чаю попросила сделать, а, к примеру, тройное сальто. Ну и ладно! Она сложила руки на поднятые коленки, уткнулась в них лбом… Вот так хорошо… Кружка с чаем — темным, красноватым, упоительно пахнущим — ткнулась в ладони минуты через две. Виталик сел рядом на пол. — Ариш, я тебя обидел? Прости, а? Ну сорвалось. — Да ничего. — Ты тоже пойми. Я ж тебя ждал, в окно увидел, как ты из машины вылезаешь. И не такси это было! А потом еще мешок этот мусорный, будь он неладен! Как будто ты специально на улицу побежала! — Что-о? Виталь, ты в себе? — Не очень. Кто тебя провожал? — Один из оперов подвез. — Красавец! — сказал Виталик с непонятной интонацией. — Косая сажень в плечах и две извилины в мозгу. Ариш, я ничего плохого не думаю. Но я же мужчина, ты тоже пойми! Оно само думается. И иногда выплескивается. Не потому что я тебе не верю, а… вот правда само. Рефлекс. Да, понятно, что надо держать себя в руках, но… это как аллергия. Если у человека сенная лихорадка, он может сколько угодно стараться «держать себя в руках», но все равно будет чихать. Не обижайся, а? — Да я не обиделась. Удивилась только. — Уйти бы тебе со следствия, — неожиданно сказал любимый муж. — Будешь молодым преуспевающим адвокатом… — Адвокатом? Я? — Ну конечно! Ну какой ты следователь? Они все страшные старые тетки! Ты хочешь в такую же превратиться? И ради чего? Ради мифической борьбы за мировую справедливость? Которая проиграна еще до того как начаться. Ну какой смысл в том, что ты вынуждена день за днем копаться в грязи? — Виталь, это моя работа. — Работа! — он произнес это с таким пренебрежением, что Арина аж головой встряхнула: не может быть, показалось. Продолжал Виталик уже без всякого пренебрежения (точно — показалось!), мягко, почти нежно, так ребенка уговаривают потерпеть щиплющие горчичники еще пять минут. — Ты же сама все отлично понимаешь, ты же умница. С самого начала это было бесперспективно, а сейчас… — Бесперспективняк… — задумчиво проговорила Арина и повторила уже чуть быстрее. — Бесперспективняк. Бесперспективняк… В универе они называли это слово алкотестером: если в крови хоть минимальный градус присутствует, ни за что не выговоришь. Отличная скороговорка, хоть и одно слово всего. Когда-то… * * * Терзаясь угрызениями совести, Арина заснула куда позже полуночи. С утра голова была тяжелая, глаза саднило, а о том, что показывало зеркало, лучше было и не задумываться. Виталик молча довез ее до следственного комитета и так же молча уехал. В другой момент Арина нашла бы способ переломить ситуацию, но сейчас сил что-то выдумывать не было. Да и не хотелось, если совсем честно. Это не она должна извиняться и наводить мосты, а он! За свою дурацкую ревность и еще больше — за наезд на ее, Аринину работу. Ревность — пустяк, само разрулится, а вот слышать, что ее работа никому не нужна — это было действительно обидно. Ладно бы кто, но Виталик! Самый близкий человек! Не нравится ему, видите ли, что мне с операми приходится работать. Подумаешь! Может, он еще и к Чайнику ревновать начнет? Тот, хоть и дурак на всю голову, зато вон какой красавец, как из модельного агентства! Или, если дело в самом принципе, к тому же Пилипенко? Нет, Киреев, конечно, тоже красавец, ну и что? Красавец — легок на помине! — подпирал дверь ее кабинета. Завидев в конце коридора Арину, он усмехнулся, поковырялся в замке и приглашающе махнул рукой: заходи, мол. Как будто это был его, а не ее кабинет! — Ты что себе позволяешь! — она едва не задохнулась от возмущения. Казалось бы, давным-давно привыкла к специфическому оперскому чувству юмора, в другой раз даже посмеялась бы над забавной, в сущности, сценкой. Но не сегодня. — Я ж без тебя не стал входить, какие претензии? Действительно, подумала Арина, он же не вламывался, на что сердиться. — И как ты ее открыл? — уже почти спокойно поинтересовалась она. — У тебя что, ключ имеется? От моего кабинета? Интересно, откуда бы? — Зачем мне ключ? — добродушно ухмыльнулся тот. — Опер я или где? Замки-то у вас — тьфу. — Чего ж тогда сразу не вошел, а меня дожидался? — Вежливый потому что. И добавил как ни в чем не бывало: — Так чего, поехали? — Куда еще? — Со свидетелями беседовать. Ты ж сама хотела их опросить. Хозяйку цветочного магазина, банковских служащих, владельца кафе «Салют». — Кафе «Салют»? — непонимающе переспросила Арина. — Какое еще… Ах ты, черт! Третью опознали? — Угу. Ольга Тимохина, официантка кафе «Салют», тоже приезжая, как и первая, только не из солнечной Прибалтики, а из не менее солнечной Псковской губернии. — Ольга Тимохина… — задумчиво повторила Арина. — Ну хоть так. Я уж, грешным делом, какую-нибудь Карамболину ожидала. А то Фанни, Доменика, да еще и свидетельница первая Марионелла. Ладно, проехали, раз Ольга Тимохина, значит экзотические имена ни при чем. Кир, ты молодец! — Я-то молодец, только мы едем куда-нибудь или что? — Ки-ир, миленький! Сейчас поедем, мне бы кофе сперва… Я… — С Виталиком поссорилась, ночь не спала… — Откуда ты… — Не надо опером быть, достаточно на тебя поглядеть. Пойдем, пойдем, кофе в машине выпьешь. Кружку только прихвати. Сверкающий стеклом и сталью кофейный автомат появился в углу за «аквариумом» дежурных в самый разгар проводимых Чайником «реформ». Все понимали, что какая-то фирма с новым начальником соответствующим образом «договорилась», но никто не возражал, жалоб в «собственную безопасность» на расцветающую в комитете «коррупцию» не писал. Кофе в комитете потреблялся декалитрами, а чудо-машину регулировали честно, не как некоторые, где ради «экономии» (а на самом деле ради дополнительной выгоды) порцию кофейного порошка уменьшали до микроскопической. Так что машинный эспрессо был всяко лучше, чем растворимые или заваренные «по-офицерски» (прямо в кружке) «персональные» помои, и обходился, если посчитать, не намного дороже. Тощие пластиковые стаканчики обжигали пальцы, так что машинный продукт тут же старались перелить в собственную тару. Киреевские коллеги даже термосы тут наполняли, а это о чем-то да говорило. О качестве этого самого продукта то есть. В Аринину кружку помещалось три автоматных стаканчика. Усевшись в машину, Арина немного подышала вкусным кофейным паром, как будто запах мог отогнать ненужные эмоции, прояснить мозги и, может, даже очистить душу или карму. Хотя не исключено, что действительно мог. Сделав первый глоток, она даже прижмурилась от удовольствия. Она читала, что команда несущегося на рифы парусника льет за борт какой-нибудь жир — и волны стихают, позволяя проскочить опасное место. И ее внутренний раздрай с каждым глотком утихомиривался, уступая место если не покою, то по крайней мере сосредоточенности. Значит, можно работать. — В каком порядке едем? — деловито спросил Киреев. — В хронологическом, наверное, То есть, в порядке… — Да понял, понял. Двигаемся следом за нашим Красильщиком. Сперва цветочница, потом банкирша, потом официантка. — Кир, и ты туда же? — Ты о чем? — Красильщик! Почему тогда не Маляр? Или не Парикмахер? Вон какие прически изобретает! Уж если давать ему прозвище, то хотя бы не так тупо. — А как его еще назвать? Чтоб не тупо. Арина пожала плечами. — Для меня он Имитатор. — Имитатор? — Все эти трупы на скамейках, дикие прически, черная краска — это же явно отражение какой-то картины, которая в его мозгу живет. Имитация.