Костя оторвал спину от стены, сделал шаг, развел руки. И через несколько секунд Любовь Андреевна рыдала ему в грудь, судорожно всхлипывая и приговаривая: «Ох, Костенька, Костя, беда-то какая…». Когда на тебя сваливается такое горе, что кажется невыносимым, неподъемным, не сдюжить никак — иногда вдруг оказывается, что эту непосильную тяжесть все же можно выдержать. И сделать чуточку легче. Если горе есть с кем разделить. Как потом получилось, что он оказался дома у Шевцовых, Костя так и не понял. Константин проводил родителей Ани до их машины, а Иван Валерьевич, перед тем как закрыть дверь, спросил: — Адрес наш помнишь? Костя кивнул. И спустя сорок минут сидел на кухне у Шевцовых и пытался что-то съесть. Кусок не лез в горло, спиртное тоже. Попросил у Ивана Валерьевича сигарету — может, поможет? Но получил лишь угрозу схлопотать подзатыльник — мол, нечего начинать. Угрозе Константин не поверил, но от идеи покурить в итоге оказался. А потом, когда Иван Валерьевич вернулся с балкона, они зачем-то сели смотреть альбом с фотографиями. Снова. Только сейчас все было иначе. Костя старательно гнал от себя мысли, что может быть, эти фото — все, что останется. Вместо этого проявил гораздо больший интерес, чем в прошлый раз. Выспрашивал, слушал рассказы, запоминал клички собак. Это Муха. Это Кукла. Это Елка, мать Норда. А это Бой, брат Норда. Собаки, сослуживцы, семейные фото. Этому альбому нужны, необходимы новые фотографии. На которых Аня и Костя. Вместе. Только вот от Константина ничего не зависит. Самым неожиданным итогом этого дня стало то, что Костя остался ночевать у Шевцовых. В десять вечера Иван Валерьевич в который раз позвонил в отделение, ему там дежурно ответили: «Без изменений». Константина положили в Аниной комнате. Он попросил не стелить ему свежее белье и теперь лежал, уткнувшись носом в подушку. От наволочки слабо пахло Аниными духами. Самой Анечкой. Она словно обнимала его. Но перед глазами все равно нет-нет, да и всплывало серое неприметное здание. И даже мерещилось, как к нему подвозят каталку, на которой укрытое простынею тело. Нет. Нет, слышишь, нет. Не смей. Не уходи, не оставляй. Я здесь, я жду тебя, я говорю с тобой. Я тебя люблю. Когда Костя наконец забылся коротким и тяжелым сном, небо на востоке уж начало потихоньку сереть. Кажется, только сомкнул глаза, а его уже негромко окликают. - Костик, вставай, завтрак на столе. * * * — Почему ты не брал трубку?! — вместо приветствия заорал на него Макс. — Я чуть с ума не сошел! Где ты был?! — В больнице, — бесцветно ответил Костя. Сел на диван и уставился в одну точку. Когда они были втроем — он и Анины родители — было как-то… проще. Легче. Ношу делили на троих. Теперь, кажется, она снова привалила на плечи, придавила, не вздохнуть. Невозможно дышать, когда ты смотришь на часы, на то, как движется секундная стрелка, и думаешь: «А сейчас? Сейчас еще жива? Еще дышит? Или именно в этот момент, именно вот в эту секунду, она… Или в эту? Или в следующую…» И от этого накатывает такой тошнотворный ужас, что… что хочется забиться, закопаться, завыть. Но ничего из этого сделать не получается. Даже слез, и тех — нет. — Кость… — Макс присел перед ним корточки. — Не заставляй меня рассказывать, — все так еж бесцветно проговорил Константин, глядя куда-то поверх Малышева плеча. — Да основное я знаю. От Раисы Андреевны, — негромко проговорил Макс. — Разве что самых свежих новостей не знаю. — Нет никаких новостей. Состояние стабильно тяжелое. Надежд особых нет, перспективы херовые, — Костя, наконец, перевёл взгляд на лицо друга. Но видел не его. Перед глазами стояло серое неприметное одноэтажное здание. — Единственное, на что можно рассчитывать — на молодой здоровый организм. Что справится. Так и сказали — молодой здоровый организм, представляешь? Ор-га-низм… — Костя уткнул лицо в ладони. Женщина. Молодая, красивая, любимая — организм. Который где-то там, на больничной кровати, в реанимации, борется с последствиями страшной раны. Или… уже не борется. А он ничем… никак… — Кость… — к его ладони прикоснулись пальцы Макса. — Послезавтра инвесткомитет, помнишь? — Мне все равно. — Мне не все равно. — Вот ты и готовь все документы. А от меня отстань, — Костя отнял руки от лица, откинулся на спинку дивана, прикрыл глаза. Чтобы через пару секунд оказаться резко поднятым с дивана за полочки рубашки. Даже не поднятым — вздернутым. Константин ошарашенно уставился на Макса. Костя и выше, и тяжелее — а Макс сумел. Вот же Геракл польский, мать его. — Значит так, — Макс еще раз профилактически дернул его за полочки. Потом разгладил смятую ткань, разжал пальцы. — Слушай меня внимательно. Два раза повторять не буду. У нас инвесткомитет послезавтра. Если ты не приготовишь документы — мы пролетим как фанера над известной европейской столицей. На крупную сумму. — А мне по хер! — рявкнул Костя. — А мне не по хер! — ответно рявкнул Макс. — Это наше дело. Это наш бизнес. Это единственный источник дохода — для тебя и для меня. — Как ты можешь думать о деньгах в такой момент?! — Константин махнул рукой. Такого от Макса он совершенно не ожидал. — Тоже мне — друг… Хотел отвернуться, но Малыш ему не дал — снова ухватил за полочки рубашки. — А что ты скажешь, друг мой, своей жене, когда она выйдет из больницы? «Извини, дорогая, я просрал свой бизнес, пока ты была нездорова»? — Какая — жена?! Какая — нездорова?! — Костя понял, что говорить не может. А вот орать — запросто. — Что ты несешь?! Да она, может быть, именно в этот момент умира… — Не смей!!! — Костя никогда не слышал, чтобы Макс так орал. Точно оглохнет теперь. — Не смей думать об этом! Аня в больнице. Нездорова. Но поправится. Обязательно поправится. А тебе надо заботиться о том, что будет, когда это произойдет. Я не думаю, что инструктор служебного собаководства слишком уж много зарабатывает. Так что содержать семью тебе, Константин Семёнович. Как ты это будешь делать, если сейчас собираешься забить на проект, который мы выпестовываем полгода, а? Константин моргнул раз, другой. Максимилиан зашел и вломил с той стороны, откуда вообще Костя не ждал. — Ты не имеешь права раскисать, — безжалостно давил на него пан архитектор. — Прекрати сопли по манжетам размазывать. На тебе семья, жена, дети. — Какие дети? — прохрипел Константин. Мозг ушел на жесткую перезагрузку. — Ну а что, вы детей не планируете? Ты не думал об этом? — неумолимо гнул свою линию Макс. — Что, не думал даже — сколько будет, кого хочешь — сына, дочку? Костя смотрел на друга так, будто видит в первый раз в жизни. Вздохнул — тихо-тихо, но острый комок боли в груди будто стал немного меньше. — Два пацана у нас будет. — Ну да, конечно, Сёма и Костя, как я сразу не сообразил, — фыркнул Макс. — Ну так вот, господин Драгин, — Малыш развернул его за плечи в направлении рабочего стола. — Марш за компьютер. И ваяй документацию. Аня, Сёма и Костя хотят кушать. В перспективе. Константин сделал шаг, другой. Неуверенно опустился в кресло. Поднял крышку ноутбука. — Кофе хочешь? Гуталина? Сходить, купить тебе? — раздался сзади голоса Макса. — Хочу, — после паузы ответил Костя. — И кофе, и гуталин. Только ты не уходи. Отправь кого-нибудь. Не оставляй меня одного. Пожалуйста. Потому что когда есть с кем разделить — то не так страшно. Плеча едва ощутимо коснулась рука, а потом Макс заговорил демонстративно бодрым голосом. — Это запросто. Зря, что ли, наш офис-менеджер с такими длинными ногами. Мигом все организует. * * * Как вечером он снова оказался у Шевцовых, Костя тоже не мог объяснить. Просто позвонил Иван Валерьевич и как-то сурово и одновременно смущенно спросил: - Любовь Андреевна тут интересуется — ужин во сколько накрывать? Что Костя мог ответить на это? Что не приедет? — К восьми. Или к половине девятого. Работы много. — Смотри, не задерживайся, разогретое будет не вкусно. Не опоздал. Наверное, было вкусно, но вкуса Костя не различал. Он вообще жил как-то… частично. Не различал вкусов, не слышал многого, не замечал еще больше. Раз нельзя думать про Аню — так он весь день как проклятый пялился в цифры, колонки, строчки. На звонки отвечал Макс. И теперь он стоит на балконе в компании отца Ани. А вот запах табачного дыма чувствуется отчего-то остро. Словно он принадлежит той части мира, где все важно. — Знаете, Иван Валерьевич, а вы оказались правы. — В чем это? — Вы сказали тогда, перед поездкой… — Костя словно со стороны слышал свой голос. А говорил он медленно, будто даже неохотно или как под гипнозом. — Что Аня меня любит. Это правда. Она сама мне сказала это, там, в Испании. — Ну что ж… — Шевцов неопределенно буркнул и дернул плечом. А Костя продолжил: — А я ей ничего не сказал. Она мне: «Я тебя люблю, Костя». А я… я промолчал. Иван Валерьевич крякнул и достал еще одну сигарету. — Не знаю, почему смолчал, — так же заторможено Константин вел свою исповедь. — Думал, успею. Думал, куда торопиться. Думал, время еще есть. А теперь она лежит там и не знает… как сильно я ее люблю… Последние слова приходилось проталкивать через горло. Там было так туго и тесно, что непонятно, как воздух проходит. — Узнает еще! — Шевцов шлепнул ладонью по перилам. — Не может такого быть, чтобы не…. Я вот что тебе скажу, Константин, — Шевцов повернулся к Косте. Поправил ему воротник рубашки, застегнул верхнюю пуговицу. — Анька у меня — боец! Вот какой характер у моей дочери! — поднял вверх сжатый кулак. — Не может она сдаться. Обязана победить. Разговор, опять же, у вас остался… незаконченный. Двое мужчин какое-то время смотрели друг на друга молча, а потом, не сговариваясь, вышли с балкона.