– Хочешь, я тебя заплету, – говорит она. – Что? – отзывается Лора. Удержать ее внимание становится все труднее. – Заплету тебе косы, – повторяет Ренни. – По крайней мере, волосы не будут путаться. – Давай, – отвечает Лора. Она явно нервничает, у нее опять кончились сигареты, кожа вокруг ногтей обкусана до мяса. – Так хочется узнать какие-нибудь новости, – говорит она. – Здешним деятелям веры нет. Мне осточертело это место. Ренни не припомнит, чтобы раньше Лора жаловалась. Это очень тревожный знак. Она начинает распутывать ее волосы, они похожи на моток шерсти. – Осторожнее, – говорит Лора. – Ох, по крайней мере, у нас нет вшей. – Да, – отвечает Ренни. Они смеются идиотским смехом. Главное, безо всякой причины. Успокоившись, Ренни снова принимается за волосы Лоры. Она разделяет их на две равные спутанные части. – Что тебе снится? – спрашивает она Лору. – Да много чего, – отвечает та. – Как я плыву на корабле. Иногда мать. Иногда снится, что у меня есть ребенок. Но я не понимаю, что с ним делать, да? Хотя я не против. Когда я выйду отсюда и Принц тоже, может, мы этим займемся. Впрочем, здесь рожать после двадцати пяти – как выставить себя на посмешище. Считается, ты старая. Но мне все равно, пусть смеются. Зато Элва обрадуется, она все время пилит меня: роди Принцу ребенка. Ренни доплела одну косу, перешла ко второй. – Жаль, у нас нет бисера, я бы сделала из тебя раста. – Или фольги, – говорит Лора. – Иногда девушки закручивают кончики на фольгу. Когда ты выйдешь, можешь кое-что для меня сделать? – Почему ты думаешь, что я выйду раньше тебя? – Конечно, выйдешь, – говорит Лора, тоскливо, безнадежно, словно это непреложный, всем известный факт. Ренни это почему-то не радует, наоборот, ей становится не по себе. Она закручивает косы вокруг головы Лоры. – Ну вот. Теперь ты вылитая немецкая пастушка, – говорит она. – Правда, мне нечем их закрепить. – Расскажи там про меня, – говорит Лора. – Расскажи им, что стряслось. Ренни роняет одну косу. – Кому рассказать? – Не знаю. Кому-нибудь. Лицо Лоры все в грязных потеках. Пожалуй, попозже они попробуют умыть друг дружку соленым чаем. * * * Ренни не может вспомнить, о чем обычно думают люди. Она пытается вспомнить, о чем обычно думала она сама, но не может. Есть прошлое, настоящее и будущее; но ничто ей не подходит. Настоящее одновременно и противно, и неправдоподобно; размышления о будущем будят в ней раздражение – словно самолет, который все нарезает и нарезает круги, но никак не может сесть. Пассажиры сидят, вцепившись в подлокотники, стараясь прогнать мысли о катастрофе. Она устала от страха, который все длится и длится и которому нет конца. А она мечтает о конце. Она хочет вспомнить кого-нибудь, кого она любила, хочет вспомнить, каково это было – любить. Получается со скрипом. Она пытается представить себе тело, тело Джейка, как она делала раньше, но оказывается, она помнит его очень смутно. С чего она вообще взяла, что он существует? У нее нет доказательств. Телесные, любовные движения – что от них осталось? Процесс, результат, рука в морской воде ночью, свечение. От Пола остались лишь голубые-голубые глаза. Они с Лорой почти не говорят о нем; по ее словам, о нем не было никаких слухов, по радио ничего не сообщали. Он пропал – и это могло означать что угодно. Ренни не желает думать о том, что она слышала позади, в бухте, автоматные очереди, взрыв. Она не желает думать, что Пол мертв. Ведь это означает, что надежды на спасение нет. Так что лучше ей ничего не знать. Возможно, она последняя, кого он касался. Возможно, он последний, кто касался ее. Ее последний мужчина. Она переключается на занятие по йоге, куда однажды пошла с Иокастой. Почувствуйте энергию Вселенной. Теперь расслабьтесь. Начните с ног. Скажите своим ногам: ноги, расслабьтесь. Направьте ваше сознание в щиколотки. Скажите им: щиколотки, расслабьтесь. Плывите по течению. Она думает о Дэниеле, как он завтракает, слушая новости, которые он, впрочем, не слушает, потому что его знания о мире сводятся более-менее к нулю, Дэниел угодил в пробку, Дэниел промочил ноги, потому что не слушал прогноз. Дэниел в операционной, перед ним распростертое тело, его руки готовятся к проникновению. А вот Дэниел наклоняется через стол, он держит за руку блондинку, которой недавно оттяпал груди. Он так хочет ее вылечить, помочь, хочет, чтобы все было хорошо. «Ты жива, – говорит он ей, со всей своей добротой и ложью, подчиняя своей воле, словно гипнотизер. – Тебе очень повезло». По ее щекам беззвучно текут слезы. Дэниел проживает свой день в прозрачном пузыре, словно космонавт на Луне, словно редкое растение в теплице: уникум. Внутри пузыря его жизнь возможна. Нормальна. Но что стало бы с ним снаружи? Без еды и воздуха? Банальная человеческая порядочность – это мутация, извращение. Теперь она смотрит на него извне. Отсюда с трудом верится, что Дэниел и впрямь существует: не могут же в мире существовать обе реальности. Он – мираж, необходимая ей иллюзия, талисман, который она гладит и гладит пальцами, чтобы не потерять рассудок. Когда-то она стала бы думать о своей болезни: о шраме, о своей ущербности, о плоти, о следах невидимых зубов. Теперь это не имеет особого значения, даже для нее самой. Самое главное, что с ней до сих пор ничего не случилось, никто ее не тронул, она невредима. Да, возможно, она умирает, но все-таки медленно, ей есть с чем сравнивать. Другие – гораздо быстрее: по ночам слышны крики. Ренни открывает глаза. Ничто не изменилось. Прямо над ее головой, на потолке, осы начали строить гнездо. Они деловито влетают через решетку к гнезду, потом вылетают обратно. Лора называет их «испашки». Интересно, про какую войну она думает? «Представь, что ты на самом деле здесь, – думает она. – Итак: что бы ты сделала?» * * * Очередное утро, время имеет цикличность и здесь. Когда приходят охранники, оказывается, у них есть имена, Сэмми и Мортон, и она знает, какое кому принадлежит, Мортон – розоватый; Ренни держится у стены. Она все еще с трудом разбирает речь местных, что они говорят, поэтому предоставляет вести диалог Лоре. Они принесли щетку для волос, не расческу, но это лучше, чем ничего. Ренни нужна пилочка для ногтей, но она знает, что лучше не просить, слишком она смахивает на оружие. Да и Лоре пилка не нужна, она обкусала ногти до мяса. – Попроси жвачку, – попросила Ренни Лору. – Где есть сигареты, там и жвачка. Она хотя бы напоминает зубную пасту; ей кажется, во рту у нее помойка. Лора выходит, унося ведро. Ее нет дольше, чем обычно, и Ренни начинает волноваться. В глубине души она боится, что Лора не сможет сдержаться, выйдет из себя, выкинет что-то такое, что нарушит порядок вещей, подвергнет их обеих опасности. «У меня, – думает Ренни, – куда больше выдержки». Но когда Лора возвращается, то выглядит так же, никаких ран, никаких ссадин, с ней все в порядке. Она ставит пустое ведро на пол и садится на него. Ренни узнаёт этот запах разгоряченного тела, отдающий водорослями, рыбьей икрой. Лора подтирается краем юбки, встает. – Достала я тебе жвачку, – говорит она. – В следующий раз попробую попросить туалетную бумагу. Ренни противно. Лора могла бы проявить больше достоинства, думает она. – Нет, спасибо, – холодно говорит она. Лора пристально смотрит на нее. – Чего говнишься-то? – Ты все-таки стоишь больше пачки жвачки, – говорит Ренни. Сколько их было, хочет она спросить, один или оба? Каждый по очереди или оба сразу? Лежа или стоя? Какая гадость. На миг Лора застыла в замешательстве. А потом расхохоталась. – Еще бы, мать твою! У меня целых две пачки. Себе я тоже взяла. Ренни молчит. Лора садится на пол и открывает пачку. – От баб вроде тебя меня воротит, – говорит она. – Недотрога. Ты бы не дала даже ради собственной бабушки, а? – Давай не будем об этом говорить, – отвечает Ренни. Какой смысл. Они в одной камере, небольшой, выйти невозможно. Сейчас главное избежать стычки. – Почему это, черт возьми? – жуя, спрашивает Лора. – Что в этом такого? По-твоему это так уж сильно отличается от того, если мужик сунет тебе палец в ухо? – Да, – говорит Ренни. – Только иногда, – говорит Лора. Ренни отворачивается. У нее вдруг скручивает желудок. Она не хочет смотреть на обкусанные руки Лоры, нервно открывающие пачку сигарет, на эту сигарету в ее пересохших губах, на уголки губ. И вдруг та расплакалась! Ренни даже не верит: Лора судорожно всхлипывает, крепко зажмурившись. – Сууки! Они держат Принца. И не разрешают мне повидать его, все обещают и обещают. Что мне остается делать? Ренни растеряна, она опускает взгляд на собственные руки, которые должны бы дарить утешение. Сочувствие. Она должна подойти к Лоре, обнять ее, потрепать по спине – но не может. – Прости, – говорит она. «Бабы вроде тебя». Что ж, она это заслужила. Для нее есть термин, она отмечена, он ей подходит. Лора шмыгает носом, прекращает рыдать, вытирает нос тыльной стороной ладони. Она обижена, оскорблена, понемногу успокаивается. – Как ты поняла? – спрашивает она.