Она пропускает рубрику «Духовные поиски», размышляет, не порешать ли кроссворд, но передумывает; ответы даны на странице 10, и она знает, что обязательно подсмотрит. В «Уголке домохозяйки» напечатан лишь рецепт кукурузы во фритюре. Раздел «У вас проблема» ведет мадам Вуаля. Дорогая мадам Вуаля, я влюблена в одного парня. Мы оба христиане. Иногда он просит меня поцеловать его, но я читала, что целоваться до свадьбы неправильно, потому что это возбуждает страсть и приводит к сексу. Но он не считает, что секс до свадьбы – это плохо. В Библии сказано, что прелюбодеяние – грех, но он говорит, что секс – не прелюбодеяние. Пожалуйста, объясните мне, что к чему. Взволнованная Дорогая Взволнованная, милочка, любовь – это полное проявление личности. Пока ты помнишь об этом, с тобой ничего не случится. Надеюсь, я помогла тебе. Мадам Вуаля Ренни закрывает глаза и натягивает одеяло на голову. У нее нет сил разворачивать москитную сетку. «Только не это». * * * Ренни лежит в постели и думает о Дэниеле. Это бессмысленно, но ведь так всегда и было. Чем раньше она прекратит, тем лучше. Но она продолжает. Было бы легче, если бы он был козлом, подонком, дураком, самовлюбленным или просто толстым; о, особенно толстым. Это бы придало ей сил. К несчастью, Дэниел худощав. И он любит Ренни, по крайней мере, он так сказал, но в этом нет никакого проку. (Что это меняло? Не так много, насколько понимала Ренни. Она вообще не уверена, что он имел в виду, точнее, что он принял за любовь; скорее всего, это разные вещи.) Ренни долго думала, что вообще имеет в виду Дэниел. Понять было нелегко, потому что он был не похож на знакомых ей людей. Они говорили про себя, что достигли дна, потом решились на изменения и у них все наладилось. Когда она впервые произнесла при нем эти фразы в разговоре, ей пришлось «переводить» их ему. Дэниел никогда не был «на дне», насколько она могла знать, и, очевидно, ему нечего было «налаживать». И он не думал о себе как о прошедшем через «изменения». На самом деле казалось, что он вообще не слишком думает о себе в обычном понимании. В этом и заключалась разница между ним и всеми остальными: он не думал о себе. Поэтому Ренни порой было трудно с ним разговаривать; когда она спрашивала его о нем самом, он как будто не знал, что ответить. Напротив, он вел себя так, словно не слышал вопроса. Где ты пропадал последние двадцать лет? На Луне? Возможно, просто в пригороде. Но, похоже, Дэниелу было все равно, где жить. Все равно, что есть и что носить: он выглядел так, словно одежду подбирала ему жена; вероятно, так и было. Он был специалистом, был погружен в свое дело, разбирался только в этом. Он думал, что Ренни знает то, чего он не знает, а должен бы; он думал, что она живет в реальном мире. Ему было приятно так думать, а Ренни хотела делать ему приятное, ей нравилось удивлять его, хотя она и боялась, что рано или поздно он решит, что все эти вещи, по большому счету, знать не стоит. А пока он был как патагонец в «Вулворте», его восхищали разные мелочи жизни. Может, у него кризис среднего возраста, думала Ренни. По возрасту подходит. Может, он пустился во все тяжкие? Иногда они обедали вместе, нечасто, потому что жизнь Дэниела ему почти не принадлежала. За обедом Ренни развлекала его: это было легко, Дэниела искренне изумляли вещи, вполне тривиальные для всех остальных. Она вычисляла посетителей по их одежде, а потом «переодевала» у него на глазах. Вот эта, например, явно администратор, скажем, в юридической конторе, но хочет казаться рангом повыше. Переборщила с тенями для век. А вот мужчина с ней, несомненно, адвокат. За соседним столиком менеджер среднего звена, скорее всего банковский служащий. Я бы заменила запонки – не ему, адвокату. А этому надо сменить прическу. – Мне кажется, у него нормальная прическа, – сказал Дэниел. – Ты не понимаешь, – возразила Ренни. – Люди обожают, когда их переделывают. Смотри, ты же не считаешь, что ты отработанный материал? Разве ты не хочешь меняться и расти как личность? А хочешь, я переделаю тебя? Это был коронный номер Ренни, в идеальном журнале он получил бы заголовок «Сексуальное преображение». Многие считают, что их жизнь – что-то вроде экзамена, который нужно пройти или завалить, а за каждый верный ответ ты получаешь баллы. Скажи им, что не так, желательно – с ними, потом расскажи, как это можно исправить. Это дает надежду: Дэниел должен одобрить такой подход. – Как бы ты меня переделала? – спросил он, смеясь. – Если бы могла заполучить тебя? Да никак, ты совершенно идеален такой, как есть. Вот как я могла бы потешить твое эго, будь оно у тебя. Дэниел протестовал – конечно, есть, на самом деле он жуткий эгоист. Но Ренни ему не верила. У него просто не было времени на «эго». За обедом он постоянно поглядывал на часы, воровато, но тем не менее. Она надеялась, что, если они станут часто встречаться, он ей наскучит; разговор с ним сильно смахивал на танец со столбом, она это прекрасно понимала. Но Ренни ошибалась, возможно, потому, что встречаться часто им не удавалось. Когда он не был в больнице, то выполнял семейные обязанности, по его выражению. У него была жена, дети, родители. Ренни никак не могла представить их всех, разве что родителей, в ее воображении они были воплощением американской готики, только «финского разлива» – потому что они были финнами. Они были небогаты и гордились Дэниелом, который был финном не больше, чем она – за исключением абриса скул. По воскресеньям он ездил к ним; субботы проводил с детьми, а вечера – с женой. Дэниел был верный супруг, добросовестный сын и отец, и Ренни, которая уже давно послала добропорядочность подальше, с трудом сдерживалась, чтобы не съязвить, – и презирала себя за это желание. Впрочем, она не ревновала к его жене. Только к другим пациентам. «А что, если я не одна, – думала она. – Может, нас таких – целая вереница и у каждой он отрезал по куску, одну или другую грудь. Он спас нам жизнь и теперь обедает с нами по очереди и говорит, что любит нас. Он считает, что это его долг, что так он дает нам надежду. И конечно, ему это в кайф, это же как гарем. А для нас, как ни крути, он единственный мужчина на свете, знающий всю правду, он заглянул в каждую из нас и видел смерть. Он знает, что мы воскресли, что мы не так уж крепко запаяны и в любую секунду можем дать трещину. Ведь тела – лишь временная оболочка». Вначале, когда она еще верила, что снова станет прежней, Ренни думала, что они встретятся несколько раз и потом у них начнется связь. Так бывает; ничего особенного. Но даже этого не произошло. Вместо этого Дэниел на протяжении всего обеда объяснял ей – с серьезным и несчастным видом, – почему он не может лечь с ней в постель. – Это было бы неэтично. Будто я воспользовался твоей ситуацией. Ты эмоционально нестабильна. «Вот тебе раз! – подумала Ренни. – Это кто? Рекс Морган, доблестный доктор из комиксов?» Все, кого она знала, гордились своей эмоциональной нестабильностью. Она не могла решить, то ли Дэниел мудр, то ли принципиален, то ли просто трус. – Почему для тебя это так важно? – спросила она. – Один раз ничего не значит. В кустиках, пять минут, не больше. – Одним разом не ограничится, – сказал он. Ренни была как на иголках; она все время ждала, что вот-вот что-то произойдет. Может, я зациклена на результате? Ее знакомые, например Иокаста, отнеслись бы к этому как к приключению. Их можно коллекционировать. А потом обмениваться с друзьями. Показывать, рассказывать. Но Ренни не могла думать о Дэниеле как о приключении; да и что тут можно было рассказать? – Для чего тебе все это? – спрашивала она. – Чего ты хочешь? – Разве обязательно для чего-то? – говорил он. – Я просто хочу, чтобы все шло, как идет. – Но что – все? – говорила она. – Ничего же нет. Это бред какой-то. Он явно обиделся, и она устыдилась. Возможно, ему нужен был воздух, как и всем остальным; немного, не чересчур; форточка, а не дверь. – Я бы мог спросить тебя о том же, – проговорил он. «Я хочу, чтобы ты спас мне жизнь, – подумала Ренни. – Однажды ты это сделал и сумеешь снова». Она хотела, чтобы он сказал ей, что все будет хорошо, и хотела ему верить. – Я не знаю, – сказала она. Она не знала. Может, она на самом деле не хотела спать с ним или чтобы он вообще ее трогал; может, она любила его, потому что не было никакого риска, он ничего не мог у нее требовать. Иногда они держались за руки, украдкой, например через стол в ресторанах; в течение недель, а то и месяцев это было максимум, что она могла вынести. Потом она еще долго ощущала форму его ладоней. * * * Кто-то стучит в дверь. В комнате темно. Птаха, что поет по ночам прямо за окном, поет и сейчас, и музыка играет все та же. Стук повторяется. Может, это горничная, опоздавшая на полдня, пришла застелить ее постель? Ренни отбрасывает взмокшую простыню, идет босиком к двери и отпирает ее. Там стоит Пол, опираясь плечом о стену, и он вовсе не похож на торговца. – Зря вы так сразу отпираете дверь, – говорит он. – Это мог быть кто угодно. Ей немного неловко из-за того, что она босая. – Сегодня мне повезло, – говорит она. Ренни рада его видеть: он больше всего напоминает ей кого-то из знакомых людей. Может быть, им стоит зачеркнуть вчерашний день и начать заново, словно ничего не произошло? Что правда – в самом деле, ничего не произошло. – Я подумал, вы не прочь поужинать, – сказал он, – там, где готовят нормальную еду. – Я только обуюсь, – говорит Ренни. Она включает лампу с русалкой. Пол заходит в номер и закрывает за собой дверь, но не садится. Он стоит осматриваясь, будто пришел в арт-галерею; Ренни берет с пола сандалии и идет в ванную посмотреть на себя в зеркало. Она причесывается, подводит глаза синим карандашом совсем чуть-чуть. Думает, не переодеться ли, решает, что не надо: будет выглядеть слишком нарочито. Вернувшись в комнату, она видит, что Пол сидит на краю ее кровати. – Я немного вздремнула, – говорит она, чувствуя, что должна объяснить неубранную постель. – Вижу, вы сумели забрать посылку Лоры, – говорит Пол. – Без сложностей? – Да. Только она оказалась больше, чем я думала, и теперь я не знаю, что с ней делать. – Ей хочется спихнуть коробку на Пола, ведь он знает Лору. – Я даже не знаю, где живет эта женщина! – говорит она своим самым беспомощным тоном. – Элва? Вам нужно просто добраться до Сент-Агаты, туда ежедневно ходит катер, в полдень. А уж там любой вам покажет. Он не предлагает сам отвезти коробку. Ренни выключает лампу, запирает дверь, и они идут мимо стойки регистрации и острого, словно лазер, взгляда англичанки, у Ренни полное ощущение, что она сбегает из студенческой общаги. – Ужин – часть плана, – слышит она за спиной. – Что, простите? – Даже если не будете есть, все равно заплатите. Таков его план. – Я учту, – отвечает Ренни. – Мы закрываемся в полночь, – сообщает англичанка. Наконец Ренни понимает, почему ей так несимпатична эта женщина. Все дело в ее изначальном неодобрении, автоматическом, самоуверенном, в ее враждебности. Что бы ни случилось с Ренни, англичанка скажет, что она сама виновата. Конечно, если речь о чем-то плохом.