– Если бы она здесь появилась, наверняка пошла бы в тот дом, где жила, – предположила Энн. Самуэль направился по лесной тропинке к тому месту, где посадил дерево. Он добрался туда еще до рассвета. Воздух был сырым и прохладным. Выбившись из сил, Самуэль лег на траву, подложив сумку вместо подушки под голову и накрывшись плащом вместо одеяла. Заснул он так быстро, что не услышал дребезжащий звук в земле, отвратительный треск, который сразу узнал бы: ведь он слышал его рядом с тюрьмой в день, когда должны были повесить Марию. Никто из живущих не хотел бы услышать этот звук. * * * Хаторн вернулся домой в ярости: на собрании судьи отличились враждой и подозрительностью, обвиняя друг друга в том, что губернатор Фиппс издал указ о прекращении судов над ведьмами. Всех, находившихся в заточении, надлежало освободить. Клерк, чья тетушка тоже сидела в тюрьме, разнес новость по городу. Вскоре во многих семьях округа Эссекс началось празднование. Люди, восхваляя губернатора за его мудрость, разводили в полях костры, несли венки диких цветов на могилы тех, кого уже успели повесить. Их тела были выкрадены родственниками и тайно захоронены: тем, кого признали ведьмами, было отказано даже в этой последней милости. Фэйт мыла посуду после еды. Семья уже отобедала, но Фэйт приготовила специально для Джона Хаторна проклятое варево и испекла Пирог отмщения с ежевикой, называемой иногда куманикой, – ее используют в магии переноса. В пирог Фэйт запекла убитую ею птицу. Хаторн съест всего несколько кусочков выпечки, и удача ему изменит: крышу его дома будет сносить при каждом шторме, сын уйдет в море, сон навсегда его покинет. Сев за стол, Джон велел подавать обед, и она внесла поднос с приготовленным ею варевом, тарелку с пирогом и кружку с Чаем, вызывающим откровенность. Все в доме уже легли. Квакши дрожащими голосами выводили рулады, в это время года все в природе оживало – и птицы, и пчелы, и лягушки. Фэйт спрятала под платье «Книгу ворона», и та обжигала ей грудь. В руке она сжимала талисман, сделанный из найденного в лесу куста дикой горькой сливы с отливающей черным корой, покрытой большими темными колючками. Собрав целую пригоршню шипов, Фэйт, не обращая внимания на кровь, текшую из пальцев, спрессовала их в покрытый воском комок ненависти – амулет, который будет при ней. Он увеличит ее силу и вызовет у этого человека, ее отца, боль по всему телу, которую невозможно передать словами и унять никакими лекарствами. Если удастся прикрепить этот амулет к его телу, тот способен прожечь в нем дыру. Тогда ее месть усилится втрое. Фэйт хотела, чтобы Хаторна всегда вспоминали как бессовестного человека, потребовавшего казни двадцати ни в чем не повинных жертв. Казалось, сама эта колония проклята: урожаи гибли, свирепствовала черная оспа, многие полагали, что сам Бог счел нужным наказать ее жителей за расправу над невинными. Будет объявлен День уничижения, день поста и молитвы, в надежде, что Господь смилостивится над ними. Но Хаторн никогда не попросит прощения, не станет умолять о пощаде ни людей, ни Бога. – Ну наконец-то, – сказал Хаторн, раздраженный, словно ему пришлось ждать Фэйт с ужином часы, а не минуты. Она наблюдала, как Джон ел приготовленное ею кушанье, запив наполненным до краев стаканом воды. Он страдал от жажды с момента, как начало действовать колдовство. Фэйт и самой захотелось пить: присутствие Джона волновало девочку гораздо сильнее, чем она предполагала. – Я не нуждаюсь в аудитории, – сказал Хаторн, увидев, что она смотрит на него. – Готов пить чай. Он, как и многие жители Салема, чаще всего обедал в одиночестве, не отвлекаясь на общение с семьей. Фэйт отрезала ему кусок пирога. Обычно Хаторн избегал сладостей, но, откусив ломтик Пирога отмщения с ежевикой, уже не мог остановиться. – В одном Руфь права: ты умеешь печь пироги, – заметил Джон. – Я знаю намного больше. Например, вас. А вы меня знаете? – Знаю, когда девушка ведет себя грубо, неподобающим образом, если ты добиваешься такого ответа. Хаторн чувствовал себя проигравшим: постановление и письмо губернатора выставило тех, кто затеял процессы над ведьмами, полными идиотами, хуже того – преступниками. Говорили, что на губернатора так повлиял голландский доктор, что тот прекратил суды. Джон собирался с этим бороться. У него еще есть время, пока дела тех, кто сидел в тюрьме, пересмотрят и они будут освобождены. Лидия Колсон, бабушка Элизабет, успела умереть в заточении из-за плохих условий и хрупкого здоровья. После ужина Хаторн собирался отослать служанку, но внезапно ощутил желание рассказать о своей жизни. Теперь, когда губернатор остановил процессы ведьм, Хаторн был озабочен, как окружающие судят о нем, не будут ли они смеяться над его попытками избавить мир от зла. Сегодня вечером его уверенность в своей правоте пошатнулась. Наверное, внутри его уже давно сидел червь сомнения. – Я думала, вы расскажете мне что-нибудь о любви, – сказала Фэйт. Он рассмеялся, услышав такую беспрецедентную наглость. Руфь занимается не своим делом, приглашая в дом незнакомцев, у нее отсутствует чутье на людей. Хаторн встал со стула, зная, какое устрашающее действие оказывает его высокий рост, но сразу понял, что девчонка нисколько не испугалась. – Придется утром выпроводить тебя из дома. Собери вещи с вечера. – Значит, вы ничего не знаете о любви? Хаторн мрачно взглянул на нее. Девчонки в ее возрасте – глупые, мечтательные создания. – Ты выскочишь замуж, как и полагается. – По какой-то непонятной причине он продолжал этот пустой разговор, открывая свои подлинные чувства. Зачем он это делал? Ведь очень скоро ее здесь не будет. – Да, я не знаю ничего о любви. Вероятно, я на нее не способен. – Но ведь была у вас какая-то женщина? Наверное, вы ее любили. – На Кюрасао. – Джон даже не пытался остановить эту неожиданную вспышку откровенности. – Я уехал, не сказав ей ни слова. Не знал, что с ней делать. Она хотела слишком многого, а мне было нужно только, чтобы меня оставили в покое. Все пошло вкривь и вкось, прежде чем я успел хорошенько обдумать ситуацию. Хаторн сам не знал, зачем рассказал все это, выставив себя трусом. Внезапно Джон понял, что так и было на самом деле. Когда он в детстве плакал, его секли, а теперь испугался, что может потерять контроль над собой и разрыдаться на глазах служанки. Джон подумал, что любовь для него ничего не значит: она его совсем не захватила, если не считать пары дней, когда он был околдован и стал совсем другим человеком. Хаторн вспомнил, как его жена в первую брачную ночь оплакивала своих родителей. Он ни слова не произнес, чтобы успокоить ее, – делал все так, как ему нравилось. Джон вспомнил женщин, которые просили на суде сохранить им жизнь, – кто-то томился в тюрьме и кого-то уже повесили. Хаторн видел зло повсюду, но теперь оно нашло прибежище в нем самом. Вот в чем заключалась правда, если пришла пора ее высказать. – Если бы это было в моих силах, я бы все изменил и стал другим человеком. – Покачав головой, Джон отодвинул чай в сторону. – Какое-то время я был таким. – Мужчины обычно не меняют своей сущности. Должно быть, вы скрывали ее от возлюбленной. Хаторн прищурился. Это был адский день, и ад продолжался. – Что ты о себе возомнила? Кто ты на самом деле? – А как вы думаете: кто я? Джон посмотрел на нее внимательнее и все понял. Это действительно его дочь – слишком уж она умна для той, за кого себя выдает. Она произвела на него сильное впечатление: холодный взгляд серых глаз, бесстрашие, самообладание в его присутствии. Хотел бы он, чтобы его сын был таким. Именно в этот момент из складок одежды Фэйт выпал черный амулет и покатился по полу. Хаторн теперь знал, что это: какое-то злое заклятие. Он должен был это предвидеть: ведь она не только его дочь, ее мать – ведьма. Зло притягивает зло, а правда – правду. Фэйт быстро подобрала упавший амулет, хотя он поранил ей руки. – Я решила его не использовать, – сказала Фэйт. Это было правдой: она уже нанесла Джону большой вред, изменив его судьбу. Она увидела в глазах Хаторна определенное сходство с собой: раненый человек, который наносит раны другим. – Запасла для защиты, если бы вы стали действовать мне во зло. – Думаю, не нужно дожидаться утра, – сказал он. – Можешь уйти сегодня же вечером. – Так я и сделаю. Фэйт развязала фартук, стянула с головы чепец. В тускло освещенной комнате ее рыжие волосы вспыхнули, словно огонь. – Я вынужден повторить еще раз. Ты сейчас уходишь и не возвращаешься. Если бы ты была кем-то другим, я приказал бы тебя арестовать. Но процессы ведьм остались в прошлом, а его могли обвинить в том, что он имел внебрачного ребенка. Лучше всего избавиться от нее, как он когда-то отделался от Марии. Джон вытащил кошелек с монетами, но Фэйт не раздумывая от него отказалась. Он покачал головой: от нее одни неприятности. – Ты вся в мать. – И на том спасибо. – Глаза Фэйт вспыхнули. – Я боялась, что стану похожа на вас. Она выбросила остатки пирога, чтобы никто в доме не съел их по ошибке. Начинкой были мелкие птичьи косточки, которые вызывали у нее желание расплакаться. Вот до чего довела ее черная магия – до самой грани мести. И все же проклятое варево изменило будущее Джона Хаторна и его место в истории. Фэйт оставила записку для Руфи с благодарностями за доброту. Ей пришло в голову, что Руфь, возможно, догадывалась, кто ее служанка на самом деле, и взяла в дом, чтобы возместить то зло, что принес ей Джон. Фэйт не хотела больше ничего, даже мести. Это чувство превратило ее в собственную противоположность – цена была слишком высока. Фэйт встретилась с отцом, и трудно было с уверенностью сказать, кому из них стало от этого хуже. * * * Двое фермеров заметили, как Фэйт в черном плаще и красных башмаках стремглав бежала через поле. За ней двигался темный силуэт – волк с серебристыми глазами. Покинув Хаторнов, Фэйт обнаружила, что Кипер ждет ее в саду. Что бы девочка ни натворила, он по-прежнему принадлежал ей, а она ему. Она обняла его, опустившись на колени, а потом они вместе пустились наутек из этого ужасного места, где люди находили зло во всем, что видели: в обуви, плащах, волках, женщинах. Позже фермеры сказали констеблю, что девчонка подожгла их амбар, хотя на самом деле они, спеша за ней вдогонку с ружьями в руках, уронили фонарь. Когда кого-то намерены убить, этим в результате все и заканчивается. Они стреляли в темноту, словно она и была их врагом. Оба фермера участвовали в охоте на ворон, и это событие по-прежнему их волновало: они расцветили свой рассказ, описывая атаку кровожадных ворон, посланных самим дьяволом. Услышав вой, фермеры решили, что это волк, но то была Фэйт, которая оплакивала упавшего в траву Кипера. Она опустилась на колени, обняла волка, перепачкавшись кровью, струившейся из его ран, читала защитные заклинания, но оказалась не в силах остановить кровотечение. Фэйт вытащила «Книгу ворона», настолько обезумев от горя, что не заметила, как фермеры приблизились к ней с ружьями на изготовку. Амбар к тому времени был охвачен пламенем, и Фэйт обвинили в поджоге, хотя она всего лишь пробегала мимо. Ведьма вызывает хаос, и они, хоть и поймали ее, все равно боялись. Фермеры обмотали Фэйт цепями и внимательно за ней следили, пока она, лишенная силы, в одежде, вымокшей от волчьей крови, осыпала их проклятиями. Эту девчонку они бы с радостью утопили. Доктор Йост Ван дер Берг был так любезен, что нанял для Марии экипаж до Салема. Губернатор Фиппс изменил порядок обвинения женщин в колдовстве, а к октябрю судебные процессы ведьм полностью запретили. Добившись этого успеха, Ван дер Берг предложил Марии должность своего личного секретаря; она ответила вежливым отказом, но согласилась с идеей найти ей адвоката. На пути из Бостона экипаж сделал остановку, и человек по имени Бенджамин Харди составил доверенность и завещание. Мария загорелась мыслью построить большой дом в Салеме, который нельзя продать: он должен был оставаться во владении ее семьи. Такая доверенность гарантировала бы женщинам рода Оуэнс собственное жилище. Мария не посещала округ Эссекс с той ночи, как уехала с Самуэлем в Нью-Йорк. Впервые она увидела эти зеленые поля и болотистые земли у Северной реки совсем юной, ей было всего семнадцать. Экипаж остановился у дома на Вашингтон-стрит. Раньше Мария видела в своем черном зеркале Фэйт на дорожке, ведшей к двери этого дома. Теперь дорожка была пуста и завалена опавшими листьями. Поблагодарив кучера, Мария пошла к дому. Услышав стук в дверь, Руфь сразу поняла, кто пришел. Она ощутила дрожь где-то внутри, как в юности, когда шериф объявил, что ее родителей выслали. Женщины сразу узнали друг друга, словно с тех пор, как Марию в дерюге, со срезанными волосами, провезли на казнь, прошло всего несколько дней. По правде говоря, Руфь тогда вообразила, что побежит за ней, но осталась стоять у калитки. – Все, что мне нужно, – это моя дочь, – сказала Мария. Руфь понимала материнскую любовь и тревогу. – Я догадалась, что она дочь Джона, уж больно на него похожа. Но сейчас девочки здесь нет: Джон прогнал ее. Хаторн наказал Руфь за то, что жена взяла Фэйт в служанки без его ведома. И вот к чему это привело: он по-прежнему выкашливал маленькие кусочки птичьих костей. Руфи он велел стоять на коленях и часами читать фрагменты Священного Писания, не давая отдохнуть и даже сделать глоток воды. Мария слышала глухой стук сердца Руфи. Ей было не позавидовать. – Скажи, куда она ушла. – Если бы знала – сказала, уж поверь. – Джон понял, кто она на самом деле? Чай, вызывающий откровенность, который Фэйт приготовила Хаторну, еще действовал, и он признался жене, что девочка – его плоть и кровь. – Да. И счел ее умной. – Джон ничего такого не говорил, но Руфь догадалась об этом по тому, как он смотрел на девочку всякий раз, когда та ему противоречила. – Теперь я вижу, что она очень похожа на тебя. – Она причинила ему вред? – спросила Мария. – О нет! Думаю, скорее он ее обидел. Почувствовав облегчение, Мария обняла Руфь и поспешно вышла через садовую калитку. Черные листья дождем опадали на землю. Руфь немного постояла в дверном проеме. Мария исчезла так быстро, словно улетела, превратившись в ворону, как, по заверению многих, уже однажды случилось. Сосна, дуб, каштан, слива, вяз, орех, ясень, виргинская лещина, черешня – Мария бежала изо всех сил, инстинктивно находя дорогу. Она надеялась, что дочь покинула темнейшие уголки зловещей магии, иначе ей трудно будет вернуть свою девочку. Мария бежала через поля, не думая о Кадин и о той ночи, когда мужчины Салема вышли на охоту, чтобы убить как можно больше птиц. Мария не вспоминала зиму, когда выпало восемь футов снега, самую холодную на ее памяти, когда хлеб стучал о тарелку. Она не думала ни о своем одиночестве, превратившемся в колодец такой глубины, что в него было страшно заглянуть, ни о мужчине, ждавшем под деревьями, когда лопнет веревка, все время ее ждавшем, даже в тот день. Возможно, она и впрямь летела, как ворона, очень быстро достигнув хижины, которая когда-то служила им домом, с крышей, увитой виноградной лозой, и завалившимся забором, защищавшим сад от кроликов и оленей. Она не замечала ничего вокруг: ведь в этот день на магнолии раскрылись все цветы, звезды заполнили небо, а под деревом стоял человек, которого она любила. Они стали старше, но видели друг друга прежними. Шестнадцатилетняя девчонка с бриллиантами в ладони, двадцатитрехлетний мужчина, хранивший записку, которую она оставила в его плаще. Они очень спешили, ни о чем не думали, и даже Самуэль сейчас молчал. Влюбленные принадлежали друг другу и не хотели тратить время даже на то, чтобы скинуть обувь.