– Что заставило тебя приплыть сюда? – Дерево. Магнолия с цветами, похожими на белые звезды, стояла перед ними. Самуэль прибыл сюда, чтобы дерево все сказало Марии вместо него. Сердце моряка сильно билось в груди, и он надеялся, что Мария не слышит его рваный ритм и что проклятие, которое она выкрикнула с эшафота, на него не подействует. Диас, человек, умевший изъясняться на шести языках, в ее присутствии словно лишился дара речи. Если бы он мог сейчас говорить, то сказал бы, что магнолия – это его сердце, отданное ей, и пусть она делает с ним все, что захочет. * * * Мария проснулась еще до рассвета. Однако Самуэль успел сходить в гавань и вернуться с новостями. Марта оплатила два билета на рейс до Нью-Йорка. С ней была рыжеволосая девочка. Мария крепко обняла Диаса, как в те времена, когда он был близок к смерти. Ей казалось, он так и не понял, что едва избежал тогда гибели, но он это знал. Диас был готов отправиться с ней в Нью-Йорк на поиски Фэйт хоть сейчас. – Ты увидишь, что этот город ни на что не похож, – предупредил он. – Можно прибыть туда одним человеком и стать там совершенно иным. В городе с почти пятитысячным населением очень трудно кого-то найти. В Нью-Йорке легко исчезнуть из виду: там пропадают без следа мужчины, стремящиеся уклониться от брачных уз, женщины, тоскующие по миру, живущему без правил, моряки, которые нанимаются на первый попавшийся корабль, чтобы их не нашел никакой шериф. Голландцы, которые первыми приплыли в этот дикий край, огороженный стеной, служившей границей города, вскоре растворились там без остатка. Перед отъездом Мария в последний раз навестила свою хижину. Она долго ходила босой, но теперь надела красные башмаки, что мать купила ей в графстве Эссекс. Мария взяла с собой синее одеяло и куклу, которую Самуэль сделал для Фэйт, добавив к ним свой гримуар и черное зеркало. Мария заглянула в него и не узнала себя. Она была больше колдунья, чем смертная женщина, но печаль меняет даже ведьму. Ничего никогда не будет прежним, но Ханна учила ее, что бывают, хотя и редко, времена, когда можно изменить то, что уже сделано. Часть 3 Предсказание 1686 I. Они поселились на Манхэттене, на улице Мейден-лейн, неподалеку от ручья Минетта, где окружающие земли были освоены получившими свободу рабами. Названная голландцами Maagde Paatje[33], эта улица изначально была тропинкой вдоль ручья, где назначали свидания влюбленные парочки, а по утрам женщины стирали белье. В южной оконечности улицы размещался Флай-маркет, рынок, где торговали рыбой, овощами и фруктами, – кишевшее людьми грязное место, где домашние хозяйки могли купить все, что им нужно, а ведьмы найти (если знали, где искать) редкие ингредиенты для своих снадобий, такие как кора и ягоды красного смолистого драконова дерева, произрастающего в Марокко и на Канарских островах. Дом на Мейден-лейн был хорошо меблирован, с окрашенными в цвет индиго персидскими коврами ручной работы и атласными занавесками. Белая столовая посуда была из Франции, а дорогое столовое серебро почернело, когда Мария его распаковывала, хотя на всех ножах и ложках стояло клеймо искусного лондонского серебряных дел мастера. При доме имелся огород для выращивания лекарственных трав, где рос высокий перистый шалфей и ароматный розмарин, пиретрум и полынь. Были здесь и кусты смородины, из молодых листьев которой Мария варила ароматную смесь с добавлением цедры лимона и розмарина для приготовления Чая для путешествий, помогающего предотвратить цингу. На задворках сада высился остроконечный забор, чтобы соседские дети случайно не сжевали опасные растения и травы, применяемые как ингредиенты черной магии и которые могли повредить их здоровью, – паслен сладко-горький, наперстянку, лавр, касторовые бобы. В погожие деньки старый Абрахам Диас сиживал в этом саду, грезя о море, где хотел бы находиться рядом с сыном. Он по-прежнему носил кожаную шляпу, которую брал с собой в плавание. Отец Самуэля был чудесный пожилой человек, который знал тысячи историй, даже больше, чем его сын, но он болел, и Самуэль купил этот дом, чтобы отец мог с комфортом прожить здесь, на Манхэттене, свои последние годы. Этот небольшой особняк был приобретен у Якоба Барсимона, первого еврея, поселившегося в Нью-Йорке, прибывшего из Амстердама с Голландской Вест-Индской компанией. Хотя Самуэль купил этот дом для отца, он выбирал его, держа в уме Марию. Нанял рабочих, которые должны были обнести оградой садовый участок, выкорчевать сорняки и крапиву. Он планировал также пристроить отдельное помещение для Фэйт, чтобы ей было где жить, когда она найдется. После приезда Мария закрылась с гримуаром в своей комнате. Она испробовала все возможные заклятия для возвращения пропавших домой: жгла свечи, раскладывала на деревянном полу камни и птичьи перья, резала ладони, чтобы ее кровь воззвала к Фэйт. Разорвав одно из платьев дочери, Мария бросила куски ткани в огонь, добавив туда сосновых иголок и бархатцев, – заклятие, чтобы привести человека на порог дома в течение суток. Ничто не срабатывало. Даже дар видения не помогал Марии в поисках. Глядя в черное зеркало, она видела только какую-то землю, которая, казалось, простиралась бесконечно и по ней бродили сотни кроликов. В первые несколько недель в Нью-Йорке Мария не ела, не пила, не спала, не отвечала, когда Самуэль стучался в дверь. Ее потеря была невосполнима, она не желала ни с кем общаться. Рано утром она выскальзывала из дома и обходила городские улицы, надеясь, что ей повезет встретить рыжеволосую девочку. Она находила похожих, но среди них не было ее дочери, и Мария, выбившись из сил, возвращалась домой. Через какое-то время, она, казалось, сдалась – легла в постель и проспала несколько дней, пока Диас не разбудил ее, сказав, что ей необходимо по крайней мере пить воду, иначе она заболеет. – Когда твоя дочь вернется, ты понадобишься ей живой, – сказал он. Диас приготовил адафину, тушеную курицу, которую часто подавала на обед его мать, стряпавшая ее со стручковой фасолью, турецким горохом, луком, чесноком и тмином, и издавна выпекавшийся испанскими евреями pan de España, испанский хлеб, где вместо муки нередко использовался картофель. Когда Мария села за стол, она поняла, что умирает с голоду, и ужин ее продолжался и после того, как Абрахам лег спать. – Этим ты рассчитываешь завоевать меня? – спросила она Самуэля Диаса, выйдя наконец из-за стола. Еда была поразительно вкусная, на ее приготовление Самуэль потратил не один час. Из-за съеденной пищи или по какой-то другой причине Мария вновь почувствовала себя живой и виноватой за то, что ее сердце как-то умудряется биться, несмотря на то что расколото надвое. – Мне не нужно тебя завоевывать, – пожал плечами Диас. – Я уже это сделал. Марию забавляла его самонадеянность. – То было раньше, а теперь тебе надо преодолеть заклятие. – Меня это не волнует. Я полюбил тебя еще до всякого заклятия. Они оба были ошеломлены этим признанием, поэтому какое-то время молча продолжали ужин, разрывая на дольки сладкие, благоуханные испанские апельсины. Потом обсудили условия совместного проживания: Самуэль не должен любить ее, пока заклятие не снято, – это слишком опасно. Мария вспоминала, как стояла на эшафоте, как увидела Джона Хаторна и наложила заклятие на любого, кто влюбится в женщину из семьи Оуэнс. Она лишь хотела защитить себя, свою дочь и всех продолжательниц ее рода от того горя, что познала сама. – Ты не можешь меня любить, – сказала Мария. – Если ты на этом настаиваешь, я согласен, – ответил Самуэль. Масло в блюде на столе подтаяло – явный знак того, что кто-то в доме влюблен. – Почему так происходит? – спросила Мария, увидев это. – Тает то, что нагревается. – Вижу, – сказала Мария, которую тоже охватил жар изнутри. – Что такое любовь? – пожал плечами Самуэль. – Ее нельзя увидеть, подержать в руках. Это то, что ты чувствуешь. Возможно, ее и вовсе нет. Этот аргумент показался ему превосходным, но Марию он рассмешил. – Скольким женщинам ты рассказывал эту историю? – поинтересовалась она. Самуэль ответил вполне серьезно: – Только тебе. На этом он выиграл спор, и они пошли спать. Мария настаивала, чтобы они ни в чем не клялись друг другу, не заключали любовных соглашений, не давали обещаний, не делали ничего, что могло бы навлечь на их головы проклятие. Самуэль не возражал: чтобы когда-нибудь заполучить ее, он был согласен на все. Проснувшись на следующее утро, Мария взглянула на широкую спину спящего Самуэля и ощутила в глубине живота нечто, чему не смогла дать название. Желание или влечение, а может быть, и что-то большее – то, что нельзя подержать в руках или увидеть собственными глазами, но тем не менее оно есть. И все-таки это было ошибкой. В десять лет Мария поклялась, что никогда не влюбится, увидев, что любовь сотворила с Ханной, с Ребеккой, с теми женщинами, что приходили поздним вечером, страстно выпрашивая привороты. Но стоило ей увлечься Джоном Хаторном, а это было всего лишь девическим флиртом, – и последствия оказались губительными. С Самуэлем она установила для себя более жесткие рамки: спала в его постели, когда он был дома, заботилась о его отце, когда Самуэль уходил в море, но он никогда не должен был просить у нее большего. Главная трудность заключалась в том, что придерживаться этих правил было невозможно: они не могли запретить своим рукам касаться друг друга. Они прожили так около года, ведя тайную ночную жизнь, при этом Мария иногда полностью игнорировала Самуэля в дневное время. Однажды она увидела в огороде какого-то жука, и ее охватил озноб. При ближайшем рассмотрении оказалось, что это не злосчастный жук-древоточец, и все же она испугалась за Самуэля. Мария горевала о Фэйт и боялась, что не переживет потерю еще одного близкого человека. Она стала запирать дверь в свою комнату и не открывала, если Самуэль стучался ночью. Однажды утром она обнаружила, что он спит в холле. Разбудив его, Мария потребовала объяснений. Оказалось, ее отказ Самуэля ошеломил. – Если хочешь, чтобы я уехал, так и скажи, – сказал он. – Я тотчас это сделаю. Хоть сегодня. – Это твой дом. Ты уверен, что хочешь меня? Конечно, он хотел, даже очень, но ничего ей не ответил. В ту же ночь она прочитала заклинание, чтобы отогнать любовь. А на следующее утро он упаковал вещи, готовясь к отъезду. – Тебе не следует уезжать, – сказал Абрахам сыну. – Жизнь проходит быстро и с годами становится все короче. Я знаю, что тебе нужна Мария. Оставайся с ней. – Она мне не позволит. Говорит, что мы прокляты. – Это про всех можно сказать, – заверил его старик. – Такова жизнь. – Он покачал головой, думая, какие же глупцы эти молодые. – Поступай так, как считаешь нужным. Самуэль все же сделал то, что Мария бы не одобрила. Оставил на столе кожаный мешочек. Внутри лежал сапфир на серебряной цепочке. «Этот настоящий, – написал он в оставленной записке. – Voce nao pode fingir algo real nao exista. Ты не можешь делать вид, будто реальность не существует». * * * Мария и Абрахам Диас после отъезда Самуэля словно погрузились в глубокий траур. Познав печаль, они утешали друг друга. Моряки редко привыкают к суше, и Абрахам тосковал по жизни, которую когда-то вел. Дни он проводил в ожидании сына, даже если тот уходил в многомесячное плавание. Память стала изменять старику с каждым днем все больше, хотя он и знал, что живет в доме сына вместе с красивой женщиной, чье имя он иногда забывал, особенно по вечерам, когда Мария возвращалась после поисков Фэйт и наливала ему бокал портвейна. Абрахам, как и прежде, рассказывал ей всякие байки, потягивая ежевечернюю выпивку. Он помнил эти истории, хотя нередко забывал, что ел на ужин. Говорил о радости кататься на спине кита, когда соленые брызги летят в рот, о крае, где все медведи белые и стоит такой холод, что земля покрыта льдом даже в разгар августа, и о Варварийском береге, где леопарды и львы едят говядину прямо из твоих рук, если ты не боишься предложить им мясо, и где бриллианты сверкают сквозь отверстия в земле, как будто звезды бывают не только вверху, но и внизу. Но больше всего Мария любила истории, в которых Абрахам повествовал о начале морской карьеры сына, когда юный Самуэль был настолько зачарован звездным небом, что не спал ночами, лежа на палубе и запоминая положение звезд, чтобы составить небесную карту. Абрахам Диас теперь быстро уставал и ложился спать сразу после ужина, что было очень кстати. Его бы смутили женщины, приходящие в их дом за снадобьями с наступлением темноты. Он, наверное, искал бы среди них свою жену, давно ушедшую из жизни. Когда Абрахам ее встретил, она была молода и красива. Он любил ее так сильно, что она до сих пор являлась ему во сне, хотя давным-давно превратилась в пепел. Жену звали Регина, но он звал ее Рейна – для Абрахама она была королевой. Мария очень привязалась к старику, научившему ее готовить шоколадный торт с вареньем и кремом, пропитанный ромом. Она боялась оставлять его одного, потому что старый Диас норовил уйти и бродить по городу, часто добираясь до порта. Однажды шайка юных хулиганов привязала его к столбу и оставила мокнуть под дождем. Абрахам не мог освободиться от пут, пока Кипер не унюхал его след и Мария не разрезала веревки. С тех пор каждый вечер, когда Мария уходила на поиски дочери, за стариком следила нанятая ею девушка по имени Эвелин, хоть он и проявлял по этому поводу раздражение. – Плевать она хотела на мои истории, – жаловался старик на сиделку, недалекую девицу, которая часто засыпала вместо того, чтобы присматривать за ним. – Представьте себе, что это я, и не успеете убедиться в обратном, как я вернусь, – говорила Мария, чтобы его утешить. * * *