Фэйт, бледная и тихая, шла за ними, цепляясь за подол материнской нижней юбки. Девочка изо всех сил пыталась вспомнить заговоры и заклинания, которые видела в гримуаре, но ни одно из них сейчас не подходило, кроме разве мрачного колдовства, которое заставляло подниматься языки пламени, когда на землю бросали шесть черных камней. Но их у Фэйт не было, и она была слишком испугана, чтобы исполнить магию из «Оккультной философии» Агриппы, тщательно воспроизведенную в гримуаре. – Я не знаю, какие слова говорить, – пожаловалась она матери. Мария велела Фэйт молчать. Давно следовало растолковать дочери, что любые их слова легко использовать против них и даже ребенка могли счесть посланником сил зла, которое эти люди были склонны видеть повсюду. – Они сполна получат, что заслужили. – Ты слышал эти колдовские угрозы? – спросил первый констебль своего собрата. Они заткнули уши травой, чтобы избежать действия магических чар. У Марии не оставалось другого выбора, кроме как взять ребенка с собой в заключение, как делали многие женщины, попавшие в неволю. Однажды Мария проходила мимо местной тюрьмы, маленького деревянного здания на углу Федерал-стрит, заросшем густой листвой, и слышала доносившиеся оттуда детские голоса, плач младенцев. Чего стоит такой мир? – недоумевала она. Во многих отношениях второй Эссекс оказался даже хуже первого. Мария заметила стоявшую на тропинке женщину с надвинутым на голову капюшоном для защиты от вечерней прохлады. – Что привело вас сюда? – спросил эту женщину, непонятно откуда появившуюся в чистом поле, первый полицейский. – Я просто живу неподалеку, – ответила незнакомка. – Люблю Салем и надеюсь, что случившееся сегодня вечером будет иметь для города благоприятные последствия. – Теперь женщина шла бок о бок с Марией. Это была Марта Чейз, которая и явилась первопричиной происходивших событий. – Я здесь из-за тебя, сестрица. – Марта была бледна, невзрачна, рот ее сжат, но на щеках горели красные пятна, по-видимому, вызванные жаром или нервным возбуждением. Она бросила взгляд на Фэйт, и ее лицо смягчилось. – Ты ведь не хочешь, чтобы малышку забрали в тюрьму вместе с тобой? Мария заметила серебристые глаза, наблюдавшие за ними из темноты. – Держись от нас подальше, – велела она спрятавшемуся там волку. Мария не могла позволить, чтобы Фэйт увидела, как проливается кровь ее питомца. Марта же приняла обращенные к Киперу слова на свой счет. – Я всего лишь соседка и хочу вам помочь. Девочка меня знает. Мария, взглянув на Фэйт, прочла в ее глазах, что женщина говорит правду. – Откуда? – Она приходила в лавку миссис Хэтч и там меня видела. – Фэйт ощутила вину перед матерью за то, что скрыла от нее это знакомство. – Ей нравятся пуговицы. – Неужто? Присмотревшись внимательнее, Мария узнала женщину, которая разговаривала с Фэйт в лавке. Ей действительно что-то нужно. Наверное, она приходила к ее дому за каким-то снадобьем. Марта представилась и прошептала, что желает добра матери и ее дочери. – Говорят, вы обладаете магической силой. Тогда произнесите заклятие, которое поможет вам освободиться или заколдовать этих людей! Они и с места не сдвинутся. Просто избавьтесь от них! Мария строго посмотрела на нее. – Кто-то наговорил на меня, будто я приношу вред людям. – Я не имела в виду ничего дурного. Но вы же не хотите, чтобы малышку посадили вместе с вами в эту отвратительную тюрьму? – Марта Чейз была довольна, что Мария не способна сейчас прибегнуть к Непостижимому искусству ради защиты. – Там водятся крысы, сестрица, для которых этот милый ребенок – лакомый кусочек. В тюрьме сыро и холодно, и не все, кто туда попадает, выходят на волю. Они дошли до поля, где отстреливали ворон. Разбросанные там острые камни поранили ноги Марии, а может быть, то были тонкие косточки птиц. Мария взяла дочь на руки. Девочка была тяжелой и тут же заснула, прислонив голову к плечу матери. – Среди осужденных за колдовство были и дети, – сообщила Марта Чейз. – Их выводили из дома, пороли прутьями, обращались как с преступниками. Марта в этот вечер вымылась раствором соли с уксусом, чтобы наверняка уничтожить следы своего желания. Теперь она была чиста – добродетельная, серьезная женщина, задумавшая хорошее дело. Мария замедлила шаг, осознав, что приближается к тюрьме. Ханна никогда не рассказывала ей о времени, проведенном в заключении, когда люди поверили, что у нее был хвост, который она отрезала ножом для разделки мяса. Тюремщики тогда не давали ей одеться, чтобы не пропустить момент, когда хвост снова начнет отрастать. – Давай шевелись! – нахмурил брови первый констебль, все время ожидавший от Марии какого-нибудь коварства. Ей не удастся одурачить его еще раз! Он не стал касаться Марии рукой, а ткнул ей в спину дулом своего ружья. Трава была росистой, и край ночной рубашки Марии промок. Фэйт разговаривала во сне, как это часто делал Самуэль Диас, и, хотя это было лишь бормотание, Мария разобрала слова: – Я хочу мою собаку. Хочу мою кровать. Хочу спать до утра. – Позволь мне сделать это для тебя, сестрица. – Марта ласково коснулась руки Марии, приободряя ее. – Мы обе женщины и понимаем, что интересы ребенка превыше всего. Передай свое бремя мне. Пошел мелкий дождь. Мария провела рукой по влажным волосам дочери, думая о том, какой сырой будет тюремная камера, какими грязными полы и холодными кирпичные стены. Они остановились на краю поля, где скоро должны были зацвести подсолнухи, Мария слышала, как они уже прорастают сквозь землю. – Нужно сделать это сейчас, пока мы не дошли до города и еще не поздно, – говорила Марта. – Послушайся меня, и мы обе возблагодарим Господа. Стояла темная, как зола, ночь, когда Мария передала свою дочь в руки Марты. Фэйт что-то ворчала во сне, Марта ее успокаивала. Оглянувшись, Мария увидела, что волк идет за ними. – Тебе придется взять и собаку Фэйт. Она без нее не может. – Собака должна волновать тебя меньше всего. – Марта склонилась близко к ней, и Мария ощутила какой-то странный запах, словно внутри ее собеседницы горел огонь. – Привлеки их внимание к себе, тогда они не заметят того, что делаю я. Они проходили мимо дома фермера, который выстрелил в Марию, решив, что она ведьма, способная превратиться в ворону. И там, на поле, где умерла Кадин, Мария бросилась на землю, выкрикивая проклятия на латыни. Они не имели никакого эффекта, пока она оставалась в железных наручниках. Каждое слово обжигало язык, словно проклятия возвращались к ней, но они все же помогли, поскольку отвлекли внимание от Марты. Констебли, охваченные паникой, собрались вокруг Марии, стараясь сохранять дистанцию и тыкая в нее ружьями. – Немедленно вставай! – приказал Марии один из них. Ее ночная рубашка испачкалась в грязи. Оглянувшись, Мария увидела, как Марта нырнула за скотный двор фермера. Мелькнули рыжие волосы Фэйт. Встав с земли, Мария смерила взглядом констеблей: – Вам остается только надеяться, что я не практикую черную магию. Позднее они готовы были поклясться, что на лице ее играла улыбка, при этом она заставила дождь литься рекой, и в грязи прыгало столько жаб, что казалось, будто под ними колышется земля. Стражники будто видели дьявола сквозь материю ночной рубашки Марии Оуэнс, во всяком случае, ощущали его близость, его дыхание на своих шеях и смятение в душах. Увидев ее юное, близкое к совершенству тело, полицейские вообразили, что могли бы с ней сотворить, и этот соблазн они тоже поставили пленнице в вину. И если бы они совершили грех, то винили бы в этом только ее. Глаза Марии наполнились слезами. Она оглянулась на пустое поле и увидела в каждой борозде острые белые косточки убитых птиц. Так все и происходит, она знала это с того дня, когда Ханна сказала ей, что нужно бежать. Одинокая женщина, умеющая читать и писать, всегда под подозрением. Слова несут в себе магическую силу. Нельзя доверять книгам. То, чего люди не понимают, они предпочитают сжечь. * * * В тюремной камере Мария не нашла ни успокоения, ни одеяла. Утром какая-то женщина принесла ей овсянки и кувшин с водой. Это была местная жительница Лидия Колсон в сопровождении восьмилетней внучки. Элизабет Колсон была робким ребенком с постоянно склоненной головой. Так девочка пыталась скрыть бугристую алую сыпь, часто покрывавшую лицо и шею, особенно обильно, когда она нервничала. Лидия как-то приходила к Марии по другому поводу: она отчаянно нуждалась в средстве от кашля с черной мокротой, мучившего ее любимую внучку. Мария дала Лидии эликсир – сироп, сваренный из вишневой коры и плода самбука. Через некоторое время здоровье ребенка улучшилось. Мария не взяла тогда плату за лечение, и Лидия не забыла ее доброту. Женщине запретили разговаривать с обвиняемой и даже смотреть ей в глаза, но Лидия, испытывавшая к узнице сострадание, принесла буханку хлеба, спрятав ту под головным платком внучки. – Не могли бы вы оказать мне любезность? – спросила Мария. – Я прошу лишь, чтобы вы убедились, что с моей дочкой все в порядке. Лидия Колсон согласилась. Мария попросила ее еще об одном одолжении – принести журнал для ведения записей, перо и чернила. – Вы могли бы спрятать его под платком вашей внучки. Позднее на той же неделе Лидия пришла вновь. Ей не удалось повидать Фэйт, но она сумела тайком пронести гроссбух с голубовато-серой бумагой. В ответ на услугу Мария попросила Лидию еще раз привести к ней внучку. Когда они пришли в тюремную камеру, Мария велела Лидии нарисовать опоясывающую их защитную окружность. Сама Мария была закована в железо, поэтому попросила Лидию прочитать заклинание, призывающее удачу и доброе здоровье, которому учила ее Ханна. Когда Лидия с внучкой вышли из тюремного здания, прыщи, постоянно изводившие девочку, пропали, а кожа очистилась и посвежела. Когда это чудо случилось, они просто обомлели, а после, если кто-нибудь спрашивал, бабушка маленькой Элизабет говорила, что ребенок заснул в лесу, лежа лицом на каких-то травах, и именно они оказали лечебное воздействие. Оставшись одна в камере, Мария, несмотря на врезавшиеся в ее кожу наручники, начала делать записи в принесенной книге. Она прятала ее под вывалившимся из стены кирпичом. Мария писала, думая о будущем, для своей дочери и внучек, если они когда-то появятся. Бойся любви. Знай, что для нашей семьи любовь – проклятие. Он должен был стать моим врагом, а вместо этого мне взбрело в голову, что я его полюбила. Я совершила ошибку, признавшись ему в любви, и была не права, считая это любовью. Я была слишком юной и неопытной. Пришла жена констебля и ржавыми ножницами для стрижки овец обрезала черные волосы Марии. Как известно, именно в волосах заключено женское могущество, и когда жена констебля стригла ей волосы так коротко, что стала видна кожа черепа, Мария стонала, как от боли. Потом Марию провели через весь город в здание суда, по-прежнему в одной грязной ночной рубашке. Мужчины и мальчишки собрались поглазеть на нее, но, встречая ее взгляд, поспешно отворачивались, до смерти испуганные и пораженные собственными греховными мыслями. Мария оставалась в наручниках, ее запястья кровоточили, но она как-то умудрилась писать всю ночь, пока не кончились чернила. Здание суда на Эндикотт-стрит было выстроено из гранита, привезенного с утесов Белых гор. Марию пристегнули к стулу напротив трех судей. Среди них был и Джон Хаторн. Она надеялась, что он ей не враг и их былая близость наполнит его сердце состраданием, но когда Джон посмотрел мимо Марии так, словно ее не существовало, она поняла: ни на чью помощь рассчитывать не приходится. У нее спросили имя и дату рождения, а затем имя ее мужа. Она сказала, что его нет. Зачитали письмо, полученное судом, где ее обвиняли во всех возможных злодеяниях, включая превращение в ворону, которая летала над полями, и суккуба[31], который крадет души мужчин. Мария невольно рассмеялась. – Этот список преступлений вас забавляет? – спросил самый старый судья. – Я нахожу его смешным. – Она повернулась к Джону, который тут же отвернулся. – Среди вас есть человек, который знает, что все это ложь, – осмелилась сказать она. – Разве женщины не приходили к вам за снадобьями? – За травами для лечения болезней. – За колдовством для мести, за заклинаниями и прочими дьявольскими штучками. – Неправда. – Мария вся закоченела, как будто на нее положили кусок льда. – Я целительница. – Разве вы не помышляли околдовать констеблей, которые приходили арестовать вас, и не собирались их убить? – спросили ее. Но она теперь понимала, что это не вопросы, а констатация фактов, как те выглядели в глазах этих мужчин. Наверное, именно так все начиналось у Ханны. Со лжи, со страха, с человека, который намеренно на нее не глядел. – У меня не было таких мыслей, сэр, – сумела сказать она. – Вы ведь понимаете, что лжесвидетельство – большой грех, – сказали ей. Один из констеблей поклялся, что у него на плече остался след от укуса. Другой пожаловался, что после того, как Мария до него дотронулась, его била лихорадка. – Обращаться с кем-то несправедливо – тоже грех.