– Это ты вызвала «скорую»? – ахнул Уолтер. – Стало быть, ты находилась у него в офисе? Разговор этот происходил на следующий день; Уолтер только что услышал последние новости. – Ну да, – ответила Элизабет. – И он… что? Сполз на пол? Хватался за сердце? Тяжело дышал? – Да как тебе сказать… – А что же тогда с ним случилось? – Уолтер в отчаянии развел руками, но Элизабет лишь переглянулась со стилисткой. – Как это было? – Я, наверное, позже зайду, – быстро сказала Роза, упаковывая свой чемоданчик. Перед уходом она легонько сжала плечо Элизабет. – Для меня это честь, Зотт. Большая честь. Панически вздернув брови, Уолтер наблюдал за их общением. – Ты спасла Филу жизнь, – нервозно выговорил он, когда защелкнулась дверь. – Так я понял. Но что конкретно там произошло? Рассказывай без утайки, начни с того, как ты там оказалась. Да еще после семи вечера. Не укладывается в голове. Рассказывай. Во всех подробностях. Элизабет крутанулась на кресле и остановилась лицом к Уолтеру. Достав из тугого узла волос карандаш второй твердости, она заткнула его за левое ухо, взялась за свою кофейную чашку и сделала небольшой глоток. – Он попросил о встрече. Сказал, что дело не ждет. – О встрече?! – в ужасе переспросил Уолтер. – Но я же тебе говорил… ты помнишь… мы это обсуждали. Тебе нельзя оставаться с Филом наедине. И дело не в том, что я считаю тебя беспомощной; дело в том, что я твой режиссер и всегда считаю за благо… – Он вытащил носовой платок и промокнул им лоб. – Элизабет… – Уолтер понизил голос. – Строго между нами: Фил Лебенсмаль – нехороший человек… ты меня понимаешь? Ему нельзя доверять. У него свой способ решения проблем, который… – Он меня уволил. Уолтер побледнел. – А заодно и тебя. – Боже мой! – И весь штат нашей кулинарной передачи. – Не может быть! – Он сказал, что ты не сумел прижать меня к ногтю. Уолтер сделался пепельно-серым. – Ты должна понимать, – выговорил он, комкая платок. – Мое отношение к Филу тебе известно. Ты знаешь, что я не во всех вопросах с ним согласен. Я когда-нибудь прижимал тебя к ногтю? Не смеши меня. Я когда-нибудь заставлял тебя надевать эти нелепые костюмы? Ни разу. Упрашивал читать бодряческие суфлерские карточки? Ну допустим, и то лишь потому, что сам их сочинял. – Он всплеснул руками. – Вообрази: Фил дал мне две недели – две недели, – чтобы я смог его убедить в действенности твоих возмутительных выходок: показать, как возросло количество зрительских писем и звонков в студию, подтвердить, что в очередь на участие в твоих шоу выстраивается больше народу, чем на все остальные программы, вместе взятые, – только на таких условиях он бы согласился тебя терпеть. Но ты же понимаешь: я не могу ворваться к нему в ритме вальса и заявить: «Фил, она права, а ты не прав». Это равносильно самоубийству. Нет, кто хочет договариваться с Филом, тот должен ублажать его эго, играть по его правилам, говорить то, что он хочет услышать. Ты знаешь, что я имею в виду. Когда ты подняла над головой эту банку супа, я подумал: «Мы в шоколаде». А ты взяла да и ляпнула, что это отрава. – Потому что так оно и есть. – Слушай… – сказал Уолтер. – Я живу в реальном мире – в том, где мы говорим и делаем лишь то, что позволяет нам удержаться на своей идиотской работе. Ты хоть представляешь, сколько дерьма вылилось на меня в прошлом году? А как тебе такое известие: спонсоры вот-вот нам откажут. – Это сказал тебе Фил. – Да, а вот и уточнение к этому пункту. Никому не интересно, сколько ты получаешь теплых и пушистых писем от телепоклонников, но если спонсоры скажут: «Не нравится нам эта Зотт», все разговоры на этом закончатся. А по сведениям Фила, спонсорам ты не нравишься. Уолтер засунул носовой платок в карман, встал со стула и принялся наполнять минералкой одноразовый картонный стакан, ожидая, когда булькнет жидкость в трехлитровом баллоне, – этот неприятный звук всегда напоминал, что он язвенник. – Слушай… – сказал он, массируя живот. – Все это должно остаться между нами, пока я не придумаю что-нибудь дельное. Сколько народу в курсе? Только мы с тобой, правда? – Я рассказала всей нашей команде. – Час от часу не легче! – Думаю, теперь можно с уверенностью сказать, что теперь в курсе весь павильон. – Час от часу не легче! – повторил он, прикладывая ладонь ко лбу. – Черт тебя побери, Элизабет, каким местом ты думала? Разве ты не знаешь, как полагается себя вести, когда тебе объявили об увольнении? Пункт первый: никогда и никому не говори правду – рассказывай, что выиграла в лотерею, унаследовала ранчо в Вайоминге, получила завидное предложение из Нью-Йорка и так далее. Пункт второй: пока будешь решать, что делать дальше, пей до умопомрачения. Господи! Можно подумать, ты не знакома с племенными обычаями телевизионщиков! Элизабет отпила еще кофе. – Ты собираешься выслушать, что произошло, или нет? – Разве это не все? Есть еще какие-то подробности? – в ужасе спросил он. – Нам грозят конфискацией автомобилей? Она смотрела на него в упор, и ее обычно безмятежный лоб подернулся легкими морщинами; и тут как по команде Уолтер переключил внимание с себя на нее. Ему стало неловко. Он упустил из виду ключевой момент ее встречи с Филом. Она встречалась с ним наедине. – Расскажи, – попросил он, превозмогая тошноту. – Расскажи, пожалуйста. Неужели мужчины в большинстве своем такие, как Фил? По мнению Уолтера, нет. Но делает ли хоть что-нибудь большинство мужчин, включая его самого, для борьбы с такими, как Фил? Нет. Конечно, со стороны так и хочется сказать, что это позорно или малодушно, это может выглядеть постыдным, но, положа руку на сердце, что можно сделать в такой ситуации? Не ввязываться же в драку с такими, как Фил. Во избежание неприятных последствий все просто делают, что им сказано. Все это знают – и все так поступают. Но Элизабет – это не все. Он приложил руку ко лбу, ненавидя каждую кость в своем бесхребетном теле. – Он к тебе приставал? Ты отбивалась? – зашептал Уолтер. Элизабет расправила плечи, и подсветка косметического зеркала усилила впечатление ее стойкости. Уолтер со страхом изучал ее лицо, думая, что так выглядела, наверное, Жанна д’Арк перед тем, как под ней вспыхнул хворост. – Пытался. – Боже! – вскричал Уолтер и раздавил в кулаке картонный стакан. – Не может быть! – Спокойно, Уолтер. Он обломался. Уолтер не знал, что и думать. – Из-за инфаркта, – с облегчением сказал он. – Все ясно! Неудачно выбрал время. Сердце прихватило. Слава тебе господи! Бросив на него ироничный взгляд, Элизабет полезла в сумку – в ту же самую, что была при ней вчера вечером в кабинете Фила. – Я бы не спешила прославлять Господа, – сказала она и вытащила на свет все тот же четырнадцатидюймовый разделочный нож. Уолтер ахнул. Подобно большинству поваров-профессионалов, Элизабет всегда пользовалась только собственными ножами. Каждое утро привозила их с собой, а вечером забирала. Это знали все. Все, кроме Фила. – Я его и пальцем не тронула, – заверила она. – Он сам рухнул. – Боже мой! – шептал Уолтер. – Я вызвала «скорую», но ты же знаешь, какие вечером пробки. Транспорт еле плетется. Ждать пришлось долго, но я времени не теряла. Вот. Взгляни. – Она вручила ему папки, которыми размахивал перед ней Лебенсмаль. – «Предложения о расширении сети вещания», – прочла она вслух. – А ты не знал, что нас уже три месяца показывают в штате Нью-Йорк? Есть и интересные предложения от новых спонсоров. Вопреки тому, что втирал тебе Лебенсмаль, спонсоры выстраиваются к нам в очередь. Вот, к примеру. – Она постучала пальцем по рекламному тексту компании «RCA Victor». Не поднимая глаз, Уолтер разглядывал всю стопку. Он жестом попросил Элизабет передать ему ее кофе и залпом осушил чашку. – Прости, – в конце концов выдавил он. – Столько всего навалилось. Она нетерпеливо взглянула на часы. – Не могу поверить, что нас всех разогнали, – продолжал он. – Как же так: наша программа – настоящий хит и мы уволены? Элизабет бросила на него озабоченный взгляд. – Нет, Уолтер, – с расстановкой произнесла она. – Мы не уволены. Мы рулим. Прошло четыре дня; Уолтер сидел за бывшим столом в сверкающем чистотой кабинете Фила, откуда выбросили все пепельницы и убрали персидский ковер; телефонные аппараты плавились от важных звонков. – Уолтер, меняй все, что считаешь нужным, – говорила она, не давая ему забыть, что он вступил в должность исполнительного директора. А когда он содрогнулся от такой ответственности, она упростила описание его должностных обязанностей. – Делай то, что считаешь правильным, Уолтер. Это ведь несложно, правда? И другим скажи, чтобы поступали так же. На самом-то деле это было куда сложнее, чем прозвучало из ее уст: ему был знаком единственный стиль руководства, который он испытал на своей шкуре, – запугивания и манипуляции. А она, сама наивность, похоже, уверовала, что люди работают тем лучше, чем больше к ним уважения. – Прекрати трепыхаться, Уолтер, – сказала она, когда они стояли у порога начальной школы «Вуди» в ожидании очередной выволочки от Мадфорд. – Бери штурвал на себя. Выбирай курс. Если будут сомнения – притворяйся. Притворяться. К этому Уолтер уже приноровился. За считаные дни он совершил серию сделок, распространив трансляцию «Ужина в шесть» от одного побережья до другого. Затем провел переговоры с новыми рекламодателями, что позволило удвоить бюджет KCTV. Наконец, пока не струхнул, организовал совещание руководства и проинформировал всех о состоянии сердечно-сосудистой системы Фила, не забыв подчеркнуть роль Элизабет в спасении жизни прежнего босса, и выразил надежду, что впредь, несмотря на этот печальный «инцидент», весь персонал студии продолжит свою захватывающую и масштабную деятельность на благо KCTV. Самыми бурными аплодисментами было встречено известие об инфаркте Фила. – Я поручил нашему дизайнеру сделать вот такую открытку с пожеланиями скорейшего выздоровления, – сказал он, поднимая над головой гигантскую картонку с карикатурой на Фила, готовящегося забить победный гол. Но вместо обычного регбийного мяча Фил сжимал в руках свое сердце (Уолтер только сейчас подумал, что это, вероятно, не лучшая идея). – Задержитесь, пожалуйста, чтобы каждый поставил свою подпись. Желающие могут также добавить что-нибудь от себя. Ближе к вечеру, когда исполинскую открытку принесли на подпись Уолтеру, он бегло просмотрел все пожелания. В большинстве своем они ограничивались стандартными фразами вроде «Поправляйтесь!», но попадались и отдельные более мрачные сентенции. «Попутный ветер в зад, Лебенсмаль». «Я бы нипочем тебе „скорую“ не вызвал». «Чтоб ты сдох». Последний автограф – он узнал этот почерк – оставила одна из секретарш Фила.