Обе надолго замолчали. Последние четыре года мисс Фраск, ныне тридцатитрехлетняя, всеми правдами и неправдами добиваясь продвижения по карьерной лестнице, испробовала все: направо и налево расхваливала преимущества Гастингса, шпионила за конкретными подразделениями, да так рьяно, что уже могла бы вести служебную рубрику сплетен под названием «Из первых уст», но так и не добилась повышения. Зато в начальники получила нового сотрудника – паренька двадцати одного года от роду, вчерашнего студента, который только и умел, что плести цепочки из канцелярских скрепок. А Эдди – тот геолог, которому она через постель доказывала свою пригодность на роль законной жены, два года назад ее бросил, прельстившись девственницей. И наконец, последняя пощечина: сегодня ее новый босс-молокосос вручил ей план личностного развития из семи пунктов. И первым пунктом значилось снижение веса на десять кило. – И вправду вернулась, значит, – заговорила Фраск из своей кабинки. – Блудная дочь. – Ну извини. – С кобелем со своим лохматым? – Без. – Все мы рано или поздно прогибаемся под систему, верно, Зотт? – Он после обеда занят. – Подумать только: у нее кабыздох после обеда занят. – Траск закатила глаза. – Ребенка из школы встречает. Фраск поерзала на стульчаке. Точно: у Зотт же нынче ребенок. – Мальчик? Девочка? – Девочка. Фраск потянулась к рулону туалетной бумаги. – Соболезную. Сидя в своей кабинке, Элизабет рассматривала кафельный пол. Она понимала, что Фраск имеет в виду. Перед началом первого для Мэд учебного дня она с отвращением наблюдала, как учительница, женщина с припухшими глазами и зловонным перманентом, пыталась приколоть к блузке ее дочери розовый цветок с надписью «АЗБУКА – ЭТО ВЕСЕЛО!». – Можно мне голубой цветочек? – попросила Мадлен. – Нет, – отрезала учительница. – Голубые – для мальчиков, а для девочек – розовые. – Ничего подобного, – сказала Мадлен. Учительница, миссис Мадфорд, перевела взгляд с Мадлен на Элизабет – к слову, очень миловидную мамашу – и попыталась определить источник дурного воспитания. А потом заметила неокольцованный безымянный палец. Вот и весь сказ. – Ну и чего ради ты снова в Гастингсе? – спросила Фраск. – Выискиваешь себе в здешних коридорах нового гения? – Ради абиогенеза. – Ну конечно, – передразнила Фраск. – Завела старую пластинку. Прослышала, что толстосум твой объявился, и вуаля! Тут как тут. И знаешь что: ничего другого я от тебя не ожидала. По крайней мере, в этот раз богача себе присмотрела. Хотя, между нами, не староват ли он для тебя? – Что-то не пойму… – Ой, не юли. Элизабет сжала челюсти: – Не обучена. Фраск призадумалась. И действительно. Юлить Зотт не умела. Все так же тупа и беспечна, как в тот день, когда Фраск намекнула ей на оставленный Кельвином прощальный подарок – подарок, который (как такое возможно?) уже достиг школьного возраста и поручен заботам собаки. Как время летит. – Спонсор, – пояснила Фраск, – который выделил Гастингсу огромный грант для финансирования твоих работ по абиогенезу. Точнее, работ мистера Э. Зотта. – О чем ты? – Тебе ли не знать, Зотт. Короче, и богатей вернулся, и, хвала небесам, ты тоже. Сдается мне, в Гастингсе, где, на минуточку, три тысячи сотрудников, ты единственная женщина, которая не вкалывает секретаршей. В голове не укладывается. А ты все продолжаешь выдавать себя за мужика. Это же как надо опуститься? Кстати, знаешь, почему в институте нас, женщин, называют невыгодным вложением? Потому что мы постоянно увольняемся и рожаем детей. И ты – живой пример. – Меня, вообще-то, уволили, – сказала Элизабет, чей голос наполнялся яростью. – Отчасти из-за таких, как ты, из-за таких женщин, которые угодничают… – Я не угодничаю… – Которые поддакивают… – Я не поддакиваю… – Которые, видимо, уверены, что их самооценка зависит от того, как мужчина… – Как ты смеешь?.. – Ну нет! – рявкнула Элизабет, колотя по тонкой стальной перегородке между кабинками. – Как ты смеешь, Фраск! Ты что себе позволяешь? – Она встала, пнула дверь своей кабинки, подошла к раковине и крутанула ручку крана, да с такой силой, что крестовина осталась у нее в руке. Вода хлынула наружу – прямо на ее лабораторный халат. – Да что ж такое! – завопила она. – Мать твою! – Господи ты боже мой! – Рядом материализовалась Фраск. – Уйди-ка. – Она оттолкнула Элизабет влево, нагнулась и перекрыла стояк под раковиной. Когда женщины выпрямились, их глаза встретились. – Я никогда не выдавала себя за мужика, Фраск! – рявкнула Элизабет, промокая свой халат бумажным полотенцем. – А я не угодничала! – Я химик. Не женщина-химик. А собственно химик. И чертовски толковый! – А я – специалист по кадрам! Без пяти минут психолог! – рявкнула Фраск в ответ. – Без пяти минут психолог? – Заткнись. – Нет, погоди, – немного успокоилась Зотт. – Без пяти минут? – Ну не смогла я доучиться, ясно? А сама-то? Почему до сих пор без степени, Зотт? – уколола Фраск в ответ. Элизабет окаменела и безотчетно выдала факт, не известный никому, кроме университетского полисмена. – Да потому, что меня изнасиловал мой научный руководитель и меня же из-за этого не приняли в аспирантуру! – выкрикнула она. – А тебе что помешало? Фраск, не веря своим ушам, оглянулась. – То же самое, – выдавила она. Глава 22 Подарок – Как прошел первый день на старом месте? – спросила Гарриет, не дав Элизабет опомниться. – Прекрасно, – солгала Элизабет. – Мэд… – окликнула она, склонившись над дочерью, стремительно подняла ее над головой и опустила. – Как дела в школе? Интересно было? Узнала что-нибудь новое? – Нет. – Быть такого не может. Расскажи! Мадлен положила книжку: – Ну, например. У некоторых детей недержание. – Господи, – вырвалось у Гарриет. – Наверное, они просто разволновались, – предположила Элизабет, приглаживая дочкины волосы. – Начало новых дел зачастую проходит тяжело. – И еще, – сказала Мадлен. – Тебя вызывает миссис Мадфорд. – Она протянула матери записку.