– Уж мы-то с вами понимаем. – Не имею привычки жить чужими заслугами. – Я же не конкретно вас имею в виду, – притворно удивилась Фраск и заговорила доверительным тоном: – Можно кое-что сказать? – Она сделала короткий вдох. – Мужчин вокруг немало, мисс Зотт. Может, не такие знаменитые и авторитетные, как мистер Эванс, но все равно они есть и будут. Я изучала психологию и в таких вещах разбираюсь. Вы остановили свой выбор на Эвансе: он был известен, холост, мог посодействовать вашему карьерному росту – ни у кого бы не повернулся язык вас упрекать. Но не срослось. Теперь его нет, и у вас горе. Конечно, у вас горе. Но посмотрите на это с другой стороны: вы снова свободны. Вокруг полно приятных, симпатичных мужчин. И один из них обязательно наденет вам на палец колечко. Она запнулась, вспомнив уродливую внешность Эванса, но тут же представила, как милашка Зотт возвращается на рынок невест и ее облепляют мужики, словно пузыри в пенной ванне. – А повстречав своего мужчину… – продолжила она и уточнила: – например, адвоката, вы сможете забросить всю эту научную возню, заняться домом и нарожать детишек. – Это не входит в мои планы. Фраск выпрямилась: – Ах, какие мы упрямицы. – Она всем сердцем ненавидела Зотт. – Да, и во-вторых, – сказала она, постукивая ручкой по зажиму папки, – о вашем отпуске по личным обстоятельствам. Гастингс выделил вам три дополнительных дня в связи с тяжелой утратой. Итого получается пять дней, мисс Зотт. Неслыханная щедрость в отношении сотрудника, даже не являющегося членом семьи покойного, и это лишний раз доказывает, насколько мы ценили мистера Эванса. Потому, заверяю вас, вы можете и даже должны сейчас отправиться домой. С собакой. Я разрешаю. Элизабет не успела понять, что послужило тому причиной: то ли бессердечность Фраск, то ли странное ощущение холодного кольца, которое она зажала в кулаке как раз перед появлением Фраск, но ее вырвало в раковину. – Это нормально, – объявила Фраск, метнувшись через всю лабораторию за пачкой бумажных полотенец. – У вас шоковое состояние. – Но, приложив второе полотенце ко лбу Элизабет, она поправила свои кошачьи очки. – А-а. – С осуждающим вздохом она откинула голову назад. – А. Ну ясненько. – Что вам ясненько? – выдавила Элизабет. – Не прикидывайтесь, – задергалась Фраск. – А чего вы ожидали? – Затем она громко цокнула, давая Зотт понять, что обо всем догадалась. Но Зотт явно недоумевала, и Фраск задумалась: что, если Зотт и впрямь в неведении? С учеными такое бывает. Они верят науке лишь до тех пор, пока дело не коснется их самих. – Ой, чуть не забыла, – сказала Фраск, вытаскивая из-под мышки газету. – Хотела, чтобы вы обязательно взглянули. Удачная фотография, правда? Это была статья того репортера, что присутствовал на похоронах. Под заголовком «Крест на гениальности» была рассказана история, сводившаяся к тому, что сложный характер Эванса, по всей вероятности, помешал ему полностью раскрыть свой научный потенциал. А в качестве доказательства справа от заголовка разместили фотографию стоявших перед гробом Элизабет и Шесть-Тридцать с подписью: «Любовь не так уж слепа», под которой кратко излагалась мысль о том, что даже возлюбленная покойного, если верить ее словам, толком его не знала. – Мерзость какую-то понаписали, – прошептала Элизабет, схватившись за живот. – Вас опять мутит, что ли? – ощерилась Фраск и схватила сразу несколько бумажных полотенец. – Понимаю, мисс Зотт, вы химик, но вряд ли пребывали в неведении. Биологию, надо думать, тоже изучали. Когда Элизабет подняла голову – лицо серое, глаза пустые, – на долю секунды Фраск прониклась жалостью к этой женщине с ее безобразной псиной, с токсикозом и всем прочим, что сулит ей ближайшее будущее. Пусть она умна и хороша собой, пусть кружит головы мужикам, но сейчас ей так же паршиво, как и любой другой на ее месте. – В неведении – о чем? – переспросила Элизабет. – Вы на что намекаете? – На биологию! – рявкнула Фраск и постучала по животу Элизабет шариковой ручкой. – Бросьте, Зотт! Мы с вами женщины! Вы ведь прекрасно знаете: Эванс вам кое-что все же оставил! От внезапного осознания у Элизабет расширились глаза и вновь хлынула рвота. Глава 13 Идиоты У Научно-исследовательского института Гастингса возник ряд серьезных проблем. После кончины ведущего ученого и газетной публикации, где между строк сквозило, что личность с таким гнусным характером не способна достичь заметных успехов, благодетели Гастингса – армия, военно-морской флот, группа фармацевтических компаний, несколько частных инвесторов и немногочисленные фонды – стали нагнетать обстановку, требуя «ревизии текущих проектов Гастингса» и «пересмотра принципов распределения грантов». Так уж повелось: кто науку оплачивает, тот ее и танцует. В связи с этим руководство Гастингса решило закрыть глаза на ту нелепую статью. Эванс действительно добился заметных результатов, разве нет? В его рабочем кабинете громоздились блокноты с загадочными, не поддающимися расшифровке короткими уравнениями, в которых пестрели восклицательные знаки и жирные подчеркивания – сигналы близкого озарения. Вообще говоря, через месяц Эванса ждала командировка в Женеву с докладом о последних открытиях. Точнее, могла бы ждать, не попади он под колеса полицейской машины из-за того, что упрямо совершал пробежки по улицам, а не у себя дома в балетных туфлях, как люди. Одно слово: ученые. Им на роду написано быть не такими, как все. Отсюда частично проистекала вторая проблема института. В Гастингсе ученые в основной массе не отличались от обычных людей или, во всяком случае, отличались не слишком разительно. Это были нормальные сотрудники среднего уровня, в лучшем случае – чуть выше среднего. Не бездари, но и не гении. В любой фирме такие составляют большинство: обычные сотрудники, которые выполняют обычную работу и, не добившись никаких впечатляющих результатов, тем не менее поднимаются по служебной лестнице, чтобы влиться в когорту начальства. Едва ли они способны изменить Вселенную, но зато и взорвать ее не сумеют. Нет, администрация все же стремилась опираться на ученых-новаторов, а со смертью Эванса истинных талантов осталось всего ничего. Не все они находились, как в свое время Эванс, на особом положении; вообще говоря, даже не все из них понимали, что слывут подлинными новаторами. Но начальство-то знало, кто стоит за каждой выдающейся идеей, за каждым научным прорывом. Единственная досадная черта этих сотрудников, помимо свойственной кое-кому из них неряшливости, состояла в их отношении к неудачам, которые рассматривались ими в позитивном ключе. «Я не терпел поражений, – постоянно цитировали они Эдисона. – Я просто нашел десять тысяч способов, которые не работают». В научной среде такие высказывания допустимы, но совершенно неприемлемы с точки зрения инвесторов, которым срочно подавай дорогостоящий метод пожизненного лечения онкологии. Боже упаси демонстрировать этой публике эффективные препараты. На излечившихся пациентах много не заработаешь. По этой причине Гастингс всеми силами ограждал таких ученых от прессы, делая исключение только для научных журналов, которые все равно никто не читает. Но такое? Эванс, уже мертвый, появился на одиннадцатой полосе «Лос-Анджелес таймс», а у гроба кто? Зотт и рядом этот проклятущий кобель. Вот и третья головная боль руководства. Зотт. Она принадлежала к числу новаторов. Непризнанных, разумеется, но с большим самомнением. И недели не проходило, чтобы на нее не поступали жалобы: свои суждения высказывает в недопустимой форме, требует, чтобы ее статьи выходили под ее собственной фамилией, отказывается готовить кофе – и так до бесконечности. Но при этом успехи ее – или Кальвина? – не подлежали сомнению. Ее проект, абиогенез, получил одобрение лишь потому, что на институт с неба свалился некий толстосум-инвестор и вызвался финансировать не что-нибудь, а работы по абиогенезу. Бывает же такое. Впрочем, это характерная причуда мультимиллионеров: спонсировать бесполезные воздушные замки. Тот богатей сказал, что прочел статью некоего Э. Зотта (давнюю, времен его работы в Калифорнийском университете) и оценил перспективность этой темы. Тогда-то он и задался целью разыскать самого Зотта. – Зотт? Да это же наш сотрудник – мистер Зотт! – не подумав, сболтнул кто-то из начальства. На лице толстосума отразилось искреннее удивление. – Я приехал в этот город всего на один день, но горю желанием познакомиться с мистером Зоттом, – сказал он. Тут начальники стали охать и ахать. «Познакомиться с Зоттом», – повторяли они в уме. И узнать, что он – это она? Жирный чек уже висел на волоске. – К сожалению, это невозможно, – сказали они. – Мистер Зотт в данный момент находится в Европе. На конференции. – Какая жалость, – огорчился спонсор. – Ну, быть может, в другой раз. И дальше заговорил о том, что собирается проверять ход работы над проектом не чаще чем раз в несколько лет. Понятно же, что наука делается не быстро. Понятно, что она требует терпения и работы на перспективу. Время. Перспектива. Терпение. Да это вообще человек или сказочный персонаж? – Очень разумно, – ответило ему начальство, борясь с желанием пуститься колесом по кабинету. – Спасибо за ваше доверие. И не успел он сесть в свой лимузин, как они уже отхватили бóльшую часть его щедрого дара, дабы направить ее на более перспективные темы. Даже Эванс получил свой кусок пирога. И опять же – Эванс. После великодушного предоставления субсидии на его исследования, о цели которого никто не имел ни малейшего понятия, он ворвался в административный отдел, заявив, что, если они не найдут способ профинансировать его симпатичную подружку, он уйдет и заберет с собой все свои наработки, идеи и номинации на Нобелевскую премию. Они взывали к здравому смыслу; выделить средства на абиогенез? Серьезно? Но он и слушать ничего не хотел; дошло до того, что он стал утверждать, будто по итогу ее гипотезы окажутся чуть ли не лучше его собственных. В ту пору его горячность объясняли тем, что у него в штанах разыгралось. А сейчас? Ее гипотезы, в отличие от гипотез любителей цитат из Эдисона (читай: «Я не терпела поражений»), оказались – по крайней мере, по словам того же Эванса, – точными. Еще Дарвин предполагал, что жизнь возникла из одноклеточной бактерии, которая затем развилась в сложную планету, заполоненную людьми, растениями и животными. И при чем тут Зотт? Подобно ищейке, она шла по следу, ведущему к месту зарождения той первой клетки. Иными словами, намеревалась разгадать одну из величайших химических загадок всех времен, и если ее расчеты точны, то вероятность разгадки очень высока. По крайней мере, так говорил Эванс. Но все упиралось в сроки: исследования грозили растянуться лет на девяносто. Девяносто бесконечных лет. Щедрый спонсор, естественно, столько не проживет. А бенефицианты его щедрот – и подавно. И тут всплыло еще одно обстоятельство. До руководства уже дошла информация, что Зотт беременна. А точнее, беременна и не замужем. Денек выдался хуже некуда. Ясное дело, они с ней расстаются; тут и обсуждать нечего. В Научно-исследовательском институте Гастингса свои порядки. Но допустим, она уйдет: кто тогда останется на инновационном фронте? Вяло прогрессирующая горстка специалистов, вот кто. А с этими волокитчиками не видать им весомых грантов. К счастью, в группе Зотт работали еще трое. Их тут же вызвали для консультации: дескать, можно ли так называемые прорывные исследования Зотт продолжать без участия самой Зотт, любыми способами создавая видимость полного освоения средств, которых на самом деле никто в глаза не видел. Но с появлением этой троицы руководству Гастингса стало понятно, что дело швах. Двое из них волей-неволей признали, что Зотт была главной движущей силой любого дальнейшего развития. Третий – по фамилии Боривиц – выбрал иную тактику. Он утверждал, что в действительности все успехи – его личная заслуга. Впрочем, не сумев подкрепить ни одно из своих утверждений значимым доводом, в глазах руководства он быстро превратился в очередного идиота от науки. В Гастингсе таких было хоть отбавляй. И неудивительно. Так уж повелось, что идиоты просачиваются в штат любого учреждения. И по большей части только треплют языками. Взять хотя бы этого химика, что сейчас перед ними. Он ведь даже слово «абиогенез» выговорить не способен. А еще мисс Фраск из отдела кадров – взяла да растрезвонила о положении Зотт. Пораскинула своим скудным умишком и добилась того, что к полудню весь штат Гастингса оказался в курсе происходящего. Отчего в руководстве все чертовски переполошились. Ведь слух, распространившийся со скоростью лесного пожара, рано или поздно дойдет и до крупных инвесторов, а те, как известно, скандалов не любят. Не стоит забывать и о щедром поклоннике Зотт. Этот мультимиллионер выписал им открытый чек на исследования по абиогенезу и утверждал, что читал прежние статьи мистера Зотта. Каково ему будет узнать, что Зотт, оказывается, не только женщина, но к тому же беременная, да еще и незамужняя? Боже правый. В руководстве уже представили, как на институтскую подъездную дорожку заруливает роскошный лимузин, из которого – шофер не глушит мотор – выбирается спонсор и требует свой чек обратно. «Я тут профессиональных шлюх содержу, что ли» – наверняка завопил бы он. Влипли, короче. С Зотт надо что-то решать, причем немедленно. – К сожалению, из-за вас, мисс Зотт, мы оказались в ужасном, просто катастрофическом положении, – неделю спустя брюзжал доктор Донатти, а сам через стол подталкивал ей уведомление о расторжении трудового договора. – Вы меня увольняете? – растерялась Элизабет. – Хотелось бы расстаться цивилизованно. – За что? На каком основании? – Полагаю, вам и самой известно. – Просветите же. Сцепив ладони, она подалась вперед, и у нее за левым ухом блеснул простой карандаш. Не задаваясь вопросом, откуда в ней проснулось это самообладание, она решила во что бы то ни стало держать оборону. Донатти взглянул на мисс Фраск – та что-то строчила. – Вы беременны, – выдавил Донатти. – И не вздумайте отрицать. – Ну беременна. Все верно. – Все верно? – захлебнулся он. – Все верно? – Повторяю. Все верно. Я беременна. Какое это имеет отношение к моей работе? – Вот только не надо! – Я же не заразна, – продолжала она, разжимая ладони. – Холеру не подцепила. И ребенком никого не заражу. – Как видно, наглости вам не занимать, – рассердился Донатти. – Вы прекрасно знаете, что в период беременности женщинам работать не положено. Но вы… не только беременны, вы еще и не замужем. Постыдились бы.