Однако, убедившись в том, что Винничевский являлся педофилом, мы автоматически подходим к другому важному аспекту проблемы, связанной с его половой ориентацией. Аспект этот заключается в том, что педофилы как никакие иные сексуальные преступники склонны к однополым контактам. Это связано с тем, что гомосексуализм, как и педофилия, не является болезнью – это расстройство влечения, девиация в выборе сексуального объекта, которая не связана с психическими или физиологическими патологиями. То есть в медицинском отношении эти люди здоровы. Причём интересна следующая особенность, своего рода универсальное правило, наблюдаемое на протяжении многих лет в разных странах – если 1/2 или даже 2/3 педофилов (в разных регионах по-разному) считает приемлемыми однополые отношения, то число гомосексуалистов, допускающих сексуальные отношения с лицами, не достигшими «возраста согласия»[12], много ниже и не отклоняется от существующей социальной нормы. Другими словами, значительная или даже большая часть педофилов являются гомосексуалистами, но лишь абсолютное меньшинство гомосексуалистов являются педофилами. Даже при первом ознакомлении с материалами расследования преступлений Винничевского бросается в глаза определённая искушённость убийцы: ну в самом деле, похитить малыша, убить его и совершить анальный половой акт – это не самая простая и очевидная модель сексуального преступления. А уж с поправкой на советскую специфику конца 1930-х гг. так и вообще очень даже изощрённая. По мере того, как следственные документы постепенно накапливались, пазл складывался, появлялись недостающие элементы и вырисовывалась причудливая, но интуитивно очень достоверная картина. Владимир Винничевский любил ходить в баню к закрытию. Это очень необычная привычка, поскольку в советских общественных банях к вечеру пара уже не было, все шайки по десять раз прошли через чужие руки, скамьи в предбаннике были мокры, на криво положенном кафельном полу стояли лужи и т.п. – в общем, кто видел своими глазами советские бани, тот согласится безоговорочно, что позорнее выглядели только общественные туалеты. Настоящие любители бани ходили всегда с самого раннего утра – это так и называлось «к первому пару». Тогда и парок крепкий можно наподдать, и в предбаннике воздух свежий, да и в бане относительная чистота. А к закрытию бань приходили завсегдатаи определённого сорта – гомосексуалисты. Как известно, долгое время в Советском Союзе гомосексуализм не преследовался. Магнус Хиршфельд (Magnus Hirschfeld), известный немецкий врач, сторонник сексуальной толерантности и декриминализации однополых отношений, в 1928 г. даже назвал политику Страны Советов в этом вопросе образцом терпимости. Однако всё изменилось 17 декабря 1933 г. с опубликованием Постановления ВЦИК, вводившего уголовную ответственность за мужеложство. В марте следующего года эту норму ввели в Уголовный кодекс РСФСР (статья 154, пункт «а»). Хотя статья эта формально карала за половое сношение «с применением насилия или зависимого положения потерпевшего», то есть вроде бы не посягала на добровольные отношения, трактовать её можно было очень широко. Да и протоколы нужного содержания бойцы невидимого фронта строчить умели, поэтому при необходимости «подвести» под статью можно было любого сторонника однополой любви. Важная деталь: гомосексуалисты традиционно «числились» за госбезопасностью, то есть Рабоче-Крестьянская милиция с ними не работала. Связано это было с тем, что данная категория лиц могла быть как объектом шантажа, так и орудием шантажа. Поэтому к прореживанию рядов гомосексуалистов ОГПУ, а затем и Управление госбезопасности НКВД подходили очень избирательно: интересных в оперативном отношении людей оберегали и продвигали, а всех прочих – судили по всей строгости закона. Понятно, что гомосексуалисты пытались максимально маскироваться. В крупных городах появились специфические «тусовки», на которых люди схожих сексуальных предпочтений искали новых партнеров. В силу очевидных причин это были места, где присутствие мужчин всегда выглядело оправданным – общественные туалеты, бани, площадки в парках, где собирались любители шахмат и домино и тому подобные места. Сложилась определённая система неявных сигналов, по которым незнакомые люди могли понять, что перед ними человек «нужной ориентации» – это были необычные элементы одежды (перламутровые пуговицы, шарфы и т.п.), детали внешности (отрощенный ноготь, отпущенные бачки и пр.), определённые рукопожатия, специфические приёмы закуривания папирос и прочие нюансы, которые со стороны не привлекали особого внимания, но несли важную информацию для тех, кто «в теме». В советское время практически все гомосексуалисты были женаты – это был важный элемент «маски нормальности», которую люди нетрадиционной ориентации были вынуждены носить. На холостяков в те времена смотрели с крайним подозрением, главенствовал принцип: если холостой, то либо больной, либо дурак; отсутствие жены автоматически отсекало в любой профессии возможность роста выше определённого (сравнительно невысокого) уровня. Поэтому гомосексуалисты сплошь были женаты, но, как правило, их браки оставались бездетны. Интересная деталь заключается в том, что зачастую жены ничего не знали об истинных пристрастиях мужей. Гомосексуализм оказался вытеснен на периферию общественного сознания, а сами сторонники однополой любви превратились в шьямалановских «тех, чьё имя не называют». Они вроде бы и существовали, про них даже знали и помнили, но на многие десятилетия эти люди оказались лишены человеческой сущности и превратились в своеобразный жупел, воплотивший общественные страхи, предрассудки и агрессию. Бани являлись для гомосексуалистов идеальным местом встреч, и таковыми они оставались на всём протяжении социалистической эпохи. Автор хорошо помнит свою студенческую юность в 1980-х гг. в Ленинграде и шуточки про многоэтажную баню у Балтийского вокзала, которая располагалась в нескольких сотнях метров от общежития Ленинградского Механического института. У нас была группа иногородних студентов, замечательных ребят, отличных спортсменов – Военмех того времени, кстати, вообще был богат на крепких мужчин – которые имели традицию ходить в эту баню по вечерам. Их походы являлись нескончаемым источником всевозможных шуток, эпиграмм и даже номеров студенческой команды КВН. И если подтекст классических шуток, вроде: «В баню идёте? Молодцы, заодно и помоетесь», житель современной России понять ещё может, то иные специфические афоризмы, например: «Идя вечером в баню у Балтийского вокзала, не забудь два куска мыла», без пояснения в 21 веке уже будут не понятны. Просто потому что эпоха сменилась. Впрочем, вернёмся к Винничевскому. Гомосексуалисты знали, что все истинные любители «первого пара» постараются заявиться в баню пораньше, а потому они пропускали вперёд всех, кто торопился с работы или на работу и добровольно шли последними, соглашаясь на грязный пол, сырой предбанник и остывающую печь. Винничевский не мог не видеть специфической публики, приходившей в баню поздними вечерами. Тем более, что рядом с ним был Карпушин. А это был человек, который все нюансы Володе мог правильно объяснить. Ну в самом деле, неужели кто-то думает, что Винничевский, обсудив с Карпушиным возможность изнасилования девушки, не поговорил о возможном сексе с мужчиной? Такого просто не может быть, они, разумеется, поговорили обо всём. Нашлось время и для гомосекса. Николай Карпушин вёл себя как абсолютно аморальный растлитель, строго говоря, его самого следовало бы привлечь к ответственности. Ибо поведение у него в отношении Владимира Винничевского было совершенно неподобающим для 35-летнего мужика. Не должен разумный мужчина допускать таких разговоров с чужим ребёнком – у последнего есть отец и мать, пусть они занимаются просвещением сексуально озабоченного дитяти. А когда оказалось, что Карпушин ходил с Винничевским в баню по вечерам, то у автора в связи с этим остался только один вопрос: знали ли об этих походах родители Володи? Судя по следственным материалам, о наличии взрослого компаньона они даже не догадывались. При первом ознакомлении с материалами расследования мы обратили внимание на довольно необычную аргументацию Георгия Винничевского, заявившего, что его сын очень смелый, потому что не боялся из бани возвращаться поздно вечером. Признаемся, первая мысль, возникшая в голове после прочтения этого пассажа, свелась примерно к такой формуле: папа, похоже, сильно глупый человек, коли не подумал, что его сыночка из бани провожает любовник. Затем эта мысль ушла, мы стали читать документы далее, но вскоре вдруг встретилось упоминание о совместных походах в баню Володи Винничевского и Николая Карпушина. И тут в голове щёлкнуло – вот он любовничек! Всё встает на свои места. Карпушин жил на юге города, гораздо южнее улицы Первомайской, и, возвращаясь по вечерам, само-собой, провожал Володю до дома. Володя в его обществе ничем не рисковал, ну, разве что задницей, извините за брутальность, но это была жертва, скажем так, осознанная и даже желанная. В поведении Владимира Винничевского нельзя не отметить странный интерес к общению с мужчинами гораздо старше возрастом и проявляемые при этом смелость и даже дерзость. Вспомните, к соседу Кондратию Андрианову он подступает с откровенными разговорами и порнографическими фотографиями, что трудно назвать иначе, как провокация. Володя Винничевский просит мать отпустить его одного пожить в доме маминого дяди, Василия Оленева, женатого, но бездетного мужчины 59 лет. Показания на сей счёт Елизаветы Винничевской в деле присутствуют. Любящая мама, не заметив в просьбе ничего подозрительного, сыночка отпустила, и тот прожил у Оленева 9 дней в начале августа 1939 г. (со 2 по 11 число). Именно тогда, кстати, им была убита Рита Фомина. Причём Василий Оленев во время допроса постарался максимально дистанцироваться от внучатого племянника и рассказал, что его практически не видел, поскольку тот играл в футбол и неизвестно где гулял (причём Оленев во время допроса допустил любопытную оговорку, явно сболтнув лишку: «Владимир днями играл в футбол с ребятишками, которых он привозил с собой из города Свердловска…»; к сожалению, фраза эта не вызвала интереса сыщиков, поэтому мы не знаем, кого же привозил с собой из Свердловска Винничевский, но в своём месте мы её ещё припомним). И получается странная картина – Владимир прямо-таки рвался пожить у маминого дяди в Нижнем Тагиле, а тому, как выяснилось, и сказать о внучатом племяннике нечего, мол, не знаю, не видел, без понятия. Из этой же категории странные дружеские отношения Владимира Винничевского со старшим братом отца Василием. Последний жил холостяком в Омске, детей не имел, работал сторожем на заводе. Он приезжал в Свердловск погостить у брата в сентябре 1939 г., буквально за полтора месяца до ареста племянника Володи. Поведение Василия Ивановича не понравилось Георгию и Елизавете, правда, в чём причина возникшей неприязни, из материалов дела понять невозможно. А вот племянник Володя к дядюшке неожиданно проникся симпатией и даже подарил ему шарф, снятый с одной из жертв. Но речь сейчас не об этом. Когда Василия Винничевского принялся разыскивать свердловский областной уголовный розыск с целью допросить и узнать судьбу подаренного шарфа, выяснилось, что в начале ноября Василий получил какое-то письмо и, уволившись с работы, исчез в неизвестном направлении. Его так и не нашли, дальнейшая судьба Василия Винничевского неизвестна. Если принять во внимание, что в конце октября Георгий Винничевский надумал написать в главную свердловскую газету «отречение от сына», то выглядит вполне логичной и отправка соответствующего письма старшему брату. А Василий, получив от Георгия письмо с описанием обвинений в адрес племянника, вдруг сорвался с места и перешёл на нелегальное положение. На что это похоже? Чего он испугался? Того, что Владимир расскажет на допросе нечто, угрожающее благополучию дядюшки? А что такого ужасного он мог рассказать? Что бы это ни было, испуг Василия Винничевского оказался настолько велик, что он пустился в бега. Причём нельзя не отметить любопытную деталь – и Кондратий Андрианов, и Василий Оленев, и Николай Карпушин были женаты, но не имели детей. Андрианову 29 лет, в этом возрасте в Советском Союзе семейные люди уже заводили как минимум одного ребёнка. Карпушину, во время близкого общения с Володей Винничевским, – 34 года, Оленеву – почти 60. И все бездетны. Бездетным был и Василий Винничевский, более того, он к тому же ещё и неженат был (объективности ради следует отметить, что из материалов дела непонятно, был ли он вдов, разведён или всю жизнь прожил бобылём; также неизвестен его точный возраст). Заметили ли сотрудники уголовного розыска странную тягу обвиняемого к бездетным мужчинам? Конечно, заметили. Именно поэтому они чрезвычайно заинтересовались браком учительницы музыки Булыгиной. Напомним, она 7 лет состояла в браке с мужчиной, который был намного старше неё, но детей у них не было. Смелость Винничевского в общении с мужчинами можно понять, если допустить, что Николай Карпушин объяснил ему правила функционирования гомосексуальной «тусовки». Рассказал, на кого надо обращать внимание, как вести разговор, какие «контрольные» вопросы задать и какие ответы получить. Следующий любопытный момент, невольно наводящий на мысль о скрытом гомосексуализме Винничевского, связан с его негативными отзывами о девушках и женщинах, а также возможности половых актов с ними. Тому, что Владимир неоднократно высказывался подобным образом, в уголовном деле найдётся немало свидетельств, причём в данном случае имеются в виду как заявления самого Винничевского, так и пересказ его слов другими людьми. Может показаться забавным, что о неприятии секса с женщиной заявляет юноша, никогда этим не занимавшийся, но на самом деле это вовсе не смешно. Перед нами в чистом виде подсознательная психологическая установка, присущая гомосексуалистам, которые видят в женщинах сексуальных конкурентов (ведь пассивные гомосексуалисты в половом акте принимают на себя роль женщины). В любом случае, заявления вроде того, что «сама мысль о половом акте с женщиной мне противна» и т.п., из уст гиперсексуального юноши звучат очень странно. Это всегда повод для того, чтобы присмотреться к такому подростку повнимательнее. Разумеется, в этой связи нельзя оставить без комментариев совместное занятие онанизмом Винничевского и Файбушевича. Можно повторить ещё раз, что такое поведение нельзя расценить как норму для подростков. В пубертатном возрасте формируется то представление о сексуальной норме, которое в последующие годы станет определять границы допустимого. Хотя процесс этот индивидуальный, всё же у подавляющего большинства членов социума представления эти оказываются очень схожими и интуитивно понятными. Даже в нынешнее время, отличающееся от 1930-х гг. куда большей свободой нравов, границы интимных отношений очерчены весьма строго и однозначно. Предложение заняться совместной мастурбацией вызовет в лучшем случае иронию и насмешки, а в худшем будет расценено как оскорбление, потому как подобное развлечение явно выходит за рамки товарищеских отношений и вторгается в ту интимную область, где уже приходится говорить о «сексуальном партнёрстве» или «сексуальном взаимодействии». Не все молодые люди могут чётко сформулировать эту мысль, но все юноши интуитивно это понимают. Для предвоенной поры подобное предложение выглядело ещё более недопустимым в товарищеских отношениях. То, что Файбушевич обратился к Винничевскому с подобным предложением и последний ответил согласием, однозначно свидетельствует о том, что диапазон сексуальной нормы у обоих заметно отличался от общепринятого. Если бы речь шла о подростках лет 12-13, это можно было бы до известной степени списать на «глупость» и «юношеские эксперименты» – хотя, строго говоря, это никакое не оправдание – но перед нами уже 16-летние молодые люди. Если они в 16 лет не понимают, что заниматься такими делами в компании не годится, то стало быть, они вообще не понимают, где заканчивается норма и начинается девиация. Согласно следственным материалам Файбушевич и Винничевский утверждали, будто занимались онанизмом вместе всего один раз. Этим заявлениям можно верить, а можно не верить, автор предлагает читателю выработать мнение по этому вопросу самостоятельно. Следственные материалы содержат большое количество свидетельств того, что Винничевский не был до конца откровенен и его искренность носила весьма избирательный характер. Каждая из перечисленных выше особенностей поведения Винничевского, безусловно, может быть объяснена совершенно невинными обстоятельствами, да хоть обычными совпадениями. Вместе с тем само количество таких странностей и то, что они отмечены в поведении серийного убийцы малолетних детей, не позволяет пренебречь ими или ограничиться простым перечислением. Перед нами разные грани одной большой поведенческой проблемы, которую обвиняемый пытался всячески скрыть. И в конечном счёте, насколько можно судить по результатам расследования, скрыл. Проблема эта – гомосексуализм Владимира Винничевского. Автор считает, что убийца некоторое время являлся пассивным партнером какого-то взрослого и опытного гомосексуалиста. В принципе, на эту роль очень хорошо подходит Николай Карпушин. Из материалов дела видно, что он исполнил роль так сказать вербального растлителя – это очевидно и не может быть поставлено под сомнение, но кроме того, автор считает, что имело место и растление физическое. Карпушин дал Винничевскому прочувствовать прелести однополой любви, ввёл молодого Володеньку в «гомосексуальную тусовку», показал изнутри, как работает эта «кухня». При этом Карпушин как старший и более опытный принимал на себя роль лидера, Винничевскому же приходилось довольствоваться участью пассивной стороны. Молодой человек попал в область «взрослых отношений», причём глубоко тайных, скрытых от всех, он почувствовал себя причастным к чему-то такому, о чём мало кто знал и уж точно не догадывался о его вовлечённости. Это хорошо объясняет, почему его мало интересовали сверстники и почему он любил слушать мужчин старше – интересы у него с некоторых пор стали совсем иными, чем у сверстников. Карпушин утверждал, будто в конце 1938 или начале 1939 г. их дружеские отношения с Владимиром «оказались расстроены» и последний начал его «избегать». Так ли это было на самом деле, сейчас сказать невозможно, следствие вообще не стало интересоваться такими деталями. Но независимо от того, как в действительности развивались отношения «друзей», Винничевский мог и должен был вести поиск других партнеров. Хотя бы для того, чтобы воспроизвести модель прежних отношений в новом качестве, то есть примерив на себя роль «лидера». Через эту метаморфозу рано или поздно проходит абсолютное большинство гомосексуалистов – сделавшись в юности жертвами растления, они, взрослея, сами превращаются в растлителей. Кроме того, существует ещё одна причина, по которой молодые гомосексуалисты стремятся привлечь к своим забавам товарищей. Речь идёт о заказе старших «партнеров», стремящихся расширить круг сопричастных и увеличить возможности выбора. Автор считает, что Владимир Винничевский нашёл такого «юного друга», возможно, своего сверстника или чуть младше, и в своём месте постарается обосновать это мнение. В новейшей истории России имеется «свой Винничевский», преступник и убийца, о котором следует вспомнить в контексте затронутой темы. Речь идёт об Игоре Анатольевиче Иртышове, совершившем в Санкт-Петербурге с декабря 1993 по сентябрь 1994 г. 8 нападений на мальчиков в возрасте от 7 до 15 лет. Рождённый в семье алкоголиков в августе 1971 г., Иртышов в 10 лет попал в тяжёлое ДТП и получил закрытую травму мозга. Впоследствии судебно-психиатрическая экспертиза диагностировала у него олигофрению умеренной степени дебильности. Родители, переехавшие в Мурманск, отдали ребёнка в интернат, где тот был изнасилован и на протяжении нескольких лет оставался в роли пассивного партнёра. Затем Игорь поступил в ПТУ, где его сексуальный статус сохранялся. Выучившись на повара, Иртышов после распада Советского Союза перебрался в Петербург и устроился работать в кафе, которое по иронии судьбы располагалось напротив здания УКГБ и ГУМВД (в начале 1990-х гг. оба ведомства делили «Большой дом» на Литейном проспекте, 4). Работу поваром Иртышов совмещал с промыслом гомопроститутки. Несмотря на то, что во время нападений Иртышов угрожал жертвам ножом, он не пускал его в ход, предпочитая душить детей руками. Один из мальчиков был задушен, другой получил тяжелую травму, связанную с разрывом перианальной области и отрывом части толстого кишечника, и умер спустя 4 года после многочисленных операций в США. На его лечение собирали деньги всем городом, история похождений Игоря Иртышова вообще наделала очень много шума, став одной из самых мрачных примет того времени. Разоблачению преступника способствовал один из сексуальных партнеров Иртышова, увидевший в его вещах детский рюкзак, который преступник забрал у последней жертвы. Поведение Иртышова интересно тем, что гомосексуалист, мирившийся на протяжении многих лет с ролью пассивного партнера, в процессе нападений принимал на себя роль активного. Другими словами, неправильно думать, будто «пассивный» гомосексуалист – это некая жертва обстоятельств; нет, при распределении ролей имеет место добровольное принятие каждой из сторон своих функций. Важной является и другая поведенческая черта, хорошо прослеживаемая в действиях Иртышова – даже имея нож, он не стремился им воспользоваться и основные телесные повреждения причинял голыми руками. Кстати, благодаря этому самому старшему из потерпевших, 15-летнему подростку, удалось оказать тщедушному насильнику сопротивление и успешно скрыться. Вернёмся, впрочем, к следственным материалам по делу Винничевского. Иногда документы интересны не только тем, что в них написано, но и тем, о чём в них умалчивается. Тема гомосексуальных отношений в любом виде, даже самом абстрактном, в уголовном деле Владимира Винничевского никак не затрагивается. Вообще! Такое ощущение, что этой области сексуальной активности для расследовавших преступления Винничевского как бы не существует. С точки зрения современных представлений наличие такой «зоны умолчания» выглядит очень странным, поскольку имеется целый ряд принципиальных вопросов, которые должны были быть заданы как самому Винничевскому, так и некоторым из свидетелей. Однако вопросы эти так и не прозвучали. Почему так случилось? На ум приходит только один заслуживающий внимания ответ. «Гомосексуальный вектор» явно выходил за тогдашние рамки компетенции уголовного розыска и вторгался в область, прерогатива работы в которой принадлежала госбезопасности. Все свердловские гомосексуалисты, так же как ленинградские или московские, не отправившиеся к концу 1939 г. в «места не столь отдалённые», «крышевались» местным Управлением ГБ. Не следует думать, будто это завиральная фантазия или паранойя – нет, это реалии советской эпохи. Подобный подход существовал и в отношении валютной проституции, и в отношении валютных спекулянтов. Эти виды противозаконной деятельности никогда полностью в Советском Союзе не уничтожались, хотя технически проделать это можно было без особых проблем. Все сообщества валютных проституток и спекулянтов во всех крупных городах СССР насквозь были пронизаны агентурой госбезопасности. Их активность искусственно поддерживалась на некотором приемлемом с точки зрения власти уровне. Этой «шушере» не давали особенно разгуляться, но и корчевать её под корень никто никогда не собирался. Потому что эти люди входили в специфическую прослойку, которую принято было называть «богемой». Советская «богема» – это творческая интеллигенция, всякого рода нувориши, золотая молодёжь, члены семей ответственных работников совпартаппарата. Значительная часть советской «богемы» имела гомосексуальные наклонности, и вести оперативную разработку этих лиц с учётом упомянутой специфики представлялось рациональным и оправданным. Об одном таком расследовании – точнее, разбирательстве с привлечением ресурсов советской госбезопасности – упоминается в воспоминаниях Ивана Александровича Серова «Записки из чемодана (Тайные дневники первого председателя КГБ, найденные через 25 лет после его смерти)». Серов возглавлял Комитет госбезопасности с момента его основания в 1954 г. до декабря 1958 г., а в систему советских спецслужб попал в 1939 г. по партийной путёвке. В главе «Первые шаги в НКВД. 1939 год», автор рассказывает о весьма любопытной истории, в которую оказался вовлечён как он сам, так и подчинявшийся ему Секретно-Политический отдел (СПО) Главного управления государственной безопасности НКВД. Воспоминания эти тем более интересны, что относятся к событиям осени 1939 г., т.е. тому же самому периоду советской истории, что и наше повествование. Итак, предоставим слово Серову: «Ко мне поступила телеграмма из Узбекистана, адресованная Сталину, от инженера-узбечки Аминовой (в те годы чуть ли не единственной женщины-узбечки с высшим образованием). Она коротко извещала Сталина, что ввиду создавшихся ненормальных отношений с секретарем ЦК Узбекистана Юсуповым она кончает жизнь самоубийством. Труп её можно найти в реке Чирчик. На телеграмме была резолюция Сталина выяснить это дело и найти Аминову. Учитывая, что таких заданий от Сталина не так-то много поступало в отдел, мной были приняты все меры к его выполнению. НКВД Узбекистана доносило, что Аминова действительно бросилась в реку, и что принятые меры к розыску трупа не дали положительных результатов. Я всё же решил на место послать старшего оперуполномоченного Харитонова, чтобы всё выяснить, так как мне намекнули, что узбеки могут не сказать правду, так как Юсупов пользуется там большой властью и против него никто не посмеет сказать. И действительно, через две недели мой старший оперуполномоченный донёс, что в одном районе у колхозника он обнаружил живую Аминову. Я приказал привезти её в Москву. (…) Когда её доставили ко мне, то ей я, видимо, показался недостаточно солидным (мне было 34 года и на петлицах всего два ромба). Первая беседа фактически была официальной, и она мне ничего существенного о своих похождениях не сказала, очевидно, рассчитывая попасть к солидному начальнику. Когда после обеда её вновь привели ко мне, она была уже более покладиста и попросила удалить Харитонова, с тем чтобы мне всё рассказать. В течение двух дней я выслушивал её любовные похождения с секретарём ЦК Юсуповым. Она меня уже стала называть «джан», что означает «друг» или «брат». Закончила тем, что Юсупов променял её на «бачу» (мальчика). И она решила отомстить ему таким способом, послав телеграмму Сталину. Для меня такое дело было первым, где фигурировал в столь непристойном виде 1-й секретарь ЦК Узбекистана, и я, закончив беседу, не знал, что дальше делать, хотя сомнений в правдивости этой истории у меня не было, так как я кое-что сумел проверить. Наконец, я решился доложить об этом наркому (внутренних дел Лаврентию Берия – прим. А.Р.), который проявил интерес и приказал доставить её к нему, где она всё подтвердила. Затем пришлось составить протокол допроса и каждую страницу закрепить её подписью, так как протокол пойдёт к Сталину. Когда всё было сделано, через несколько дней я получил указание отправить Аминову домой. (…) Как потом мне стало известно, Сталин устроил сильный нагоняй за это Юсупову, который, смутившись, сказал Сталину: «Меня чёрт попутал», и на этом, как ни странно, дело закончилось». Перед нами маленький, но очень живописный штришок, весьма выразительно подчёркивающий традиции и нравы советской партийно-хозяйственной элиты в предвоенные годы. Руководитель Компартии Узбекистана мало того, что поддерживает отношения с любовницей – что не есть хорошо, но всё же простительно по меркам советской морали – так он ещё выступает в роли педофила, гомосексуального растлителя! Несколькими годами ранее – летом 1934 г. – из Наркомата иностранных дел СССР с позором были изгнаны и в последующем подверглись репрессиям советские дипломаты нетрадиционной сексуальной ориентации во главе с Дмитрием Флоринским (последний был расстрелян в феврале 1939 г.). А тут товарищ Сталин простил преступление товарща Юсупова, значит, будем считать, что преступления как бы и не было. Воистину, жизнь по Оруэллу, все животные равны, но есть более равные! Поэтому уголовный розыск эту публику трогать не мог. Как гласит народная мудрость: каждый сверчок знай свой шесток. Старший лейтенант Вершинин, начальник областного уголовного розыска, знал свой, и поэтому гомосексуальная тематика при расследовании преступлений Винничевского не всплыла ни под каким видом. Даже в форме простейших предположений. В эту сторону следствие не смотрело принципиально. И любители однополой любви в этой мрачной, полной трагизма истории оказались «теми, чьё имя не называют». В прямом смысле! Их действительно не назвали. Глава XI. Billa vera![13] Закончившиеся 28 ноября многодневные допросы Винничевского придали расследованию уголовного розыска тот «канонический» вид, в соответствии с которым следственные материалы надлежало передать областной прокуратуре. Поскольку обвиняемый никаких фортелей не выкидывал, от своих заявлений не отказывался, идиота не симулировал, содержимое из параши в голову не втирал, мыла не ел, булавок не глотал и вроде как добровольно просовывал голову в петлю, то расследование надо было заканчивать в кратчайшие сроки и готовиться встречать новый 1940 год победными рапортами. Оставались формальности, которым начальник областного уголовного розыска Вершинин и посвятил некоторое время. 28 ноября состоялся очередной следственный эксперимент – «выводка» Владимира Винничевского на местность, – в ходе которого обвиняемому предстояло показать места, связанные с похищениями и убийствами Риты Ханьжиной, Алевтины Губиной и Лиды Сурниной. В этом следственном действии участвовали помимо самого обвиняемого начальник областного угро Вершинин и помощник облпрокурора Небельсен. Винничевский в целом справился с поставленной перед ним задачей. Будучи доставленным в посёлок ВИЗа, обвиняемый согласно протоколу «быстро нашёл стандартный дом №62», возле которого он 30 июня познакомился с Ритой Ханьжиной. Далее он показал путь, которым вёл девочку от места знакомства к месту убийства, и даже показал это место. Если верить тексту милицейского протокола, то всё в показаниях Винничевского совпало с деталями, объективно зафиксированными в ходе расследования. Это если читать милицейские бумажки невнимательно. А если внимательно, то можно было обнаружить странное противоречие – Винничевский во время допросов утверждал, будто, уводя Риту от дома, он дважды пересекал линию железной дороги, а во время выводки он перешёл через железнодорожные пути один раз и затем только удалялся от них. Но чтобы заметить это противоречие, документы надо было прочесть как минимум внимательно и желательно не один раз, а кто, скажите на милость, станет такой чепухой заниматься в самом конце следствия?! После этого Винничевского отвезли в Пионерский посёлок, где он показал дом №29 по улице Пионеров, от которого он похитил Лиду Сурнину, и последующий путь с девочкой по улице Алексея Толстого и далее в лес, по направлению к станции «Аппаратная». Правда, к самому месту преступления решили не ходить (ибо далеко!), а предложили обвиняемому показать направление движения. Тот и показал, рукой махнул, в протоколе так и написано без лишних премудростей: «дошёл по улице Пионеров до ул. им. Алексея Толстого {и} указал по ней направление налево…» Всё правильно, ещё бы он указал направо! Там леса быть и не могло, поскольку в 1939 г. в том направлении уже стоял город. После этого обвиняемого отвели по другому адресу – к пересечению улиц Флотской и Буденного всё там же, в Пионерском посёлке, где Винничевский указал на будку мороженщика, возле которой увидел Алю Губину, и также рукой указал направление, в котором он её увёл. Вот такой следственный эксперимент.., непонятно, для чего его вообще проводили. С таким же успехом можно было во время допроса Винничевского приказать ему «указать направление рукой» прямо в кабинете и он бы точно так же указал. Для чего куда-то ехать? Посмотреть на будку мороженщика? Так ведь свидетелей похищения девочки не было, поэтому Винничевский мог указать любое другое место и сказать: «Вот теперь я вспоминаю, что это было здесь». И как бы это доказывало виновность Винничевского? Да никак! Объективной возможности проверить его слова у следствия не имелось, поскольку не имелось свидетелей похищения, но такая возможность появилась бы в том случае, если бы обвиняемый привёл следователей к местам нападений в лесу. Поскольку места эти были известны в точности и осведомлённость арестованного можно было проверить объективно. Подобные следственные действия как раз и проводятся с целью удостовериться в том, что обвиняемый не оговаривает себя и действительно ориентируется на местности, сообщает точные детали и узнаёт обстановку, что может сделать лишь преступник. Но именно это во время «выводки» Вершинин и Небельсен проверять не стали. В общем, важное следственное действие было превращено в фикцию. А вот аналогичная «выводка», совершённая 30 ноября, была проведена уже правильно. Винничевский отвёл группу сотрудников уголовного розыска, в числе которых находились начальник ОУР Вершинин и начальник 1-го отделения Лямин, к местам убийств Вали Камаевой и Ники Савельева. Пришлось, конечно, походить по лесу, помесить снежок, но тут уж выбирать не приходилось – работа такая! Небельсен во время этого следственного эксперимента не присутствовал. 2 декабря начальник областного угро Евгений Вершинин оформил постановление, которым список инкриминируемых Винничевскому эпизодов нападений на детей увеличивался с 13 до 18. Добавлялись новые случаи: 1) нападение в начале мая 1938 г. на улице Шарташской на неизвестную 7-летнюю девочку; 2) нападение 31 мая 1938 г. в Парке культуры и отдыха на неизвестную 3-летнюю девочку; 3) нападение в начале сентября 1938 г. на Нину Плещеву (в других документах её назвали Плещеева) во дворе дома №12 по улице Анри Марти; 4) нападение в первых числах января 1939 г. на неизвестного мальчика примерно 2-х лет во дворе дома №70 по улице Мамина-Сибиряка; 5) нападение в середине апреля 1939 г. в детской уборной в парке Дворца пионеров на неизвестную девочку 6-ти лет. Легко заметить, что в четырёх из пяти эпизодов потерпевших и свидетелей, а также улик, доказывающих объективность названных преступных посягательств, отыскать не удалось. О них известно лишь со слов Винничевского. Между тем первейшая обязанность любого следователя заключается в том, чтобы в самом начале своей работы убедиться в объективном наличии фактов нарушения закона или охраняемых законом интересов. Если таких фактов нет, отсутствует потерпевшая сторона и свидетели, то и расследовать нечего. Голословные утверждения обвиняемого могут делаться по самым разным причинам, самооговор – совершенно обыденное явление для лиц, находящихся под следствием или в местах лишения свободы. Интересно даже, а если бы Владимир заявил, будто в уборной Дворца пионеров он напал, скажем, на дочь американского президента или, например, панамского, то Вершинин тоже инкриминировал бы это «преступление» Винничевскому или всё же понял бы несуразность своих действий и попытался бы хоть немного подумать? Вопрос, разумеется, риторический. Просто перед нами очередной яркий образчик самодеятельности советских правоохранителей конца 1930-х гг., который нельзя не прокомментировать.