Картина складывалась следующая. Между 9 и 10 часами утра из Дворца пионеров через сад к дому, в котором проживали Рахматуллины и Зайцевы, прошёл Петр Филиппович Кучин, охранник Дворца. Это был мужчина в возрасте – на момент описываемых событий ему шёл 55-й год – хорошо знавший всех обитателей дома. Дело заключалось в том, что муж Рахматуллиной Тибадула в зимнее время подхалтуривал во Дворце пионеров, заливая ледяной каток водой и поддерживая его в рабочем состоянии. Мать же Виктора Зайцева работала в постоянном штате Дворца пионеров уборщицей. Итак, Кучин покрутился у дома, поговорил с Асией Рахматуллиной, узнал от неё, что мужа нет дома, потом постучал в комнату Зайцевых, поболтал с Виктором некоторое время и ушёл. Зачем приходил – непонятно. Рая ушла из дома в сад, как было сказано выше, около 10 часов. Примерно в 10 минут одиннадцатого или чуть позже Виктор Зайцев вышел из комнаты на террасу, обращённую в сторону сада. Оттуда он увидел окровавленную Раю, стоявшую на дорожке, которая вела от дома к уборной. Расстояние, с которого он видел девочку, составляло, как стало ясно после измерения, 60 метров. Молодой мужчина – а Виктору едва исполнилось 27 лет – легко перепрыгнул через перила террасы и подбежал к девочке, желая оказать помощь. Первой мыслью, пришедшей ему в голову, явилось предположение о несчастном случае, саморанении Раи. Однако, когда он спросил девочку, что с ней случилось, та ответил, что её изрезал ножом дяденька, а после секундного замешательства девочка поправилась и сказала, что ножом её резала тетёнька. Не помня себя от волнения, Виктор подхватил несчастную девочку на руки и помчался к дому. Дальнейшие события известны и подтверждались показаниями уже нескольких свидетелей, так что вся интрига сводилась к вопросу, что же случилось в саду в интервале с 10 до 10:15 замечательным солнечным первомайским утром? Осмотр сада и уборной, проведённый сотрудниками 1-го отделения уголовного розыска под руководством лейтенанта Лямина, позволил сделать важное открытие: капли крови оказались найдены как внутри одного из двух внутренних отделений уборной, так и снаружи. Причём капли снаружи были размазаны. После некоторого обсуждения данного обстоятельства сотрудники уголовного розыска сошлись во мнении, что кровь размазала сама же Рая, придерживавшаяся рукой за стенку уборной. Этот вывод основывался на том, что следы размазывания были отмечены на небольшой высоте, соответствовавшей как раз росту ребёнка. Рядом с уборной была найдена шёлковая шаль, принадлежавшая Рае. Эту шаль мать повязала ей на голову перед тем, как девочка отправилась гулять. Шаль не имела следов крови, и эта деталь свидетельствовала о том, что её сняли с головы девочки до начала нападения. Общественная уборная на территории парка, в которой произошло нападение на Раю Рахматуллину. Свежая кровь была найдена как внутри кабинки (её дверь открыта), так и снаружи, причём, капли снаружи оказались размазаны. Из этого сотрудники уголовного розыска сделали вывод, что девочка двигалась самостоятельно, придерживаясь рукой за стенку. Это вполне соответствовало рассказу Виктора Зайцева. Уборная находилась на удалении 60 м от дома, в котором проживали семьи Рахматуллиных и Зайцевых. Прежде чем двигаться дальше и выдвигать какие-то версии, следовало понять, какие же именно повреждения получила Рая Рахматуллина и как она сама описывала произошедшее. Некоторая ясность в этом вопросе появилась около 16 часов, после того, как девочке в Институте травматологии оказали необходимую помощь и мать получила возможность поговорить с Раей. Согласно истории болезни на лице Раи врачами были зафиксированы 24 колото-резаных ранения эллипсоидной формы размером от 3 до 8 мм, не проникавших глубоко в кожу и расположенных довольно равномерно с правой стороны лица. Ранения достигали уха и угла нижней челюсти, присутствовали на веках правого глаза, которые во время осмотра были отёчны, в силу чего глаз не открывался. Два колото-резаных ранения были отмечены на передней поверхности шеи немного левее осевой линии, это были поверхностные порезы длиною 5 и 10 мм. В истории болезни присутствовала довольно странная для такого документа фраза: «Создаётся впечатление, что по лицу точно проведено тёркой». История болезни фиксирует состояние пациента в момент обследования и не комментирует причины отмеченных отклонений от нормы. В принципе, на этот счёт допускаются записи со слов самого больного, но они не обязательны, врач будет оказывать помощь независимо от того, пожелает ли пациент что-то сказать о причине своего заболевания или нет. И уж тем более недопустимы в истории болезни разного рода домыслы о причине заболевания и возникшие по этому поводу впечатления врача. Между тем, предположение о том, что по лицу девочки провели тёркой – это чистой воды домысел. Можно сказать, что в данном случае врач Шмиль Эршевич Яворский, осматривавший Раю Рахматуллину, вторгся в область судебно-медицинской экспертизы, которая явно находилась вне пределов его компетенции. При этом запись о состоянии раненой девочки в первый день госпитализации оказалась явно неполной – ребёнку посчитали пульс, но не измерили температуру. Точнее, её, безусловно, измеряли и не один раз, но не зафиксировали показания. Медицинский осмотр в Травматологическом институте не выявил каких-либо повреждений половых органов или следов манипуляций в области промежности. Это, однако, был не единственный казус, связанный с историей болезни Раи Рахматуллиной. В больничных документах было записано, что девочку доставили… 30 апреля 1939 г.! Ошибку, связанную с невниманием врачей, можно всерьёз не рассматривать: во время Первомайских торжеств городская радиотрансляционная сеть вела вещание выступлений партийного и советского руководства области, город расцвечивался флагами и транспарантами, по улицам двигались многотысячные колонны демонстрантов с кумачовыми лозунгами разной степени пафосности, военнослужащие и работники милиции были облачены в парадную форму одежды – в общем, не заметить торжественной обстановки на городских улицах было просто невозможно. Между тем датой госпитализации Раи Рахматуллиной, повторим, указано 30 апреля, и эта же дата в дальнейшем попала в заключение судебно-медицинской экспертизы, о которой мы вскоре скажем подробнее. То есть ошибочная дата фигурирует в документах двух различных учреждений, что, вообще-то, не лезет ни в какие ворота. Как такое могло случиться, и что вообще означает подобная манипуляция? Все чрезвычайные происшествия, случавшиеся в дни государственных праздников Советского Союза, попадали на особый контроль областного руководства, о чём было написано выше. В условиях жесточайшей цензуры уже с середины 1920-х гг. оппозиционные партии и движения практически не имели возможности громко заявить о себе и обратиться к широкой общественности. Такие попытки пресекались силовыми ведомствами на корню. Для противников Сталина единственный реальный шанс стать широко известными и привлечь внимание общества заключался в проведении каких-либо протестных акций в праздничные дни. Ярким примером такого рода действий могут служить альтернативные митинги и демонстрации, которые троцкистская оппозиция устроила в Москве 7 ноября 1927 г., в 10-летнюю годовщину Октябрьского переворота (это был одновременно и день рождения Льва Троцкого, такое вот совпадение!). Урок этот пошёл Сталину впрок, и с этого времени все чрезвычайные происшествия в праздничные дни стали привлекать к себе самое пристальное внимание государственного руководства. Информация из регионов обобщалась в Наркомате внутренних дел и докладывалась членам Политбюро, причём вполне заурядные эксцессы, которые в обычной обстановке не привлекли бы к себе никакого внимания, могли явиться поводом для самых серьёзных оргвыводов. Понятно, что такое отношение требовало от региональных руководителей пускаться на разного рода ухищрения для создания необходимой для отчёта благостной картинки. Какого рода могли быть эти ухищрения? Не регистрировать чрезвычайные происшествия, либо регистрировать их под другой датой, либо всячески приуменьшать масштаб и серьёзность произошедшего. Скорее всего, свердловский областной здравотдел спустил в поликлиники и больницы указание не фиксировать 1 мая госпитализацию больных, связанную с криминальной активностью. Это может показаться диким и даже несуразным, но такого рода очковтирательство вполне в духе советских реалий. Иную причину столь грубой и явно намеренной ошибки в медицинских документах представить сложно. То, что распоряжения такого рода существовали во всех организациях, косвенно подтверждает дата возбуждения уголовного дела по факту нападения на Раю Рахматуллину – 3 мая. Дело возбудил начальник 1-го отделения уголовного розыска Лямин, который выезжал на место преступления и лично допрашивал свидетелей, так что всю картину случившегося он лично видел ещё 1 мая. В принципе, именно тогда он и должен был возбудить дело, но.., соответствующее постановление он оформил только 3 числа, и, думается, это произошло не без подачи руководства. Уголовное дело было возбуждено по ст.136 УК РСФСР («умышленное убийство»). Данное обстоятельство может до известной степени озадачить современного читателя, который задастся резонным вопросом: о каком же убийстве идёт речь, коли девочка осталась жива? Но как уже упоминалось, Уголовный кодекс РСФСР от 1926 г. покушение на убийство не выделял в самостоятельный состав преступления и не проводил разницы между попыткой убийства и завершённым убийством, другими словами, с точки зрения советского законодателя, это были одинаковые преступления. Таким образом, нападение на Раю было квалифицировано по одной из самых серьёзных статей кодекса. Если мы вспомним, что по факту похищения Бори Титова и попытки его убийства в феврале 1939 г. дело вообще не возбуждалось, а все милицейские материалы оказались благополучно утрачены, то нельзя не признать: прогресс, что называется, был налицо. Видимо, обстановка в Свердловске в те дни уже была такой, что отмахиваться от инцидентов с детьми стало попросту невозможно. Уголовному розыску следовало, наконец, разобраться, что же такое происходит в городе?! Вечером 1 мая мать потерпевшей – Асия Рахматуллина – была допрошена лейтенантом Ляминым вторично. После того, как Рае оказали необходимую помощь и дали успокоительное, девочка уснула и проснулась около 16 часов. Мать получила возможность поговорить с нею. Содержание этого разговора она передала сотруднику уголовного розыска в следующих словах (орфография оригинала сохранена): «Когда я её спросила, кто и как её порезал, она мне ответил, что когда она играла в ограде к ней подошёл молодой мужчина по национальности русский высокого росту и увёл её в уборную, где и стал ей ножом колоть в лицо, но что далее было она мне ничего не могла объяснить». Однако к тому моменту лейтенант Лямин уже знал, что после прибытия раненой девочки в больницу врач Ожегова, осматривавшая её, поинтересовалась: «Кто тебя ранил?» И Рая ответила: «Меня избила незнакомая тётенька». Сказанное слышали несколько врачей – Яворский, Улицкий, разумеется, сама Ожегова – так что произошедшее не могло быть поставлено под сомнение. В истории болезни появилась соответствующая запись. Теперь же получалось, что пересказ матерью слов раненой девочки вступал в явное противоречие с тем, что слышали врачи. О том, что Рая сразу после ранения упоминала «тётеньку», сообщил милиции и Виктор Зайцев. Вопрос о половой принадлежности нападавшего требовал, конечно, максимально точного разрешения. Ясность внесла мать Раечки, так объяснившая причину путаного рассказа дочери: «В больнице на вопрос врача Рая отвечала, что её тётенька избила. Нужно иметь в виду, что Рая отвечала по-русски, а надо сказать, что по-русски она путает дядю с тётей, иногда дядю назовет тётей и наоборот». Башкиры по национальности, Рахматуллины общались в семье по-башкирски, поэтому русский язык Рая знала нетвёрдо. Мать её вообще по-русски не писала, на протоколах допросов стоят её подписи на тюрки (башкирская письменность, основанная на арабском письме). Асия сообщила сотрудникам уголовного розыска некоторые детали нападения, которые узнала от дочери при разговоре с нею на башкирском языке. По её словам, нападавший являлся молодым парнем высокого роста, по-видимому, русским по национальности. Девочка так решила потому, что выйдя из кустов, тот подозвал её по-русски, пообещав угостить конфетой. Неизвестный завёл девочку в одно из двух отделений дощатой уборной, принудил наклониться над «очком» и, удерживая в полусогнутом положении, принялся наносить удары ножом. Никаких особенностей внешности и деталей одежды нападавшего девочка запомнить не смогла. Рая пробыла в больнице всю первую декаду мая, и 10 числа её выписали. Уголовный розыск направил в лабораторию судебной медицины запрос с поручением дать экспертное заключение о состоянии здоровья потерпевшей и определить тяжесть полученных ею ранений. Акт освидетельствования Раисы Рахматуллиной за №1705 в деле имеется, он оформлен 17 мая 1939 г., то есть спустя неделю после выписки девочки из больницы. Очное освидетельствование судебно-медицинским экспертом проводилось 16 мая, и результат его оказался выражен буквально одной фразой: «Обнаружено общее состояние девочки хорошим, на лице следы розовых мелких рубцов». Фактически заключение было подготовлено на основании затребованной из больницы копии клинической истории болезни. В принципе, это нормальная практика, но в данном случае она сыграла с судмедэкспертом злую шутку. Прежде всего, из-за небрежного осмотра девочки он не заметил и, соответственно, не исправил серьёзную ошибку, допущенную врачами Травматологического института. Напомним, что они насчитали на лице Раи Рахматуллиной 24 колото-резаных раны и ещё 2 раны на шее. На самом деле, на голове девочки имелись 30 ран: 24 с правой стороны лица и 6 так же с правой стороны, в волосяном покрове. Эти раны врачи то ли не заметили, то ли просто не сосчитали. Впоследствии об этих «забытых» порезах заявили родители, пересчитавшие раны дочери самостоятельно. Но если число ран не имело принципиального значения для заключения судмедэксперта, то вот незамеченное повреждение правого глаза оказалось упущением намного более значимым. Примерно через год после описываемых событий выяснилось, что Рая слепа на правый глаз и причина этому – ранения, полученные 1 мая. Причём неясно, когда же именно наступила слепота, вполне возможно, что девочка не видела глазом уже во время первичного осмотра. Но в документах Травматологического института о повреждении глазного яблока ничего не говорится, судмедэксперт же о состоянии травмированного глаза также ничего не написал, хотя должен был провести несложные тесты для проверки зрения девочки. В силу этой небрежности телесные повреждения, полученные Раей, судмедэксперт отнёс к числу лёгких, не повлекших расстройства здоровья, что, очевидно, являлось грубой ошибкой. Утрата глазом зрения однозначно квалифицируется юристами и судебными медиками всех стран как тяжкий вред здоровью, так что допущенный ляп имеет принципиальное значение. Выявление такого рода повреждений и их связи с травмирующим воздействием является одной из задач судебно-медицинского освидетельствования, так что халатное исполнение судмедэкспертом своей задачи привело, фактически, к ошибочному заключению. В общем, перед нами ещё один штрих, весьма выразительно рисующий ситуацию с защитой в Советском Союзе интересов простого человека. Ничего в заключении не сказано об орудии, использованном для причинения ранений. Потерпевшая говорила, что напавший колол её ножом, но было бы очень интересно услышать по этому поводу мнение эксперта. Раны, насколько можно понять по их описанию, были колотыми, но не резаными и неглубокими. Кровотечение из большей части ран остановилось в силу естественного свертывания крови ещё до прибытия в больницу. Пользовался ли преступник именно ножом, или орудие было иным, скажем, гвоздь? Шило? Осколок стекла? Понятно, что проводивший расследование лейтенант Лямин не задал судмедэксперту вопроса о типе использованного при нападении оружия, и это, разумеется, выразительно характеризует степень его компетентности, точнее, некомпетентности, но эксперт имеет право выходить за рамки поставленных вопросов и высказать суждение, которое, по его мнению, будет представлять интерес для следствия. Такой порядок проведения экспертиз существовал ещё в дореволюционной России и после 1917 года он полностью сохранился. Эксперт, видя на коже следы заживших ранений – 17 мая они были ещё хорошо различимы – мог сделать вывод об орудии, их оставившем. Лезвие ножа оставляет линейный разрез либо треугольный, если имел место поворот клинка в ране, след шила будет круглым, укол осколка стекла оставит звездообразный след (точечный с отходящими лучами) – судмедэксперт прекрасно разбирается в различных видах повреждений кожи и часто может с большой точностью описать орудие, которым они оставлены, но, увы! – не в данном случае. Нельзя не сказать несколько слов ещё об одной немаловажной небрежности, допущенной судмедэкспертом. Речь идёт об очевидной локализации повреждений, полученных Раей Рахматуллиной. На правой стороне лица и волосяного покрова головы находились 30 ран, расположенных довольно равномерно, ещё две раны располагались слева от центральной линии шеи. Данное обстоятельство заслуживает самого пристального внимания, поскольку способно сообщить о нападавшем весьма ценную информацию. Преступник в момент нападения держит оружие в той руке, которой лучше владеет – это аксиома, которая основывается на внерассудочных предпочтениях людей, обусловленных распределением функций между полушариями мозга. Правша возьмёт нож (шило, отвёртку, бутылку и т.п.) в правую руку, левша – в левую, а это означает, что правша будет наносить ранения в левую сторону тела жертвы, стоящей к нему лицом, а левша – в правую. Вообще локализация ран с одной только правой стороны тела не очень типична, поскольку от рождения правшей 19 из 20. Разумеется, следует иметь в виду, что активные движения противников, их падения и добивание лежащего человека будут влиять на распределение ран, поэтому весьма часто ранения присутствуют на обеих сторонах тела. Но к случаю Раи Рахматуллиной данное наблюдение никак не применимо, поскольку девочка не оказывала сопротивления и не могла активно перемещаться, при этом она получила не одно, не два, не даже три ранения – а тридцать! Но два ранения на шее оказались расположены слева. С чем это может быть связано? Вряд ли преступник перекладывал оружие из руки в руку. Смена руки обычно происходит при ранении (саморанении) нападающего, в случае выпадения или выбивания оружия в процессе борьбы либо замены одного оружия другим (последнее вообще происходит довольно редко). К данному случаю все эти варианты отношения явно не имеют. Скорее всего, при нападении на Раю Рахматуллину произошло следующее: сначала девочка стояла лицом к злоумышленнику и получала ранения в голову именно в таком положении, затем он развернул её к себе спиною и нанёс два удара в шею, либо наоборот, сначала она стояла спиною, а в дальнейшем оказалась развёрнута к нападавшему лицом. Судмедэксперт должен был обратить внимание на необычное распределение ран и попытаться выяснить у потерпевшей последовательность их нанесения. Это позволило бы ему сделать аргументированное предположение о возможной леворукости (левшизме) преступника. Что в свою очередь послужило бы серьёзным ориентирующим признаком при его розыске. Почему? Да потому что при советской власти с левшизмом боролись яростно, слепо и бессмысленно, существовал даже запрет на приём в первый класс детей-левшей. Причину этого запрета сейчас ни один врач внятно не объяснит, поскольку он лежал вовсе не в медицинской плоскости, а в политической, точнее военно-политической. Всё оружие делалось для праворуких солдат, все наставления по его применению исходили из того, что солдат является правшой. Почему вообще люди делятся на правшей и левшей? Это связано с распределением функций между полушариями мозга: левое отвечает за логику, абстрактное мышление, речь и управляет правой стороной тела; правое – отвечает за эмоции, интуицию, пространственно-зрительное восприятие и управляет левой стороной тела. Левши имеют лучшую реакцию, чем правши, быстрее двигаются (так называемая двигательная одаренность) и потенциально из них получаются очень хорошие спортсмены. Помимо «чистых» левшей и правшей гораздо большее количество людей демонстрирует смешанный тип распределения функций между сторонами тела, при котором ведущие рука, нога, глаз и ухо произвольным образом могут быть как левыми, так и правыми (в таких случаях говорят о слабовыраженном левшизме). Классический пример такого рода смешанного распределения функций между полушариями мозга – это человек, поднимающий телефонную трубку правой рукой и прижимающий её к левому уху. И если мужчина прижимает винтовку к правому плечу, но интуитивно пытается прицелиться левым глазом, то в снайперы такого слабовыраженного левшу не возьмут однозначно. Причина разделения людей на левшей и правшей не совсем ясна, по-видимому, она лежит где-то в глубинных пластах человеческой эволюции. Считается, что левшизм провоцируется родовым стрессом, особенностями воспитания, а также генетической предрасположенностью (это своего рода рудимент, произвольно передающийся порой через несколько поколений правшей). Но нет никаких оснований утверждать, будто левши в чём-то отстают от своих праворуких сверстников и обладают некоей специфической неполноценностью. Наиболее редкой категорией людей являются так называемые амбидекстры – лица, демонстрирующие способность с одинаковой эффективностью управлять обеими сторонами тела, другими словами – такие люди являются левшами и правшами одновременно. То управление телом и моторику, которые демонстрируют амбидекстры, кажутся обычному человеку нереальными, чем-то вроде цирковых фокусов, например, амбидекстр может написать одинаковый текст двумя руками одновременно как с наклоном в одну сторону, так и с наклонами в противоположные. В первом случае получатся два идентичных текста, а во втором – зеркальные. Амбидекстр с одинаковой ловкостью обращается с инструментом как левой, так и правой рукой, во время борьбы или рукопашного поединка произвольно меняет стойку, легко переходя из левосторонней в правостороннюю и обратно. Истинные амбидекстры получили свою способность в совершенстве управлять телом от рождения, но многие спортивные тренеры стараются воспитать амбидекстров искусственно, путём специальных развивающих занятий и нагрузок на менее развитую половину тела. В контактных видах противоборств одинаковое развитие обеих частей тела даёт амбидекстру огромное преимущество над традиционным правшой. Японскому спортсмену Масатоси Накаяме, одному из создателей карате сётокан, принадлежат замечательные слова, выражающие суть этого явления: «Боец, научившийся бить двумя руками, подобен генералу, получившему вторую армию». Понятно, что советские педагоги Накаяму не читали (хотя в 1950-х гг. типография КГБ выпустила трёхтомную монографию о базовых принципах созданной Масатоси школы рукопашного боя сётокан, многие положения которой вошли в советское так называемое боевое самбо, разумеется, без упоминаний фамилии истинного прародителя системы). Советские школы в обязательном порядке переучивали левшей в правшей. Левша доставлял массу хлопот педагогам и если не поддавался исправлению, то его могли просто-напросто отстранить от занятий вплоть до исправления «дефекта». Понятно, что родители исправляли «дефект» в меру своих ума, сообразительности и наличия свободного времени. Кто-то мог ограничиться перебинтовыванием левой руки (чтобы сделать её недействующей), а кто-то пускал в ход ремень, кулаки и подзатыльники. Переучивание детей в «чистого» правшу являлось серьёзной нагрузкой на детскую психику. В зависимости от агрессивности перевоспитателей у ребёнка могли развиться неврозы с весьма широкой симптоматикой – от нарушений сна, энуреза, заикания, тиков и неконтролируемых движений, до общей заторможенности, потери усидчивости, различных аллергических реакций. Плата за превращение левши в правшу могла оказаться очень высокой и перенесённый в детстве невроз мог сохраниться на долгие годы. Та настойчивость, с которой советская педагогика боролась с левшизмом, не может не удивлять, поскольку победа в этой борьбе приносила пользы много меньше, чем вреда. Автор при советской власти успел поучиться в пяти средних школах в разных регионах громадного Советского Союза, закончил институт и даже успел поработать в системе Минсредмаша, и должен признаться, как на духу, что за свою жизнь встретил лишь двух не поддавшихся исправлению левшей, то есть основную массу левшей всё-таки «исправляли» в правшей. Но если преступник, напавший на Раю Рахматуллину, сохранил привычки леворукого, значит, он не поддался исправлению, и из этого можно было сделать два интересных вывода. Во-первых, он мог иметь какой-то демаскирующий его дефект, например, заикание. Заикание очень часто возникало у переученных левшей и тех левшей, кто переучиванию не поддался. Разумеется, нельзя сказать, что все заики – это левши или бывшие левши, но можно сказать, что значительная часть переученных левшей в детстве и юности страдала от заикания. Во-вторых, сам по себе левшизм скрыть очень трудно, простое наблюдение со стороны и ряд незатейливых тестов позволят даже неспециалисту опознать такого человека, а уж врач-невролог посредством проверки рефлексов выявит такого рода аномалию со 100-процентной точностью. Всё, сказанное выше, означает, что с учётом этих деталей опознание преступника может быть значительно упрощено. Тут самое время припомнить, что первые основания подозревать у преступника левшизм дал анализ места убийства Герды Грибановой. Об этом достаточно написано выше. Но для того, чтобы задуматься на эту тему, лейтенанту Лямину следовало бы связать нападение на Раю Рахматуллину с июльским убийством 1938 г. В тот момент, когда его подчинённые расследовали нападение на Раю, у них, судя по всему, таких мыслей не возникало. Мог бы дать необходимую подсказку судмедэксперт, но тот, увы, этого не сделал. Если бы Лямин опросил девочку лично и в ходе разговора с нею сделал акцент на том, каково было взаимное расположение её и нападающего в процессе совершения преступления, то вполне возможно, что какие-то догадки и созрели в его голове, но такой разговор не был проведён, и нужные вопросы не были заданы. А очень жаль, поскольку расследование, проводимое первым отделением ОУР, во всем напомнило те блуждания во тьме, что мы видели в случае с убийством Герды Грибановой. С самого начала подозрения уголовного розыска вызвал Пётр Кучин, тот самый охранник Дворца пионеров, что пришёл к Рахматуллиным утром 1 мая. Сейчас бы мы назвали Петра Филипповича «мутным типом», поскольку кое-что в его поведении казалось странным. Прежде всего, подозрительным выглядело то, что Кучин утверждал, будто явился проведать своих знакомых около 9 часов утра, что никак не соответствовало показаниям сестёр и Виктора Зайцева. Все трое согласно утверждали, что Кучин появился около 10 часов и ушёл минут за 10 до того, как Зайцев увидел раненую девочку. То есть по времени Пётр Филиппович отлично попадал в тот интервал, который мог ему потребоваться для нападения на Раечку, если только его действительно совершил он. Имелись в рассказе Петра Филипповича и иные шероховатости. Например, Кучин заявил, что видел Раю после того, как вышел из дома Рахматуллиных и направился в сторону Дворца пионеров. По его словам, девочка была не в пальто, а в платье, а кроме того, её голова была непокрыта, в то время, как по утверждению матери Рая отправилась гулять в новой шёлковой косынке. Косынку эту потом нашли возле уборной, то есть рядом с местом нападения. Кучин уверял, что девочка играла в траве возле той самой террасы, на которую впоследствии вышел Виктор Зайцев и увидел окровавленную Раю. А это – минуточку! – 60 метров от места преступления. Причём Кучин настаивал на точности своих показаний и исключил возможную ошибку, утверждая, что хорошо видел девочку, расстояние до которой не превышало 10 метров. Таким образом, получалось, что рассказ Петра Филипповича ни по месту, ни по времени не соответствовал той предполагаемой картине случившегося, что следовала из показаний Виктора Зайцева. Интересно, да? Кроме того, была непонятна цель утреннего визита. Кучину прямо задавали вопрос о его обязанностях в праздничный день, и тот заявил, что имел поручение находиться в саду Уралпрофсовета и следить за построением праздничной колонны из числа детей работников Дворца пионеров. Дело было серьёзным, во времена захлестнувшего страну террора демонстрация лояльности к власти и политической благонадежности имели огромное значение для каждого, кто не хотел ощутить на себе пристрастное внимание всевидящего ока госбезопасности. Явка на митинги и демонстрации была обязательна, праздничный день давался рабочему человеку не для того, чтобы он грел поясницу на диване, а для того, чтобы он участвовал в массовых мероприятиях и деятельно выражал восторг и полное одобрение политики партии и правительства. Состав явившихся на демонстрацию проверялся дважды – при построении колонны и по окончании шествия, то есть после прохождения перед трибунами (последнее делалось для того, чтобы люди не сбегали после начала движения колонн). Кучин в числе некоторых других работников Дворца пионеров должен был следить за построением колонны в саду Уралпрофсовета и не допускать детских шалостей – чтоб детвора не орала, не ломала ветки и не залезала на деревья. Выдвижение колонны из сада должно было состояться в 11 часов утра. Получалась интересная картина. Кучин должен был находиться в саду и следить за сбором детской колонны, а вместо этого он направился в гости к своим знакомым в дом, находившийся на противоположном краю сада. Зачем он так поступил и какое такое срочное дело его погнало в этот непонятный вояж, Петр объяснить так и не смог. Асия Рахматуллина твёрдо помнила (и сестра её это подтвердила), что Кучин зашёл после того, как Рая ушла на улицу. То есть возникало предположение, что он явился на разведку, убедился, что девочки дома нет, и отправился искать её в саду. Правда, облик 55-летнего мужчины никак не вязался с описанием потерпевшей, утверждавшей, что напал на неё высокий молодой человек, но.., это ничего, строго говоря, не доказывало и не опровергало. Не будем забывать, что Рая в разное время разным людям говорила, будто её избивала женщина. В общем, с точки зрения советских милиционеров, Пётр Кучин казался весьма подозрителен. Видимо, на их воображение определённым образом влиял устоявшийся шаблон, связанный с восприятием сексуальности мужчин пожилого возраста, мол, седина – в бороду, бес – в ребро. Отчасти для этого основания имелись, многие мужчины по мере ослабления потенции действительно переносят свой сексуальный интерес на все более молодых женщин. Эвфемизмы «сладострастник» и «старый сатир» придуманы как раз для обозначения такого рода стареющих сексуальных хищников. Образ извращённого пожилого мужчины давно сделался традиционным для классической литературы, такие типажи можно найти в произведениях Бальзака, Флобера, Достоевского, Крестовского, Толстого и др. Правда, к педофилии данное явление имеет отношение довольно опосредованное. Педофилы делятся на две весьма несхожие категории – так называемых ситуационных и регрессивных. Первые совершают посягательства на детей лишь в неадекватном состоянии, то есть в алкогольном или наркотическом опьянении. Определяющим для них является доступность жертвы. Ситуационный педофил может долгое время грезить на тему секса с ребёнком, но никаких практических шагов для реализации своих фантазий предпринимать не будет, довольствуясь традиционными отношениями. Регрессивный педофил, в отличие от ситуационного, контроль над собой не теряет, во время своих посягательств действует взвешенно, рационально, обдуманно. Секс с детьми является для него наиболее предпочтительной формой половой активности, традиционный секс таким лицам неинтересен и отношения со взрослым партнером регрессивный педофил использует лишь в целях маскировки своих истинных наклонностей. Необходимо ясно понимать, что педофилия никак не обуславливается возрастом, другими словами, ошибочно думать, будто пожилые мужчины склонны к этому пороку в большей степени, чем молодые. Сотрудникам свердловского уголовного розыска эти тонкости криминальной психологии были незнакомы, так что Пётр Кучин попал «под колпак». В Свердловск он приехал в 1931 г., до этого жил и работал в городах Ревде и Нижнем Тагиле. Сотрудники уголовного розыска проверили его прошлое, предполагая, что прежде за Петром Филипповичем водились какие-то грешки, но ничего предосудительного им обнаружить не удалось. Помимо вопросов о прежних судимостях и нарушениях закона, у Петра Филипповича поинтересовались и социальным происхождением – это вообще довольно любопытная примета того времени, выражающая склонность властных структур видеть вокруг явных или замаскированных классовых врагов. Анкеты, заполнявшиеся перед началом допросов, помимо вполне понятных пунктов о наличии судимостей, месте проживания и семейном положении, содержали довольно неожиданные по современным представлениям вопросы о социальном происхождении допрашиваемого, его социальном положении, службе в рядах Белой армии. Без ответов на такого рода вопросы не обходился ни один обстоятельный допрос. Нетрудно догадаться, что допрашиваемые стремились показать свою «классовую близость» и обычно весьма обстоятельно рассказывали о собственной бедности и рабоче-крестьянском прошлом. Единственным из персонажей, кто честно признался в том, что жил до Октябрьского переворота 1917 года зажиточно, являлся Леонтьев, один из подозреваемых в убийстве Герды Грибановой (да и тот постарался убедить допрашивающего в том, что его раскулаченные отец и дядья героически сражались на стороне Красной армии). В общем, пролетарская сыскная наука исходила из того, что если показания даёт рабочий, то они получают одну оценку, а если дореволюционный инженер – то оценка его слов должна быть совсем иной, ибо это человек «классово чуждый». Кучин рассказал, что отработал 20 лет рабочим в листопрокатном цехе металлургического завода, всю жизнь жил бедно, владел хатёнкой в одну комнату и лошадью. О причине переезда в Свердловск в 1931 г. в протоколах его допросов ничего не говорится, но на словах какие-то объяснения, безусловно, были даны. Не забываем, что 1931 год – это самый разгар продовольственного кризиса, время карточек и неотвратимо подступающего голода, так что стремление жить и работать в большом городе понять можно – там проще выжить. Формально Кучину ничего нельзя было вменить, однако он надолго остался под подозрением. С него взяли подписку о невыезде, и он по меньшей мере на полтора месяца оказался в положении человека, вынужденного доказывать, что он не так плох, как про него думают. Раз в неделю его вызывали в уголовный розыск для бесед – это была такая форма допроса без составления протокола, – во время которых пытались поймать на разного рода противоречиях или нестыковках. В общем, поджаривали на медленном огне, дожидаясь либо неосторожной оговорки, либо сознания в содеянном. Вызвал у сотрудников уголовного розыска подозрения и Виктор Зайцев, тот самый мужчина 27 лет, что первым увидел раненую Раю и на руках отнёс её матери. Вроде бы совершил он дело хорошее, помог ребёнку, но почему во время первомайских торжеств он находился дома, а не в праздничной колонне? Неявка на демонстрацию в то время – это веский повод задуматься о добропорядочности советского гражданина. Виктору, работавшему плотником на мебельном комбинате, пришлось объяснять неявку на торжественное мероприятие. Из его слов следовало, что он имел намерение отправиться на Первомай в новом костюме, пошив которого заказал в ателье, но выполнение заказа затянулось, и костюм в срок не был готов. Не имея выходного костюма, Виктор не мог быть допущен в праздничную колонну трудящихся мебельной фабрики. Такое вот объяснение! Звучит по нынешним временам несколько диковато, но из песни слов не выкинешь. В общем, профком официально разрешил Виктору не участвовать в демонстрации ввиду отсутствия праздничной одежды. Внушало подозрение и то, что молодой мужчина на свою беду оказался неженат – это было весьма нетипично для второй половины 1930-х гг. Тут любой сотрудник уголовного розыска не мог не задаться вопросом: а как же у Виктора Зайцева обстоят дела с половой жизнью – поддерживал ли он интимные отношения вне брака или занимался онанизмом? И то, и другое с точки зрения тогдашних представлений было весьма нехорошо, первое расценивалось как аморальное явление, неоспоримое свидетельство нравственного разложения, а второе – онанизм – относилось к разряду серьёзных половых извращений, опасных для здоровья. Медицина того времени всерьёз доказывала, что онанизм приводит к различным поражениям центральной нервной системы, вплоть до провокации эпилепсии, ухудшению памяти, нарушениям работы мозга, цианозу кожных покровов и прочим ужасам. В советских публикациях той поры упоминались работы учёных 19-го столетия, якобы обнаруживавших связь онанизма с криминальным поведением, склонностью к самоубийствам, развитием душевных болезней и т.д. Причём из популярных книжек того времени, в которых публиковалась подобная наукообразная галиматья, невозможно было понять, идёт ли речь только о мужской мастурбации, или о женской тоже? Помимо огромного числа разного рода популярных публикаций на данную тему во множестве издавались и претендующие на научность исследования (яркий пример такового – монография Л. Я. Якобзона «Онанизм у мужчин и женщин», изданная в 1928 г. в Ленинграде и выдержавшая в последующие годы четыре переиздания. Судя по всему востребованная была книга!). По меркам советской научно-популярной литературы времён 1920-1930-х гг. книжка Л. Якобзона «Онанизм у мужчины и женщины» была не только исключительно полезна, но и весьма выгодна с точки зрения реализации. Её раскупали работники книготорговых сетей для последующей перепродажи ещё на пути к прилавку – это был очень выгодный для спекуляции товар. В общем, безбрачие Зайцева вызывало подозрения, хотя ничего конкретного ему инкриминировать было нельзя. Рая ни единым словом не обмолвилась о нападении на неё соседа, а уж Виктора девочка не могла не знать! Конечно, его неопознание можно было списать на амнезию – это довольно распространенное явление в случае сильного эмоционального переживания свидетеля или потерпевшего. Однако амнезия обычно быстро проходит, и через неделю-другую забытые события восстанавливаются в памяти, так что логично было ожидать, что девочка назовет напавшего, если только он действительно был ей знаком. Этого, однако, не произошло – ни в середине, ни в конце мая Рая Рахматуллина преступника так и не вспомнила. Тем не менее эти соображения не очень-то помогли Зайцеву, который наряду с Кучиным попал под подозрение. К счастью, сотрудники уголовного розыска обошлись с обоими подозреваемыми сравнительно мягко, в изолятор их не отправили, а ограничились лишь мерами, скажем осторожно, эмоционального воздействия (подписки о невыезде, изъятие паспортов, регулярные вызовы на допросы). Попутно велась работа с населением прилегающих кварталов. Опросы преследовали двоякую цель – с одной стороны, проводился поиск свидетелей нападения или иных схожих противоправных действий, а с другой, собиралась информация о лицах, способных на подобные посягательства. Работа в этом направлении позволила выявить нескольких хулиганистых мальчишек, живших неподалёку. Им всем было по 12 лет, но, несмотря на юный возраст, сотрудники уголовного розыска «отработали» наводку так, словно речь шла о вполне зрелых преступниках. Неучастие мальчишек было доказано с абсолютной надёжностью, поскольку все они в момент нападения на Раю Рахматуллину участвовали в построениях школьных колонн для похождения в рядах демонстрантов. Подход к расследованию, продемонстрированный сотрудниками уголовного розыска в мае 1939 г., очень напомнил картину, которую мы наблюдали в случае убийства Герды Грибановой. Всё делалось по единому шаблону, грубые стереотипы просто бьют в глаза – под подозрение попадают лица из ближайшего окружения, соседи, далее следует опрос жителей окрестных домов. Можно не сомневаться, что под самое серьёзное подозрение попал бы и отец раненой девочки, если б только не благоприятное для него стечение обстоятельств – в момент происшествия он находился совсем в другом месте, и его алиби удостоверялось дюжиной коллег. Нельзя не отметить и сдержанность, даже благородство Асии Рахматуллиной, матери пострадавшей девочки. Сотрудники уголовного розыска настойчиво расспрашивали женщину о её подозрениях, и она, поддавшись соблазну свести счёты с недоброжелателями, могла бы оговорить многих, но воздержалась и не сделала ничего подобного, заявив, что никого не может подозревать в таком диком нападении. Для времени, когда люди с упоением писали доносы во все инстанции просто «по велению сердца», такая сдержанность заслуживает быть отмеченной особо. Весь май 1939 г. следствие под руководством лейтенанта Лямина беспомощно толкалось среди не трёх даже, а всего двух сосен, дергая на изматывающие допросы по очереди то Петра Кучина, то Виктора Зайцева. Надежда добиться сознания в преступлении, которого никто из них не совершал, была призрачна и бессмысленна. Между тем демон, чьи садистские фантазии давно уже были разбужены, лишь пьянел от безнаказанности и даже не думал о том, чтобы остановить свою безрассудную охоту на детей. Он не хотел останавливаться и – не остановился. Глава VII. Паника Аля Губина, проживавшая в Пионерском посёлке, на улице Флотской, барак №1, пропала днём 12 июня 1939 г. как-то нелепо и даже, пожалуй, глупо. Причём о глупости и нерадении родителей можно говорить применительно к случившемуся с полным основанием. Утро 12 июня отец девочки Георгий Иванович Губин, 30-летний слесарь вагонного участка станции «Свердловск» железной дороги им. Кагановича, встретил с намерением отдохнуть как следует. Жора принадлежал к той весьма многочисленной категории советских рабочих, которые твёрдо знали, что они «гегемон» и «право имеют». В 11 утра к нему явился сосед и друг Иван Быков, с которым он выпил пива. К друзьям присоединилась жена Георгия, 27-летняя Татьяна Колмогорцева. С пивом покончили быстро, но это был не повод заканчивать отдых. Пива и вина купили ещё, подтянулись соседи, и поскольку в комнате стало тесно, весёлая компания решила переместиться во двор. Там жильцы расположились за столом и «под выпивон с закусью» принялись играть в лото.