* * * Так, подумал Леттке в какой-то момент во время разговора с Адамеком, наверное, и распознаю́т лидера: начальник пробежал глазами документы, выслушал то, что ему разъяснили, и задал те же вопросы, которыми задавались они – только гораздо быстрее. Адамеку понадобилось меньше сорока минут, чтобы понять то, на осмысление чего у них ушло почти два дня. – Если все так и есть, – произнес он наконец, – то это открытие окончательно докажет, что наше ведомство имеет право на существование, и лучше, когда существуют две независимые друг от друга и конкурирующие секретные службы. – Адамек поднял голову и взглянул так, как будто стены вокруг только что стали прозрачными и он мог видеть все осиротевшие коридоры и пустые кабинеты. – Вполне возможно, что скоро мы снова пополним нашу команду. Очень даже возможно. Леттке ничего не сказал. В такой момент не следовало нарушать мысли другого человека. Взгляд Адамека вернулся к настоящему и сосредоточился на Боденкамп. – Как вы это сделали? Как вам удалось проникнуть в компьютер университета Беркли? Наборщица программ, которая хоть и пришла на совещание, но после приветствия не проронила ни слова, а только сидела как ягненок в ожидании мясника, теперь подняла голову. – Это был компьютер фирмы ABM. Я воспользовалась пробелом в системе безопасности, на который указывал герр Кирст во время работы над проектом «Летучий песок». Она подробно объяснила ему технические детали, казавшиеся Леттке утомительными, но Адамек, похоже, слушал с интересом и все понимал. – Но, – наконец спросил он, – как вам вообще пришла в голову идея туда проникнуть? – Позвольте мне объяснить, – вмешался Леттке. – Сделайте милость, – произнес Адамек. К счастью, сегодня утром ему в голову пришла убедительно звучащая история, и даже вполне правдоподобная. – Отправной точкой стало ваше задание проанализировать профили затрат энергопотребления, – заявил он, бросив взгляд на Боденкамп, но она и не пыталась вмешиваться. – Были обнаружены чрезвычайно большие различия, и такой поиск признаков укрытий мы сразу же сочли бесперспективным. И решили выбрать наугад несколько наиболее похожих профилей и проанализировать связанные с ними домохозяйства, используя все имеющиеся в нашем распоряжении средства, надеясь таким образом обнаружить сходства. Один из профилей принадлежал некой Гертруде Куль, проживающей в берлинском районе Веддинг. И когда я между делом заглянул в ее электронную почту, то наткнулся на эту переписку. Он вытащил распечатку двух последних электронных писем Веры Шнайдер своей подруге и протянул Адамеку. – И тут я подумал, что, возможно, стоит провести расследование, – добавил Леттке. Адамек прочитал оба письма и кивнул: – Вы правильно сделали. Я действительно считаю, что это того стоило. Он положил распечатку на верхнюю папку и пододвинул стопку к себе. – Я передам эти документы. Можете продолжить работу с профилями затрат энергопотребления, возможно, вам все-таки удастся найти подход, который нам поможет. Но если нет, это не так трагично – уже не так трагично, если понимаете, о чем я. И отпустил их. На обратном пути в свой кабинет Боденкамп тихо спросила: – А что теперь будет? Леттке улыбнулся. – Ничего. Во всяком случае, ничего, что касалось бы нас. Благодаря документам Адамек заведет новых друзей в правительстве – и, разумеется, новых врагов, – и, вероятно, в скором времени у нас появится несколько новых коллег, но навряд ли прибавка к зарплате. К тому моменту, когда документы дойдут до са́мого верха, наши имена забудутся и останется только то, что Управлению национальной безопасности удалось выследить грандиозное дело. Зато у Адамека они будут на хорошем счету, размышлял Леттке. Но предпочел оставить эту мысль при себе. – А бомба? Ее построят? Он пожал плечами. – Может быть. А может, и нет. Вы же знаете, как это происходит – в конечном счете решение должен принимать фюрер. * * * Хелена, словно лунатик, вернулась в свой кабинет. Итак, это случилось. Теперь документы дойдут до правительства, Управление вооружений сухопутных сил признает свое упущение и примется создавать бомбу, в связи с чем американцы ее тоже построят, и исход войны определит тот, кто первым сбросит ее на голову противника. Как бы то ни было, война скоро закончится, вернется нормальная жизнь, и она снова останется одна. В тот день ей никак не удавалось сосредоточиться на обычной работе. Смотрела на профили затрат потребления энергии, не видя их, ее мысли бесцельно блуждали, а когда время от времени она приходила в себя, то не могла вспомнить, о чем думала. Наконец стало достаточно поздно, чтобы закончить работу и поехать домой, где она только повесила свой телефон на зарядное устройство и сразу же, ни слова никому не сказав, отправилась на ферму Ашенбреннеров к Артуру. – Переспи со мной, – настоятельно сказала она. – Но у нас больше нет «фроммсов», – испуганно возразил Артур. Хелена уже расстегивала платье. – Не важно, – ответила она. 50 На следующее утро казалось, что впереди один из тех дней, удачных с самого начала, которые начинаются с пробуждения от глубокого сна без сновидений, отдохнувшим и за пять минут до будильника: как будто телу хотелось заявить, что оно готово добровольно столкнуться с вызовами, которые заготовил новый день. Но потом возникла ссора с матерью, и он сам не понимал, как это произошло. Она снова жаловалась на боль в сердце и утверждала, что чувствует, как оно спотыкается, он посчитал, что в таком случае ей лучше пойти к врачу, для того они и существуют, и предложил записать ее на прием, если она только передаст ему свой телефон. Но она этого не сделала, а сразу обиделась. – Дело вовсе не в моем сердце, – воскликнула она. – Неужели ты не понимаешь? – Нет. Ты только что целых десять минут жаловалась на сердце, потому что оно болит и спотыкается, – а теперь утверждаешь, что дело вовсе не в сердце? Она сжала свои тощие ладони в тощие кулаки и ударила ими по кухонному столу, издав причудливый глухой, невнятный звук. – Потому что дело в причине, которая заставляет мое сердце спотыкаться! А причина в том, что ты вообще не предпринимаешь никаких попыток жениться, завести детей и продолжить свой род. Какой смысл в моей жизни, если в ней не было ничего, кроме воспитания мужчины, на котором закончится род? Ойген Леттке растерянно уставился на мать. – У тебя болит сердце, потому что я не женюсь? Ты серьезно? – Да, – воскликнула она. – Именно так все и есть. Он отставил кофейную чашку, откинулся назад, не зная, что сказать. – Какое определение, – спросил он наконец, – ты бы дала слову «шантаж»? – Ах, не говори ерунды. Я же не специально это делаю. Я просто говорю тебе, что является реальной причиной моих проблем с сердцем. – Это на твой взгляд. Интересно, что на это скажет доктор Моль. – Доктор Моль говорит, что так может быть. Ведь тело и психика взаимодействуют между собой различными способами. А я все-таки беспокоюсь о тебе. – Не нужно, спасибо. Она поглядела на него поверх своего заостренного крючковатого носа. – Ойген, тебе двадцать восемь лет. Твой отец в этом возрасте был уже одним из самых известных пилотов в мире. А у других мужчин в таком возрасте иногда уже бывают десятилетние сыновья. – Но я не другие мужчины. – Знаю. Но ты же вообще мужчина? Он сделал глубокий вдох, чтобы не сказать ничего необдуманного. – Спасибо за вопрос, но могу тебя успокоить. Все так, как и должно быть. Просто меня не тянет к браку. Так же, как и моего отца тянуло не к браку, а на войну. Он зачал сына и предпочел быть застреленным на войне, а не возвращаться к своей семье. – Отвратительно слышать от тебя такое. – Неудивительно, что она начала демонстративно тереть рукой в области сердца. – Абсолютно отвратительно. Твой отец был героем. Герой не уклоняется ни от зова Отечества, ни от брака. – Великие мужчины не женятся. Был женат Иисус? Нет. Был женат Ньютон? Нет. А Гитлер – женат? Тоже нет. Его мать пренебрежительно фыркнула: – Фюрер жертвует собой целиком и полностью ради нашего народа. У него нет времени жениться. – Вот видишь? – произнес Ойген Леттке, рассчитывавший именно на такой ответ. – То же самое делаю и я.