– Прочитайте вот здесь. От доктора Йенсена из Гамбургского университета, который хочет построить высокоэффективную центрифугу и жалуется, что Управление вооружений сухопутных сил лишило его необходимых средств. Ему требуются стальные трубы, но он не может их получить, а его эксперименты с алюминиевыми трубами буквально разлетелись на куски. – Центрифугу, – задумчиво повторила Боденкамп, прочитав письмо. – То есть для обогащения урана? – Можно так подумать, верно? Раз к этому имеет отношение Управление вооружений сухопутных сил. Здесь упоминается чиновник, некий Вильгельм Ландштайнер. Кажется, он там занимается вопросами распределения бюджета. – Он взглянул на нее. – И это наводит меня на мысль, что по банковским данным можно определить, сколько средств потрачено на ядерные исследования, так ведь? Она удивленно подняла брови. – Ой. Я об этом даже и не подумала. – Сможете составить соответствующий запрос? Как надо, с группировкой по категориям и так далее? – Ему представлялось слишком сложным сделать все правильно, так что он не осмелился бы составить его самостоятельно. – Выплаты правительственных учреждений, поступления платежей университетов – можно же как-то установить? Она размышляла. – Попробую. Но это займет некоторое время. – Она робко добавила: – Я бы предпочла сделать это со своего компьютера. Там у меня была бы под рукой вся библиотека схем. – Тогда так и сделайте. И позвоните мне, когда получите результат. В течение следующих четырех часов он ничего о ней не слышал. Леттке принялся приводить в осмысленный порядок добытые документы, борясь с недомоганием, потому что на обед в столовой было опять отвратительное блюдо полевой кухни – если солдаты на Восточном фронте тоже получали такую отраву, размышлял он, то, действительно, только атомная бомба могла принести победу! Около половины пятого наконец зазвонил телефон. – Это Хелена Боденкамп, – представилась она. Ее голос звучал еще более уныло, чем обычно. – Если проект засекречен, вам известны другие способы, кроме платежей Рейхсбанка, направить на него средства? Ну… скажем, что-то вроде параллельной денежной системы? Леттке невольно покачал головой. – Ничего об этом не знаю. Но все платежные данные изначально подлежат высшему уровню секретности, от кого бы то ни было. Мы, как сотрудники Управления национальной безопасности, уполномочены только просматривать их. – Он откашлялся. – Почему вы спрашиваете? – В общем, – нерешительно начала она, – теперь у меня есть результат, но он… он выглядит довольно странно. – Подождите, я приду к вам. Он еще ни разу не бывал в ее кабинете и сперва узнал, где он вообще находится и как туда попасть. И снова, прежде чем уйти, предусмотрительно спрятал все документы. Поэтому только через целых двадцать минут он наконец увидел результат обработки данных на ее экране. И – да, он был довольно странный. – Вы уверены, что все верно? – вырвалось у Леттке. – В том-то и дело, что нет, – ответила она. – Потому я и спрашивала. – Но это слишком маленькая сумма. Это… ничто! Там – только «Мессершмитт АГ» получает в двадцать раз больше, и даже не за строительство самолетов, а только за разработку новых типов самолетов. – Именно. – А если сделать наоборот? Проанализировать, какие средства получают университеты и другие научно-исследовательские институты? – Уже сделала. Но результат выглядит так же. Она открыла еще одну таблицу. Суммы немного отличались, но только на несколько сотен рейхсмарок. Леттке выпрямился, ослабил указательным пальцем воротник рубашки, который внезапно показался ему слишком тесным. – Странно. Выглядит почти как если бы… – он не решился закончить фразу вслух. Она сделала это за него. – …. словно вообще не существует никакого проекта ядерной бомбы, которого в Беркли так боятся. Да. Именно так все и выглядело. Разрушительная мысль. – Удалите результаты, – приказал он. – И никому ни слова. Мне нужно сначала подумать, что теперь делать. * * * Никому ни слова? Выполнить это Хелена не могла, только не после двух дней, наполненных невероятными открытиями. Она должна была с кем-то поговорить, чтобы понять, как ко всему относиться! Поэтому в тот вечер, покончив с работой как можно раньше, она наконец поехала к Ашенбреннерам и Артуру, чтобы рассказать ему все: о загадочном электронном письме, о взломе компьютера в университете Беркли, о расщеплении атомного ядра и ядерных бомбах. И все сводилось к следующему вопросу: «Правда ли это? Неужели действительно можно уничтожить целый город бомбой, размером не больше ананаса, как утверждал этот Гейзенберг?» Артур сидел напротив нее, скрестив ноги, вытянув голову, жадно следя за ее губами, пока она рассказывала. Потом вытянулся, сложил руки и напряженно задумался. – Я никогда особо не разбирался в физике, – наконец произнес он. – Но Ганса Доминика, конечно, читал. В романе – как же он назывался? – «Наследие уранидов» или что-то подобное, тоже речь шла о чудовищных силах атомной энергии. То, что эти силы можно освободить, предполагают уже довольно давно. Возможно, с тех пор, как мадам Кюри выделила радий. Я бы начал с такой гипотезы, если б имел возможность сходить в библиотеку… Его взгляд устремился в даль, далеко за пределы стен, в которые он был заточен. – Одно можно сказать наверняка: тот, кто первым освободит силы атома, станет хозяином мира, – задумчиво продолжал Артур. – Война становится войной исследователей, а солдаты в ней служат только топливом. Технологии открывают дверь на совершенно новый, более высокий уровень возможностей и опасностей… Хелена, уже опасаясь, что он снова вернется к своей любимой теме – каким был бы мир, если бы лорд Бэббидж не построил аналитическую машину, быстро произнесла: – Но разве это не безумие: американцы могут теперь начать создание атомной бомбы из страха, что создать ее можем мы – а на самом деле в Германии вообще никто всерьез не занимается такой бомбой? Артур грустно засмеялся. – О, это хорошо сочетается с глупостью, которую обычно демонстрирует главное командование армией, – ответил он. – И да, возможно, безумие, но это хорошие новости! Если американцы создадут бомбу, значит, война скоро закончится и режиму Гитлера придет конец. Разумеется, Германии придется несладко, но так будет в любом случае, и пускай лучше наступит конец ужасу, чем ужас будет длиться без конца. В какой-то момент все восстановится, как всегда происходит после войн, и жизнь вернется в нормальное русло. Только представь себе! Нормальная жизнь наконец-то снова! Наконец-то можно будет вновь гулять под открытым небом, где угодно, чувствовать солнце и ветер на своей коже, разговаривать с людьми, которых встретишь, а единственной заботой в жизни будет то, как справиться со своей работой и осмелиться наконец попросить прибавку к зарплате! Нормальная жизнь… Да, надеюсь, они создадут эту бомбу, надеюсь! – Даже если она разрушит весь Берлин? Артур покачал головой. – Так не будет. Они сбросят где-нибудь одну, чтобы показать масштабы разрушений, а потом будут только угрожать. И нам больше ничего не останется, кроме как капитулировать. – Ты так думаешь? – Абсолютно уверен. Американцы не изверги. Он лег рядом с ней, но у Хелены было странное чувство, что он очень далеко от нее, как будто между ними лежали тысячи километров. Где-то в балке раздался треск, который только еще больше подчеркнул наступившую тишину. Она заметила, что одна из лампочек стала тусклой – впрочем, сейчас трудно достать новую, и она провисит там еще какое-то время. – Неужели командование армией действительно глупое? – спросила она, не выдержав молчания. – Еще какое, – заявил Артур. – Взять хотя бы русскую кампанию – она практически не была подготовлена, началась довольно поздно по времени года, так что люди попали в зиму, и не в ту зиму, которую мы знаем, а в жестокую русскую зиму, когда становится так холодно, что дизель замерзает в баке. Но они были настолько опьянены стремительными успехами в Польше и Франции, что думали, теперь так будет продолжаться всегда. И потом эта неизменная стратегия двигаться туда-сюда! Сначала двинулись на Ленинград, затем на юг, потом внезапно на Москву, и вместо того, чтобы удерживать позицию, когда наступили морозы, пришлось продолжать атаку, это же ведь должен быть блицкриг – блицкриг в России! Какая злая шутка. Россия огромная, необъятная страна, которую отсюда даже представить себе невозможно – и, видимо, из штаба фюрера тоже. Даже сама мысль, что важно завоевать Москву, глупая. Бессмысленно. Просто красивый жест. Во времена Наполеона, возможно, это и было важной военной целью, но сегодня? Сталин мог бы просто отступить на Урал и продолжать действовать оттуда, далеко за пределами досягаемости немецких бомбардировщиков. – Он улыбнулся. – Но я буду безгранично доволен, если бессмысленную жестокость в конце концов победит научный интеллект. Они снова погрузились в молчание, и на этот раз Хелене стало невыносимо неловко. Она села и сказала: – Мне надо идти. – Уже? Очень жаль, ты же только что пришла! – Я… мне нужно еще кое-что сделать. Я обещала. – Она быстро поцеловала его в щеку. – Пойдем, выпустишь меня. – Жаль, – сказал он снова, но, казалось, это не повлияло на его приподнятое настроение. Только на обратном пути навстречу сильному сырому ветру ее боль превратилась в одно предложение, и это предложение звучало: «Он не сказал, что хочет жениться на мне, когда закончится война и жизнь снова станет нормальной!» Снова и снова эта фраза проносилась у нее в голове, словно ее мысли попали в бесконечный цикл, как это бывает в плохих программах, и вновь и вновь она вспоминала их разговор: нет, он не намекал ни на что подобное. С нетерпением ждал нормальной жизни после войны, но в его представлениях для нее не было места. Хелена изо всех сил крутила педали, почти радуясь ветру, который оказывал ей сопротивление, позволял отвести душу и смывал ее слезы. Нет, она не хотела, чтобы война закончилась, и она не хотела нормальной жизни. Нормальная жизнь означала только, что она снова окажется одинокой. 49 В тот день он едва мог заставить себя покинуть свой кабинет. Перекладывал и перекладывал американские документы, менял их порядок, перелистывал некоторые данные по двадцатому разу, то и дело поглядывая в окно и говоря себе: надо подождать, пока не улучшится ужасная погода. Но, конечно, она не улучшалась, и в какой-то момент глубокая усталость заставила его закончить работу. Сторож, выдавая телефон, справился о его самочувствии, на что Леттке заверил, что все в порядке, просто слишком много работы, война же, каждый должен сделать все, чтобы приблизить окончательную победу. «Да-да», – ответил сторож, но это прозвучало так, словно замечание Леттке рассмешило его. Вероятно, он тоже уже не верил, что Германия выиграет войну. Леттке вернулся домой промокший до нитки, рассеянно поспорил с матерью, изъявившей желание, чтобы в следующую субботу он сводил ее на концерт, а он не хотел, потому что ничего не понимал в музыке, а уж тем более в старых классических произведениях, которые будут играть. В какой-то момент он просто вышел из кухни, быстро принял душ и лег спать, в эту ночь он наконец-то заснул как убитый. Но его мысли прервались только на время, а не исчезли полностью. На следующее утро все повторилось, снова и снова, один и тот же вопрос: что ему теперь делать? Если сообщить обо всем Адамеку и передать ему документы, это, несомненно, привлечет много внимания, а внимание – именно то, чего он всегда старался избегать. Для того и вступил в секретную службу: чтобы работать в условиях полной секретности. Однако донесение означало бы, что к нему и его деятельности станут присматриваться; ему придется рассказать, как он наткнулся на след этой тайны и почему шпионил именно за этой женщиной, а правду на такой вопрос он ни за что не откроет. Но, с другой стороны, если скрыть обнаруженную информацию, это может повлечь еще более серьезные последствия, как только кому-нибудь еще станет известно, что он, Леттке, знал обо всем, но ничего не сказал. Тогда его отдадут под суд, за измену или что-то подобное, юристы найдут эффектно звучащее слово и, скорее всего, даже упекут в тюрьму, а уж в тюрьму он точно никак не хотел попадать. Но третьего варианта не было. Или, по крайней мере, он его не видел. Но на что бы он ни решился, это в любом случае подвергнет его опасности.