– Фёдор, тебе в дозор со своей тройкой заступать. Смени вон Потапа пока, а через два часа тебя сменит тройка Карпыча! – отдал распоряжение командир, обрывая мечтания Цыгана. – Ну во-от, – протянул егерь, – только уж было задумал вздремнуть после такой скусной трапезы и на тебе… – Иди, иди, баламут, там люди озябли уж небось, в снегу сидячи! Они-то ещё и не ели ничего горяченького, пока ты вот тут у костра лясы точишь. Всё бы ему побездельничать, пустомеле, – ворчал по привычке Карпыч, помешивая на костре варево для дежурной тройки. Зимняя ночь наступает быстро, и чуть только над землёй сгустились сумерки, команда проскочила бегом до самого первого перелеска. А дальше был долгий путь. Уже пару часов не было слышно конных турецких разъездов, и егеря решили пройти как только можно большее расстояние до цели. Перед рассветом, услышав неподалёку пение петухов, они вышли на околицу небольшого валашского селения, домов в десять, и тут же, рядом с ним, в небольшом перелеске залегли на днёвку. До крепости было совсем не далеко, и ребята, умаявшись за переход, теперь отдыхали. Караул по очереди несла тройка Тимофея. Лёшка лёг на подстилку из срезанных веток и, прижавшись спина к спине к Матвею, тут же вырубился. Сон пришёл сразу, как только голова коснулась подложенного мешка, и казалось, что он вовсе и не спал, когда его потряс дежурный караульный. – Ляксей Петрович, Ляксей Петрович, вставай, проснись, – тряс его Семён из тройки Егора. – Старшой велел вам передать, что в сельцо небольшой отряд османов заходит. Их там чуть больше дюжины, и с ними ещё три подводы едут. – О как! – встрепенулся Лёшка. – А вот это очень даже интересно. И он, обтерев лицо снегом, побежал вслед за вестовым. Человек пятнадцать османов рассыпались по всему селу, и отовсюду теперь слышались крики, шум и женский визг. Хлопнул одинокий пистолетный выстрел, а потом всё стихло, и только где-то на дальней окраине жутко выла собака. Затем стихла и она, а минут через двадцать три нагруженные подводы начали выкатываться за околицу. Из ближайшего к егерям двора, распахнув ворота, два османских солдата вытащили за верёвку упирающуюся корову. За ними на коленях выползла пожилая селянка и, воя в голос, видно, о чём-то их там упрашивала. Самый высокий из турок громко рассмеялся и с размаху пнул женщину по голове. – Таки оны провиант берут, – присел около Лёшки Живко. – По всей Османской империи так. – Понятно, – кивнул Лёшка. – Ну ничего, в хорошем месте и вовремя эти фуражиры сегодня оказались. Затем перевёл взгляд на серба и скомандовал: – Поднимай ребят, и всем быть тут немедленно! Когда все собрались около Алексея, он задал вопрос офицеру-картографу и проводникам: – Сколько осталось до крепости и туда ли вообще идёт эта дорога? По ответам было ясно, что до крепости ещё часов пять или более хода, и дорога эта идёт, по всей видимости, как раз именно туда. – Всё понятно, – задумчиво ответил Алексей, потом помолчал, всё взвешивая, и объяснил свою задумку для всех: – Фуражирный обоз забрал припасы у местных и возвращается теперь в своё расположение. Если его команду грамотно и без лишнего шума вырезать, то можно будет под их видом зайти за первые оборонительные линии, ну а там уже действовать по обстановке. План был принят, и егеря, обогнув село большим кругом, бросились со всей возможной скоростью вперёд. Нужно было опередить медлительных фуражиров и встретить их в самом удобном месте. Лёшка вспоминал своего наставника в центре специальных операций – Иван Саныча, который, пройдя десяток горячих точек, больших и малых войн, натаскивал их, молодых салаг, и учил жизни: «Если ты всё обдумал и решил действовать, то действуй максимально жёстко и решительно. Так, чтобы от твоей наглости противник аж опешил и дал тебе шанс остаться в живых». Навстречу фуражирскому обозу из трёх загруженных продовольствием подвод, пары коров и нескольких овец под охраной дюжины солдат и унтер-зембелджи шёл небольшой османский отряд в человек десять. Издалека было слышно, как на своих солдат ругается молоденький командир в такой большой каракулевой шапке. – Что у вас там случилось, уважаемый, что они у тебя там натворили? – крикнул, привстав с передней подводы, старший обоза. Отряды сблизились именно тогда, когда дорога проходила через один из многочисленных перелесков. Алексей остановил строй ряженых прямо перед повозкой, а сам вышел навстречу унтеру и, подойдя, на глазах у его людей резко вонзил кортик в сердце. На оторопевших турок из перелеска и от подошедшей пешей команды, со всех сторон разом набросились люди с кинжалами и штуцерными штыками-кортиками. Минута – и без единого выстрела всё было кончено, сопротивления фуражиры оказать попросту не успели. – Быстро, трупы в перелесок и укрыть ветвями! – скомандовал Лёшка. – Нас в отряде, что пойдёт в крепость, будет четырнадцать, по числу этих фуражиров. Со мной идут в первую очередь господин прапорщик и сербы, все те, кто у нас знает турецкий. Идёшь также ты, Фёдор, как самый чернявый, Кудряш, как самый здоровый, Карпыч, ты пойдёшь, Тимофей… – и Лёшка перечислил сам всех тех людей, кому нужно было идти с ним. – Дополняем свою одёжу турецкими вещами, обмажьте всё хорошо сажей и грязью, вы и так, конечно, у костров уже изрядно вымазались, и всё-таки прикройтесь чем-нибудь, чтобы ваши рязанской морды не было далеко видно. Вот после этого и двигаем в крепость, мы туда как раз к вечеру поспеем. Остальные идут за нами и прикрывают, если что-то случится в крайнем перед крепостью лесочке. Ну всё, пошли – и обоз покатил к Журже. Егерям повезло, караул, выпускавший фуражиров утром, уже сменился, и новые стражи перед подъездом к внешним выносным укреплениям даже и не посмотрели на этот небольшой отряд. Порядка у османов было мало, всюду была какая-то суета, вокруг слышался шум, гам и крики. Скакали куда-то конные сотни, шли команды солдат с лопатами и кирками. Неподалёку от въезда, у возводимого бастиона из земляных валов, ругался какой-то большой, толстый начальник в большой белой войлочной шапке. Он громко орал с того места, где сейчас устанавливались большие орудия и где кучно копошились сапёры с канонирами. – Выпороть этого! – взвизгнул он, показывая плёткой на нерадивого десятника из лягымджи (сапёров) своим личным телохранителям, и пятёрка дюжих янычар на глазах у всех начала ретиво пороть того плётками. – Тут ров глубже копайте, – указывал он другому старшему из сапёров, буквально согнувшемуся перед ним в глубоком поклоне, и тот ещё ниже припал к земле. Толстяк развернул какой-то большой свиток, что держал в руке, нахмурился и с самым важным видом чем-то в нём зачиркал. Все люди Лёшки в это время ковырялись с колесом подводы, старательно обмазываясь и сами дёгтем из специального ведёрка. Вид у команды был в этот момент деловой и озабоченный. – Убирайте свои телеги! – подскочил к ним янычар из свиты толстяка. – Вы тут всем проезд загораживаете или хотите, чтобы господин Юсуф и вас так же повелел здесь выпороть? – и он грозно навис над Лёшкой. – Да, да, уважаемый! У нас тут вон колесо сломалось, можно мы чуть в сторону оттащим свои телеги, чтобы только никому не мешать, и уже там их починим? – согнулся Лёшка в глубоком поклоне. – А господин Юсуф, он распорядитель работ? – и он вновь подобострастно взглянул на янычара. – Бери выше! – усмехнулся тот. – Он первый помощник самого главного лягымджи, стали бы мы какого-то простого распорядителя охранять. А ты сам-то откуда, что-то твой выговор какой-то корявый? – и он с подозрением уставился на Лёшку. – Да мы сами с командой из Валахии. Служили там под началом господина Ахмета и, когда русские начали осаждать Бендеры, еле выбрались оттуда живыми. Не оставаться же нам им служить, когда мы присягнули нашему повелителю? – Хм, – улыбнулся янычар, подобрев лицом, – меня зовут Керим, и меня самого в мальчишках взяли из албанского села на воспитание. И вот я теперь верно служу султану уже янычаром. Неважно, кто ты, из какого ты народа вышел родом, лишь бы был сам верен империи, – и он кивнул благосклонно Алексею. – Ладно, убирайте свои телеги с прохода и чинитесь. Скоро мы с господином тоже уйдём в город, ведь ещё полчаса-час и тут начнёт смеркаться. Поломка оказалась «серьёзней», чем Алексей думал, и провозились они с ней ровно до того момента, как грузный начальник потащился в крепость, продолжая на ходу ругаться. Сопровождали его всё те же пять янычар. И, пропустив их далеко вперёд, обоз тронулся вслед. – Ждите здесь, – кивнул Алексей, и они с Живко пошли вслед за начальником турецких сапёров. Сумерки опускались на город. Господин Юсуф отпустил трёх янычар и вдвоём с самыми ближними телохранителями зашёл в местную харчевню, откуда раздавался одуряющий запах свежеприготовленной пищи. – Живко, подтягивай сюда всех наших, думаю, через полчаса-час мы будем этого толстяка забирать, как только он себе брюхо в этой харчевне набьёт. – Алексей, ты вот отсюда, прямо из этой крепости, из-под самого носа у всех хочешь этого начальника вытащить? – удивился рассказанному плану прапорщик, тараща на него глаза. – Здесь же народищу вокруг как на базаре, как так то, объясни? – Вашбродь, ты только не мешай нам, – попросил его Лёшка. – Мы тут сами всё сделаем. Ты укрепления-то хоть оглядел как следует, пушки на них посчитал? – А то как же, – усмехнулся Милюткин. – Весь фронт крепости, весь её центр и все основные фортеции видел. Можно уже даже с этим назад возвращаться. – Ну нет, – покачал головой Лёшка, – осталось главное наше дело – язык! Сейчас самое время, пока крепостные ворота на ночь не закрыли, действовать. Идите сюда, братцы, всё вместе ещё раз обсудим, – и егеря собрались у телеги, в стороне от проходящих людей. Начало совсем темнеть, людей на улице стало гораздо меньше, и из дверей харчевни наконец-то показалась большая дородная фигура. – Господин Юсуф, господин Юсуф! – выскочил от стоящих телег молоденький унтер-офицер зембелджи навстречу начальнику. – Там человек лежит, а около него золотые монеты рассыпаны, много монет! Вы ведь мудрый человек, господин Юсуф, рассудите нас по справедливости! Можем ли мы себе взять всё это золото, если мы его нашли на земле, или всё же оно принадлежит этому несчастному и его семье? Да ведь ему-то оно уже вовсе ни к чему, господин Юсуф?! – жалобно причитал с каким-то странным акцентом молодой унтер и, низко кланяясь, протиснулся сквозь небольшую тесную группку своих грязных солдат. – Ну ты и глупец, это золото не твоё и тем более уж не твоих грязных солдат! – вскипел толстяк. – Если хоть одну монету кто-нибудь из вас здесь утаит, то палач вам всем на площади руки поотрубает! Быстро показывай, что вы там нашли! – и он в сопровождении своих телохранителей засеменил за Лёшкой. За телегой, возле каменной стены дома, действительно лежало «тело» какого-то человека, а на его груди в свете факелов блестела большая золотая монета, видимая издалека. Все стоящие подобострастно поклонились подходящим, и Керим, старший телохранитель, наклонился вместе с начальником сапёров над лежащим. Хрусть! – в грудь телохранителя от мнимого трупа резко взметнулась рука с кинжалом, пронзая сердце. Хрусть! – и второй телохранитель упал стоящей толпе под ноги, а на затылок замершего от ужаса толстяка обрушился удар, погасивший ему сознание. – Тише ты, Кудряш, тише! – шипел Карпыч. – Силов-то у тебя, что у племенного быка, – немерено. Вдруг зашиб ненароком нашего языка?! – Не-е, дядь Вань, ты чё-ё! – пробасил негромко бывший кузнец. – Я-то силу свою чувствую, живой он, живой, очухается, чай, скоро. – Очухается он, ну смотри же у меня! – продолжал шипеть весь в волнениях старый солдат. – Так! Быстро тела укутали мешковиной и загрузили на телеги! Всё продовольствие – на землю, выгружайте всё вот в этот вот тупичок! Там я пару лопат видел, их из телег выложите и тёмную холстину ещё мне подлинней оторвите! – командовал егерями Лёшка. – Поглубже скотину загоните и привяжите там покрепче. Всё, уходим, и так долго возились, лишь бы сейчас ворота не закрыли на ночь. Через десять минут к крепостным воротам притащились три подводы, закиданные сверху каким-то тряпьём. Десяток бредущих за ними грязных солдат был с замотанными тряпками лицами, а на плечах у двоих лежали лопаты. В руках у крепкого здоровяка свисала, словно страшный флаг смерти, длинная и чёрная тряпка. – Sadık bir yana, bir kenara! Kalede Kara Ölüm! Talihsiz ölüleri vebadan gömmeye götürüyoruz! Yan tarafa! (– В сторону, правоверные, в сторону! Чёрная смерть в крепости! Несчастных, умерших от чумы, подальше хоронить везём! В сторону! – тур.) – голосил молодой унтер, замотанный так же, как и все, по глаза. Сотня янычар, охранявших крепостной проход, раздалась резко в стороны, бормоча ругательства. Чума была страшным бедствием этих времен, выкашивающим зачастую целые территории и армии. Никому не хотелось рисковать, и провожаемые испуганными и брезгливыми взглядами подводы проследовали дальше к выходу. – Ворота закрываются, ночь за стенами проведёте! – крикнул вслед похоронной партии командир янычар и плюнул им вслед. – Лучше бы и сами там остались, только заразу по крепости разносят! Закрывайте ворота! – отдал он команду дежурившим здесь же солдатам из вспомогательного войска. – И перед воротами ещё рогатки ставьте! На крепость и её окрестности опустилась тёмная ночь. Несколько вёрст до ближайших перелесков тянулись подводы со скрипом. Мычал какую-ту заунывную песню грязный солдат, сидящий на подводе, шаркали по снегу сапоги солдат. Чумные трупы нужно было хоронить подальше от крепости – именно это они ответили двум выскочившим из ночи татарским разъездам. Всадники шарахнулись в сторону и ускакали быстрее прочь. Наконец-то показался нужный перелесок, Тимоха сделал ладошки рупором и прокричал в темноту филином. Через несколько секунд раздался такой же отзыв, и с боков дороги из темноты вынырнули белые тени. – Ну, слава богу! – воскликнул подскочивший Макарыч. – А мы уже было волноваться тут начали. Что за маскарад-то у вас, вырядились все, как похоронная команда. – А мы и есть похоронная команда, Карпыч, – усмехнулся Тимоха. – Чума в крепости, вон в телегах трупы везём! – и засмеялся, глядя, как шарахнулись от телег егеря. – Так, всё, некогда лясы точить! – крикнул Лёшка. – Сам же сказал, маскарад. Время, братцы, время, пока турки своего сапёра не хватились, нам нужно подальше уходить! Живко, дышит там наш язык? – Дышит, командир, в себя он недавно пришёл, брыкается даже, – ответил серб. – Ну всё, пока похоронная команда переодевается в белое, остальным – подводы загнать в лесок поглубже и спрятать, а лошадей из них выпрячь! – скомандовал Лёшка. – Толстяка и всё тяжёлое загрузить верхами. Все следы замести. Быстрее, быстрее, братцы! – подгонял егерей Лёшка. – Вашбродь, – обратился Лёшка к Милюткину, – вы давайте тоже верхом садитесь, мы сейчас долго бежать будем, нам ведь нужно будет подальше от этого места, пока тут стоит ночь, уйти. Мы-то сами к бегу привычные, а вам с этим потяжелее будет. Что там в свитке-то хоть, глядели? На лице прапорщика аж цвела улыбка. – Лёха, да там же весь план крепости, со всеми её фортециями, бастионами, ретраншементом и расставленными орудиями! – воскликнул картограф. – Да этому свитку цены же нет, ты представляешь, сколько он жизней наших солдат стоит?! – Ну-у, осталось нам теперь только добраться до своих, – устало кивнул Лёшка, завязывая балахон. – Всё, впереди тройка Карпыча, сзади – Егора, бегом марш! Отряд побежал щадящим лёгким бегом в северном направлении, опытные егеря давно уже свыклись с таким привычным способом передвижения и часами могли вот так вот бежать. Многие даже умудрялись при этом мусолить суджук и вяленое мясо. Часа через два они свернули в небольшой лесок и, найдя там глубокую впадину, разожгли костры. Нужно было немного отдохнуть и продолжить дальше путь уже с новыми силами, до рассвета было ещё прилично. Лёшка дал своей команде пару часов отдыха, а затем снова погнал её вперёд – быстрее, быстрее, быстрее! Под утро пошёл снег. – Хорошо-то как, – улыбнулся Лешка, глядя на бегу вверх и ловя губами снежинки. – Глядишь, хоть немного прикроет след и отведёт погоню. Дядь Матвей, может, сядешь на лошадь да проедешь на ней чуток? – Что я, увечный какой, – проворчал Никитич, – вы вон лучше проводника посадите, тоже мне ещё, пастухом ведь называется, а запыхался, словно какой-то барчук… В сереющих рассветных сумерках добежали до того валашского села, откуда не так давно турецкие фуражиры угнали коров и подводы с награбленным.