Ротмистр проехал вдоль повозок, оглядывая пробитое во многих местах стрелами полотно фур, сколы и выбоины на телегах и на лафете орудия, раненых в окровавленных бинтах, не выпускающих из рук фузеи. – Какие потери, Егоров, сколько повозок пришлось бросить? – Девять рядовых и один младший фейверкер, – ответил вяло Лёшка. – Повозки и орудие с передками всё здесь, в целости, стрелами только побитое всё, – надоело ему уже тянуться перед каждым начальником, устал он за эту дорогу, устал… Ротмистр посмотрел на него внимательно, покачал молча головой, козырнул и отъехал в сторону. Через два дня, пятого ноября, небольшой обоз прибыл в ставку первой армии, где интенданты тыла приняли у сержанта всё по описи, ворча над каждой побитой и продырявленной епанчой, кафтаном или седлом и обещая всё вычесть из попорченного из его скромного унтерского жалованья. Но Лёшке уже было всё равно, он вернулся в свою команду, и ему хотелось теперь просто выспаться под этот мерный шум зарядившего с утра дождя. Глава 7. Засада Генерал-аншеф Румянцев поставил перед своей армией задачу закрепиться на левом берегу Дуная, используя то, что противник потерпел поражение сразу в несколько ключевых сражениях 1770 года, понёс при этом большие потери и утратил всякую стратегическую инициативу. Его нужно было отогнать дальше на юг, полностью очистив левобережье, а потом занимать зимние квартиры в треугольнике Измаил, Яссы и Бухарест. Бухарест в этом случае выдавался бы глубоко вперёд, создавая угрозу турецкой группировке войск в Болгарии и прикрывая все занятые русскими земли в Румынии, Молдавии и Приднестровье. Немаловажно было то, что этот город был не маленький, и в нём вполне можно было бы разместить с должным комфортом все основные войсковые подразделения вместе со штабом армии и с её тылами. Но до этого его ещё нужно было взять. В сторону Бухареста готовилась к отправке сводная бригада под командованием бригадира Гудовича. В её состав вошли Апшеронский, часть Тенгинского и Муромского пехотных полков, Вербованный казачий полк, два гренадёрских батальона, команда гусар, донские казаки и шесть полевых орудий. Отдохнуть Алексею не пришлось. На следующий день поручик Куницын, получивший новый офицерский чин за успешные действия своей команды при Кагуле, выстроил своих егерей и зачитал приказ командующего идти на Бухарест. – Выступаем в поход завтра. На всю подготовку нам даётся лишь один день. Полковник Колюбякин за все былые заслуги явил нашей команде милость и разрешил комплектовать её полковыми охотниками по нашему усмотрению до положенных штатов. Самые большие потери у нас в плутонге Егорова после Бендер, так что действуй, Алексей! По твоему дядьке я своего обещания не забыл и слово перед штабом замолвил, так что забирай своего дядьку из обоза, но гляди, чтобы он как молодой рекрут тут у нас бегал! «Откуда такая доброта вдруг взялась? – думал, гадал Лёшка. – Начальство ведь никогда и ничего просто так не делает, видать впереди такие дела, какие только егерям под стать, вот и явили милость. – Ладно, пока есть такая возможность, буду набирать в плутонг нужных людей». На вечерней поверке у него в строю стояло двадцать восемь рядовых, при повышенном до унтера Макарыче и двух капралах Иван Карпыче и новопроизведённом в начальственный чин Егоре. Унтер Зотов перешёл в соседний плутонг в сержанты, заменив там недавно покалеченного Савельева. Матвей сдал свой обозный плутонг и перешёл рядовым в егерскую команду. Его всё устраивало. – Накомандовался, чай, за всё время, пригляжу хоть тут за тобой! – ворчал старый солдат, примеряя новую форму. С собою из обоза он принёс по просьбе Лёшки целый ящик старых гренад, которые в войсках уже не применялись с десяток лет, и ценности они для интендантов никакой не представляли. Из старой артели в строю стояли фурьер Макарыч, капралы Карпыч с Егором, рядовые Фёдор, Тимофей и поправившиеся от ран Потап, Ермолай и Кузьма. А за спинами пятерых егерей, включая и самого Лёшку, виднелись стволы штуцеров. Такого количества нарезного оружия не то что плутонг, ни одна рота во всей первой армии не видела. И придраться тут было не к чему, четыре из них считались личным оружием и дальнейшему перераспределению не подлежали – частная собственность в Российской, как и когда-то в Римской, империи была свята. – Да, Алексей, чуть больше трёх месяцев всего-то прошло, а ты вон как уже изменился! – кивнул ему Сенцов, получивший за Кагул подпоручика. – Слышали мы здесь и про то, как ты знамя с янычарским полковником взял, и про Бендерский вал со сто целковыми, и про твои новые штуцера. Но самое интересное, это тот ваш вечерний бал, когда вы полночи у костра после ужина с офицерами из штаба песни орали. Вот именно после того же у нас сарацинское зерно начали готовить. До этого все мимо него проходили, никому до него ведь интереса не было, а тут распробовали его, и теперь уже «днём с огнём» не найдёшь! – Да ладно, Серёг, скажешь тоже, песни орали. Я, как всех там накормил, в палатку свою ушёл и уснул сразу же, умаялся ведь здорово, а на завтра в поход нужно было выступать, – оправдывался перед другом Лёшка. – А штуцера нам большой кровью достались. Под Бендерами жестокая битва была, я даже не чаял тогда, что и выживу вообще. Вот ребятки мне помогли, прикрыли. А насчёт риса, ну этого, как его там, сарацинского зерна, так ты не переживай, посылай человека к нам, мы для тебя отсыплем его сколько надо, ребята хорошо им на будущее запаслись… Ты бы замолвил слово перед Смоляковым, у вас там боец в роте один хороший есть, Ванька Кудрявый, из моего старого плутонга, стрелок он отменный и руки у него сильные. Я видел, как он борется потехи ради, и тяжеленые ядра как далеко мечет. Из кузнецов паренёк родом, дюже здоровый. Мне бы он в егерях такой сгодился. – Так ты же себе набрал вроде плутонг? – удивился Сенцов. – Тебе ведь всё равно никто больше положенного не позволит в нём людей иметь, сам ведь понимаешь, поря-ядок. – Да поня-ятно, – протянул Лёшка. – Это я на будущее уже думаю. Сам ведь понимаешь, какая война злодейка, места в егерях всегда освобождаются, как ты своих ребят ни береги. Ну что, замолвишь за Ваньку словечко? – Ла-адно, – протянул подпоручик, – так и быть, замолвлю. Смоляков к тебе хорошо относится. Только не раньше того, как мы Бухарест возьмём и на квартиры там встанем. – Идёт, – улыбнулся Лешка, и они пожали друг другу руки. Основная бригадная колонна шла на юг в окружении дальних конных дозоров. Казаки с гусарами проскакивали небольшие перелески, осматривали русла речек, балок и все те низины, где удобнее всего было устроить засаду. Иван Васильевич Гудович, командующий сводной бригадой, был человеком решительным и суровым, порядок в его подразделениях был на высоте, и все несли свою службу исправно. Два турецких заслона, у Рымника и Бузэу, были сбиты с ходу русской конницей и откатились к большому лесному массиву, начинавшемуся за Урзиченями. Пехоте вступить в дело случай пока не представился, и русские войска шли широкой колонной по Нижнедунайской низменности. Лёшкин плутонг по предписанной диспозиции шёл в головном пехотном дозоре, постоянно взаимодействуя с казачьими разъездами. Вот и сейчас к ним подскакал десяток донских казаков и, красуясь перед зелёной пехотой, лихо гарцевал на своих горячих конях. – Есаул велел передать, что с того валашского селения турка совсем ушла, можете туда вступать и не бояться, – с усмешкой бросил казачий урядник. – А далее за селом уже леса густые начинаются, так мы пока далеко в них не заходили, по соседним перелескам только прошлись. – Ладно, разберёмся, – кивнул Алексей и крикнул рассыпавшему цепью по двое плутонгу: – Через версту будет валашское село, казаки говорят, что там спокойно, но всем ушки держать на макушке! Дома проверять тремя двойками и со всеми предосторожностями, как мы ранее и обговаривали! Вперёд! – Чудной ты, сержант, или боязливый больно, – усмехнулся урядник. – Сказали же тебе, тихо там, ну да как сам знаешь! – и разъезд с гиканьем поскакал по своим казачьим делам. В небольшом валашском селе, стоявшем на оживлённом Бухарестском тракте, куда как раз сейчас вступали егеря, было на удивление тихо. Лёшка поднял и опустил ладонь руки, согнув её в кисти. Все тут же присели на корточки и затаились с ружьями наизготовку. Тихо, как же было тихо в этом селе. Больше тридцати домов крытых соломой глядели на мир через небольшие окошки затянутые бычьим пузырём. Не брехали в селе собаки, не мычала в сараишках скотина, бабы и мужики в традиционных меховых безрукавках не выглядывали с боязливым любопытством из строений или из-за плетня. «Настораживала эта вязкая тишина Егорова, ох как настораживала. Было в ней что-то противоестественное, хоть бы курица какая пробежала или тот же дымок взвился над крышей. Нет же, вымерли тут все, что ли, разом? Казаки говорят, всё проверили и всё тут спокойно. Но бережёного ведь Бог бережёт!» – думал Лешка, всматриваясь вперёд. – Внимание, плутонг! Работаем, как я и говорил, шестёрками по три пары стрелков, только теперь по две шестёрки на дом – одна шестёрка проверяет, вторая в ста шагах дом на прицеле держит, а штуцерники – позади всех! Шестёрка Егора со мной в резерве. Остальные разобрали свои дома! Вперёд! – и он махнул рукой. Шли по улице, проверяя последовательно дома и хозяйские постройки внутри дворов. Пара человек проверяла дом, затем сараишку или амбар. Трое страховали дверь и окошко, штуцерник же держал на прицеле всё строение поодаль. Страхующая шестёрка в это время залегала в укрытии, взяв дом в дальнее кольцо. – Первый дом – чисто, сараи – чисто. Второй через улицу – чист, – доложились капралы. – Третий дом – чист, четвёртый – чисто! – крикнул Карпыч. – Но тут, Ляксей Петрович, кровища песком закидана у порога и на стене кровавые брызги, всё свежее. – Сторожко, ребята! Сторожко идём! – крикнул Лёшка и, идя по самой середине улицы за резервной шестёркой, плотнее сжал свой штуцер. Пятый и шестой дома встречали егерей таким же молчанием, как и прежние. Левая команда опередила немного своих соседей, и в дверь избы шагнул самый молодой из солдат – Репкин. – А-а-а! – раздался его резкий крик, а затем какое-то бульканье. – Тревога! – крикнул Карпыч, и один за другим около дома захлопали выстрелы. От домов в сторону резервной шестёрки и Лёшки с Матвеем отбегали обе команды, и то один, то другой из них, чуть отстав, разворачивался и стрелял в толпу преследовавших их турок из без малого трёх десятков человек. А от калитки того дома, где напоролся на засаду Ефим Репкин, отдавал громкие команды высокий турок в красной феске с кисточкой. – Егор, сними старшего! – крикнул своему снайперу Лёшка и рявкнул резерву: – Штыки примкнуть! Все в линию, целься! Бах! – хлопнул штуцер Егора, и турецкий командир, откинувшись назад, сполз по забору на землю. Толпа егерей проскочила за спины восьми товарищей, разворачиваясь там и защёлкивая на фузеях штыки. – Огонь! – скомандовал Лёшка, выцеливая турецкого унтера, бегущего чуть сзади и подбадривающего своих солдат гортанными криками. Бабах! – одновременно хлопнул фузейный залп, и в набегающую толпу ударило семь пуль. Лёшка, резко закинул штуцер за спину и, выхватив пистолеты, разрядил и их, отступая под защиту штыков. Только что храбрые, турки, оставшиеся без командиров и потеряв убитыми и ранеными восьмерых товарищей, загомонили и начали потихоньку пятиться назад. Духу идти в рукопашную с этими людьми в зелёном им не хватило. – Заряжай! – скомандовал Лёшка, сам стаскивая штуцер со спины и откусывая кончик патрона. Все три десятка егерей сейчас слаженно делали то же самое, следя лишь глазами за отступающим от них врагом. Кто-то сам вытащил Лёшкины пистолеты, перезарядив и их. Через пару минут плутонг был снова готов к стрелковому бою, в строю был тридцать один человек, не хватало только Ефимки Репкина. – Никитич, дай сюда две гренады! – попросил Лёшка, и дядька достал из сумы два чёрных чугунных ядрышка с фитилём. – Трут подожги и держи наготове, – попросил он его и обратился ко всем остальным: – Их теперь меньше, чем нас, они без командиров и боятся нас. А мы знаем, где они засели, и у них тело нашего товарища. Вперёд никому не лезть, выбивайте их вдоль по улице пулями, в здания никому не входить, – и махнул рукой, – пошли! Из пятого и шестого домов, где они напоролись на засаду, в сторону егерей хлопнули несколько выстрелов, но они тут же прекратились, подавленные точным огнём фузей и особенно штуцеров, пробивавших саманные, сделанные из смеси навоза и соломы стены хат. Основная же толпа турок отступала в это время в другой конец села, где, недалеко от околицы, шагах в шестистах, начинался достаточно густой лес. Они изредка постреливали в сторону русских и подбадривали друг друга, но вперёд уже не лезли, помня, как быстро русские выбили десяток их товарищей. Ружейные пули посвистывали над егерской цепью, не причиняя ей вреда. Левый дом встретил наступающих молчанием, но веры в это спокойствие уже не было, и Алексей, попалив одновременно фитили на обеих гренадах, выждав пять секунд, закинул их разом в окно. Бабах! – глухо сработала одна старая гренада, а из окон и щелей дома повалил дым, а внутри кто-то завизжал! «Лишь бы не мирные!» – с ужасом подумал Лёшка и, отпихивая слетевшую с петель дверь, выхватывая пистоли, ворвался вместе с пятёркой егерей вовнутрь. Его чуть не стошнило: на земляном полу лежало пять неподвижных тел, и одно без головы было одето в форму русских егерей. В углу копошилось двое турок, у одного из ушей шла кровь, и это именно он сейчас истошно визжал. – Голову Ефимки найдите и вынесите тело во двор! – скомандовал Алексей. – И это, приберитесь тут, – и он вышел на улицу, вкладывая пистоли в кобуры. На улице всё было то же – вялая перестрелка с турками и молчащий дом справа. Здесь всё повторилось в том же порядке, как и в предыдущем, с той лишь разницей, что в нём сработали обе гренады, а внутри дома было четыре трупа. Через две минуты два десятка турецких солдат неслись от села в сторону недалёкой опушки леса. – Уйдут, – сплюнул им в след Егор, перезаряжая дымящий штуцер. – Не уйдут, – покачал головой Макарыч, показывая в левую сторону, где из перелеска выскочили с десяток казаков и начали с посвистом заходить на беглецов. – Порубят в капусту теперяча, – подтвердил Егор. – Это-то они могут, чё бягущих-то не рубить, весело ведь, не то что избы как следует в селе поглядеть. Через несколько минут в село вступил казачий десяток, ведя за собой на арканах троих пленных. Урядник подскочил к Лёшке и, молодцевато спешившись с коня, покрутил свои обвисшие усы. – Ну чё, пяхота, видели, как мы всех этих порубали, покуда вы телились тут? Лёшка поднял глаза от лежащего на земле Ефимки, к шеи которого Ваня Кнопка приставлял голову, и его глаза налились кровью. – Ну что, ушла турка с валашского селения, можно туда вступать пяхоте и не бояться, да, курва?! – и схватил его за грудки. – Да ты что хватаешься-то, стервец! – заорал было урядник, пытаясь освободить захват. Казаки тут же выхватили шашки, готовясь их пустить в ход, и сразу же их опустили – в глаза каждого из них смотрело по три ружейных ствола, а как стреляют егеря, уж они-то прекрасно знали. Лёшка перехватил руку урядника в запястье, подвернул её немного в районе кистевого сустава, и, сорвав со своей груди другую, перехватил его за шею, и наклонил голову к земле. – На, смотри, гадёныш, смотри на русскую кровь! Это по твоей вине, шкура, этот солдатик тут сгинул. Красуешься, курва, весело воевать хочешь, а из-за твоей дури православные люди гибнут! Этому тебя батька в станице учил, этому, да?! – орал в бешенстве Лёшка. Казаки вложили шашки в ножны и спешились. – Прости Платошку, сержант, все мы с ним виноваты тут. Прощения просим, православные, перед вами, – гудел самый старый дородный казак с кривым шрамом через всё лицо. – Мы тут прошлись давеча, в крайние дома заскочили, и с этой и с той стороны улицы, тихо ведь всё было, спокойно тут. А нам дальше нужно было скакать дозором, всю опушку проверить, вот мы и повелись на басурманскую хитрость. Кто ж знал, что они тут так запрячутся удачно. Простите Христа ради! – винился казак.