– Как не быть, есть, конечно, а что задумали-то, Ляксей Петрович? – с готовностью откликнулся дядька. – Да мне бы немного амуницию под себя подогнать, а то неудобно будет со всем своим обвесом бегать. Для штуцера вот чехол, чтобы он не мок под будущими осенними дождями, для пистолей чехольчики поменьше, они кобурами называются – это чтобы их на ремне было удобно носить и доставать в случае нужды быстро. Ну и вот под метательные ножи приспособь какую-нибудь сделать, а то старая полотняная подвесь вся уже измахратилась. Теперь если это всё аккуратно и красиво сделать, так постоянно при себе можно будет носить, для егерей ведь сие позволительно. – Ну пошли, – кивнул Матвей, и они отправились к местному умельцу. За всё про всё и особенно за срочность нужно было отдать рубль. – Это потому, как за вас, господин старший сержант, Матвей Никитич просит. А так бы всё вместе никак не меньше двух рублей вышло, – объяснял заказчику пожилой солдат со всклоченной седой шевелюрой и в фартуке. Самым мудрёным было понять умельцу по пошиву кожаных изделий, что это за чудные кобуры такие от него требуются, но, уразумев и внимательнейшим образом выслушав Алексея, он попросил оставить ему пистолеты и метательные ножи. – Это чтобы подогнать их под изделие лучше, вы же сами говорите, чтобы их выхватывать поудобней было. Со штуцера же просто сняли мерку и попросили за всем этим зайти через два дня. А вечером в команде была походная солдатская баня. Чуть в стороне от общего расположения войска, где было почище и не было тех смрада и вони, сопровождающих большие подразделения всех армий этого времени, егеря натянули две полотняные палатки. В одной, поменьше, они сделали парную, а в другой, стоявшей впритык к первой, разместили помывочную. На разогретые на костре голыши плескали обильно водой и, прогревшись как следует, хлестали себя вениками из дуба и липы. – Эх, берёзки здесь нашей не хватает, русской, мягонькой, духмяной, – крякали егеря исходя потом. – Давай, давай, не задерживай обсчество, парься скорее! – галдел у парной палатки следующий очередной десяток. И распаренные мужики неслись нагишом в Кагул – хороша водица, а у нас она всё равно лучше, тут ведь как в парное молоко ныряешь, до того озёрная вода под жарящем солнцем нагрелась. Мылись в мыльне из общей шайки и вёдер, натирая себя банным щёлоком и мыльной травой. А потом снова по очереди – в парную, чтобы хорошо пропотеть, ибо хороший пар на чистое тело лучше садится! В самом конце уже стирали исподнее и мундиры, снова окупывались и млели лёжа на прибрежной травке. Эх, и хороша жизнь! – Ляксей Петрович, отойти бы надо, – попросил его после ужина с традиционным гуляшом-кашей Карпыч. У раскидистой ивы с густой порослью Карпыч достал из-за пазухи кожаный мешочек-кошель в два кулака и предал его Лёшке. – Вы у нас как бы за старшего в прошлом деле были. При вас и под вашим началом сей трофей нами и был добыт, значится, вам, стало быть, и решать, как нам его делить теперяча, – твёрдо сказал егерь и отступил к стоявшим рядом Макарычу и Тимохе. Кошель был весьма тяжёлым. Лёшка развязал тесьму, и в его глубине сверкнул жёлтый металл – золото! Он нахмурился и посмотрел на товарищей. – Откуда это? – Трофей этот боевой, Петрович. Он с боем нами на вражине пленённым был взят. Я когда того здорового янычарского полковника обыскивал и у него саблю с кинжалом отбирал, так и это кошель с пояса срезал. Всё равно ведь забрали бы всё это штабные, а так хотя бы тому, кто в деле был, по справедливости он достанется, – рассказывал капрал Макарыч. – Казачки так и вовсе вон из лагеря всю казну визиря растащили, и хрен что теперь найдут, а толку-то с тех казаков было, так, лишь одно мельтешение. – Да не сумлевайся, господин сержант, что в бою взято, то и твоё свято! – кивнул Карпыч. – Тут всё по чести, мы же ведь не каты какие. Лёшка подумал и принял решение: и правда ведь, не смародёрили же кошель с трупа, всё равно ведь какой-нибудь прощелыга со штаба отобрал бы всё и потом в кабаке или в карты прокутил, а так хоть в дело, добытое солдатику пойдёт, да на то же пропитание или лечение. – Ладно, – кивнул он, – подстелите тряпицу на землю, поглядим, что там внутри есть… Да-а, неплохой улов, – протянул он. На земле лежало двадцать золотых турецких пиастров, двенадцать с чисто арабской вязью, восемь английских гиней и ещё шесть каких-то непонятных европейских монет, два Елизаветинских и один Екатерининский русских двойных червонца. Тут же было десять серебряных австрийских талеров, несколько золотых колец, серёжек и цепочек. Небольшой горкой лежали поблёскивающие камешки, в них Лёшка не разбирался, знал только, что вот эти красные камешки вроде бы должны быть рубинами, а эти зелёные – изумрудом, ну и голубой был, наверное, топаз. По всему выходило, что их егерская четвёрка стала обладателем большого богатства, а её прежний хозяин не доверял банкам или кубышкам и любил всё своё состояние всегда носить с собой. Ну вот, выходит, и поплатился за это. Теперь предстояла тяжёлая доля – разделить всё сокровище так, чтобы даже тени сомнений в нечестности или несправедливости не закралось ни в одну голову. И так ведь взрослые мужики доверились ему, молодому недорослю из дворян, а не скрыли и не поделили меж собой всё вот это вот втихую. В итоге он поступил просто: разделил всё на четыре, как он посчитал, равные по стоимости кучки и повернул спиной к драгоценностям Карпыча. – Чьё? – и он показал на одну кучку. – Тимохино. – Чьё? – Ваше, Ляксей Петрович. – Чьё… Так каждый из присутствующих оказался обладателем своей личной доли добытого. Лёшке досталось пять золотых пиастров, две гинеи, три арабских, две каких-то непонятных европейских монеты и ещё два серебряных талера. Плюс к ним была цепочка и пара колец с серьгой, из камней же достались два красных, один зелёный и три голубых. – Всё по чести, может, кто-то недоволен разделом? – и Лёшка оглядел всех стоящих. Нет, вопросов ни у кого не было, всё было на глазах у каждого, и никаких вопросов тут в принципе не могло быть. – Ну тогда слушайте меня внимательно, господа егеря, – и Алексей принял как можно более суровое выражение лица. – Мы только что поделили с вами по чести общий трофей. Добыли мы его в бою, и душа наша может быть на месте. Но знайте, если хоть кто-нибудь прознает об этом нашем золоте и каменьях, то ни одному из нас не жить. Такие ценности, если про них не держать строгую тайну, приносят их обладателем лишь одну смерть! Хоть один из вас сверкнёт хоть чем-нибудь при людях или даже втихаря будет разглядывать – так всех четверых нас насмерть зарежут, а перед этим ещё и огнём будут пытать. Тут в лагере лихих голов, особенно среди казаков или арнаутов, хватает, – стращал своих товарищей Лёшка. – Дело, конечно, ваше, как свои богатства употребить, но я говорю вам твёрдо: не спешите. Придёт время, и, может быть, вернётесь вы со службы домой, когда это пожизненное рекрутство отменят, и вот тут-то это ваше богатство вам и пригодится. Всё ли всем понятно? Мужики прониклись. Они и сами видели, к чему приводит любая неосторожность в их жизни, а тут, при таком-то богатстве, нужно в сто раз ещё быть внимательнее. Правильно сержант говорит, нужно всё это хорошо запрятать, и им не светить. – И ещё одно, – попросил слово Алексей. – По деньгам и каменьям – ладно, они-то ценности обезличенные, ну-у, как бы сказать проще, такие общие, что ли. А вот по вот этим вот золотым цепочкам, кольцам и серьгам – тут уж сами понимаете, братцы, их ведь кто-то перед этим носил, и как они в руке янычар попали, можете себе представить? Поэтому не знаю, как вы, а я их отдам в храм, не могу я их себе для мены оставить. Егеря выслушали сержанта, посоветовались и решили поступить со своим так же. – Петрович, тут тебе, это самое, сабля с кинжалом причитается ещё ко всему, янычарские. Мы уж тут сами так все решили, – и Макарыч, как видно, стесняясь, протянул Лёшке богато украшенную полковничью саблю с кинжалом. – Хм, спасибо, – коротко поклонился Алексей, решив с этим не жеманничать, всё-таки от чистого сердца это ему солдаты дарят. – Саблю я возьму, занятная вещица, а этот кинжал пусть лучше у Макарыча будет, – и усмехнулся, – как-никак это ведь он того янычарского полковника обыскивал, да и кинжала у нашего капрала хорошего на поясе нет, а егерю он ведь, сами знаете, всегда в деле нужен. Столовался Лёшка в солдатской артели, куда входила вся его четвёрка и ещё шесть егерей: Потап, Егор, Ермолай, Иван, Фёдор и Игнат. Очередным кашеваром на сегодня был Ермолай, и, пока все отдыхали, распаренные после походной бани, его густой бас от костровой поляны егерей доносился, наверное, аж до самых мушкетёрских рот. Ты бессчастный добрый молодец, Бесталанная головушка, С малых ты лет в несчастии возрос, Со младых лет ты горе мыкати… – Ты бы готовил пошибче там, Ермох, народ ведь изголодался уже эту твою печальную песнию слушать, – крикнул своему закадычному дружку чёрный и кудрявый, как цыган, Фёдор. – Вот и подошёл бы к костру, да и помог, чем вон, лёжа, с кошмы орать, – как ни в чём не бывало пробасил дежурный кашевар и снова затянул припев: Ты детинушка-сиротинушка, Бесприютная ты головушка! Без отца ты взрос ты, без матери, На чужой, дальней на сторонушке… – Тьфу ты, – сплюнул Федька, – вот хошь беги от котла, когда наш Ермолка кашеварит. И ведь получается же повкусней, чем у некоторых, а он перед этим так грусти нагонит, как будто бы ты на поминках побывал. – Ну ты в соседнюю артель переходи, ежели тебе тут не нравится, – подколол соседа худой и жилистый, с белыми, как лунь, волосами Егор. – Да а толку-то, – хмыкнул Федька, – энти ж тоже по соседству, как и все мы, Ермолку слушают. Не-е, я уж лучше с вами, в нашей артели мне само обсчество по душе, а там какие-то злые все. – Да это просто ты у нас балаболка, Федька, там-то тебя шпыняют, а тута у нас терпят, – махнул ему незлобиво рукой Карпыч. – Ну да, а как мясца достать для артели или ещё чего полезного, так это Феденька, давай, давай, а как приветить меня по доброте сердечной, так сразу – Федька, уйди долой с глаз, – буркнул егерь и сделал вид, что обиделся. На сегодня была всё та же мясная каша, как и обычно, правда, теперь хорошо сдобренная самим мясом, да и на жаркое, что томилось на раскалённых камнях, мясного сегодня тоже было в избытке. На поле битвы полегло или было изувечено множество коней, а солдат, как говорится, в еде непривередлив, и от любого мяса он никогда не откажется. Разделили всё поровну, в том числе и принесённый из тылового обоза каравай, и люди, месяцами грызшие сухари или лепёшки, с наслаждением теперь откусывали по малому кусочку от своей доли. – Говорят, с завтрашнего дня к солдатскому порциону начнут печёный хлеб давать. Вон охфицерам и гренадёрам уже сегодня его дали, глядишь, и до нас теперяча очередь дойдёт, – облизав ложку, поведал артели новость Потап. – У меня в обозе земляк есть в хлебопёках, сам мне всё это по большому секрету сказал. – Земляк там у него, канешна! Так что ж ты тогда для обсчества хоть бы какую краюху хлеба-то сюды не захватил? У нас вон у командира там тоже земляк есть, и хоть он сам не в хлебопёках, а всё же всю свою артель вон Ляксей Петрович уважил, – желчно выговорил Потапу Макарыч. На что тот только лишь покраснел и опустил глаза. Крыть ему было нечем. Солдаты привыкли жить своей тесной общиной, так же как и крестьяне, откуда они сами все, в общем-то, и вышли. Только так, постоянно чувствуя локоть товарища, и можно было выжить хоть в бою, а хоть бы и в трудной походной жизни. – А ещё говорят, что на охфицерский порцион нынче баранину дают, – продолжил свой рассказ сведущий Потап. – Только для штаб-офицеров ягнятину или ту же лопатку от барана мягонькую отрубают. Ну а кто из их благородий рангом пониже, так тем вовсе жирные куски достаются с малой мяской, потому как в некоторых овцах этот жир аж со спины мешком свешивается. И как мой сведующий земляк сказал, что такую овцу турки курдюшной зовут, и очень они её за этот самый жир сильно ценят. Ещё делают они какое-то своё блюдо с этим самым жиром и с сарацинским зерном. В отбитом османском лагере его ведь много брошенного осталось, а никто себе по ненадобности и не берёть. – И правильно, что не берут, – усмехнулся Макарыч. – Мы как-то попервой, с незнанки-то, пробовали было его есть, так тьфу, гадость знатная получается. С нашей-то русской гречей, просом или той же пшеницей, ячменём вообще ведь оно не сравнится. И как только его басурмане могут есть, разварится всё в кисель, даже ложкой как положено не зачерпнёшь. Лёшка сидел и мотал на ус всё то, что только услышал. Действительно, не зная, что такое рис и как его правильно готовить, вкусное блюдо из него не сделаешь. А, была, не была, тряхнём стариной, угостим новых боевых товарищей! Кто из настоящих мужиков не умел в далёкой России XXI века готовить плов в походных условиях на природе? А если ещё ему довелось послужить на юге, и к тому же на очень-преочень таком «южном юге»? – Так, слушай сюда! – Лёшка приподнялся и сел на корточки на своей кошме. – Завтра буду учить вас правильно готовить это самое сарацинское зерно. Глядишь, и вам когда-нибудь пригодится, как никак хороший приварок ведь никогда к обычной пищи не помешает, а мы тут, на юге воюем, где этого самого зерна всегда предостаточно. Если кому-то оно не понравится, ну я тогда даже не знаю, – и он с сомнением покачал головой. – Мне нужна будет от вас помощь. Коли сготовим всё удачно, значит, пригласим к себе на пир и своего подпоручика, и ещё кого только сами пожелаете. Так, найдите мне на завтра два котла, большое ведро ну и можно большую чашу или даже лучше железный таз. Кто за это возьмётся? Глаза артельных загорелись любопытством, всегда же интересно посмотреть на что-нибудь новое или самим в нём поучаствовать, а тут такое!