Обе машины с продовольствием быстро пустели. Особенно ящики с красным вином и сыр. Там командовала Панова. Были и лежачие раненые, им я только четыре машины выделил, остальных в Минске оставил. Транспортные самолёты вывезут, подполье начало активно нашим освобождённым помогать в городе, строя оборону, зачищая от немцев и их приспешников. В грузовиках я планировал к нашим доставить опытных командиров, которые могут пригодиться. Тут, конечно, много разных людей, были и лётчики, и тыловики-интенданты, даже три военных корреспондента, но всё равно нужны. Кстати, двум корреспондентам, что не сильно сдали физически, я поручил вести репортаж о нашем рейде. Старый трюк. Выдал им карандаши и тетради. Фотоаппарат тоже выдал, из квартиры Кубе, и три плёнки. Ремонтников тоже взял с собой, как и обещал. Они фактически стоя ехали – сами согласились. Хоть стоя, но к своим. Так что этот десяток захваченных машин ой как нам пригодился. Полегче стало. Шли всю ночь, а под утро разделились на три колонны. Коринженер повёл четыре «тридцатьчетвёрки» и два КВ-1 к аэродрому, где расположилась разведывательная эскадра и довольно крупная истребительная часть. Впереди двигались два броневика, их задача – приблизившись к границам аэродрома, не дать взлететь ни одному самолёту и уничтожить зенитчиков. Остальные доделают дело. Я сообщил генералу, что ставлю им задачу по уничтожению этой лётной части. Главное – вместе с личным составом, самолёты не так важны. Тот меня сразу понял и кивнул. Я же повёл вторую группу к аэродрому, где разместились штурмовики. Те самые «лаптёжники», что так беспокоили корпус Петровского. Не одного его, конечно, но я пока на него работаю. Вряд ли такие типы самолётов только на одном аэродроме сосредоточились, но эта группа действует в зоне расположения Шестьдесят третьего корпуса, а я её командиру обещал помочь. Третья колонна, с грузовиками, двигалась за мной. Там немало лётчиков было, я планировал захватить аэро дром, постаравшись побольше самолётов взять целыми, и, загрузив в них раненых, отправить к нашим. Перед этим одного пилота к штабу корпуса вышлю, пусть встретят и нашему ПВО передадут, что это трофейные самолёты и сбивать их не надо. «Лаптёжники» – одномоторные самолёты с двумя членами экипажа, но если в кабину к стрелку по двое сажать, то сколько-то человек да вывезем. Плюс сами лётчики. Мою идею горячо одобрили и уже составляли списки тех, кто сможет поднять трофейные штурмовики в воздух. Танкисты, а у меня было шесть «тридцатьчетвёрок», тоже знали, что им делать. Правда, аэродром неизвестно как обустроен и работаем по нему наугад, но я надеялся, что всё удастся. Немцы определённо нас ждали, видимо, их предупредить успели, но особо ничего сделать не смогли, сообщение явно запоздало. Пока мы двигались к своим целям, то, помимо охранного полка, дозор уничтожил с десяток постов на перекрёстках и охрану двух небольших мостов, потом те встречаться перестали: или мы из зоны контроля вышли, или их убрали у нас с дороги. Когда же идущая на пределе скорости бронеколонна нарвалась на плотный огонь зениток, мы прошли через них как нож сквозь масло. Крупного калибра тут не было. Снесли оборону, расстреляв три самолёта, что пытались взлететь. Ещё с десяток с запущенными движками стояло, но экипажи их бросили и разбежались. Два танка встали на охране самолётов, остальные, разбившись на пары, начали зачистку. После этого мы подали сигнал третьей тыловой колонне. Именно тогда я и был ранен, когда покинул танк. И ладно бы немец какой подстрелил, так нет – в самолётах, что сейчас горели, патроны рвались, вот одна пуля и впилась мне… в общем, в задницу. Врачи из подъехавшей колонны среагировали с потрясающей скоростью и минимизировали последствия от ранения, так что крови я не так уж много потерял. Каморку врача этой авиачасти тоже нашли, и всё что нужно у наших докторов имелось. Что в задницу попали, я всё же немного преувеличил, пуля вошла сбоку в левую ногу ниже ягодицы, прошла её насквозь и впилась в правую ногу. В общем, кости не задеты, пуля впритирку к ним прошла, а вот мясо пострадало. Но я, даже лёжа на операционном столе, единственный, кстати, раненный в этом бою, успевал отдавать приказы. Лётчики, изучив авиатехнику, готовили машины к вылету. Врачи отбирали, кого отправить из самых слабых. На аэродроме было три связных «Шторьха». Одному из летчиков я на карте показал, где находится штаб Шестьдесят третьего корпуса, велев доставить туда мой рапорт. Его написали под диктовку, и я расписался, пачкая бумагу кровью. Потом летчик, забрав трёх командиров, которые из-за недоедания весили мало, улетел. А чуть позже радисты передали, что на нашу волну вышел радиоузел штаба корпуса, там подтвердили – долетели парни, сообщили, что ПВО предупреждено, а наши ястребки встретят и доведут до аэродрома. Поэтому вскоре захваченные самолёты поднялись в воздух и улетели. Лётчики оказались правы: чтобы вернуться к своим, они и на ступе улетят, не только на незнакомых для них машинах. На аэродроме только две летающие машины остались – те два «Шторьха». Один из них для меня готовили, я собирался покинуть немецкий тыл, делать мне тут больше было нечего. Глава 16 Снова госпиталь Генерал подъехал, когда трофейные самолёты уже в воздух поднялись. Он свой аэродром тоже уничтожил. Уловка с броневиками сработала, хотя сгорели оба, но дали возможность более медленным танкам сблизиться и открыть прицельный огонь. Я забрал списки погибших. В отличие от меня, у генерала погибло пятеро, трое из экипажей броневиков выжили, их готовились вывозить – все они были ранены. Вот и пригодился резервный «Шторьх». В докладе Петровскому я сообщил о своём ранении и о выполнении приказа. По крайней мере два аэродрома со всем содержимым уничтожены, ещё два под вопросом, там другие бронегруппы работали. А так как я ранен, то возвращаюсь. Он по рации подтвердил моё решение. – Не скажу, что утро доброе, товарищ генерал, но я рад вас видеть, – сказал я, лёжа у медсанчасти на носилках на животе, накрытый одной только простынёй. – Как же тебя, старлей, так угораздило, а? – Сам в шоке. – Там командиры такие истории о твоём ранении рассказывают. И что тебе рикошетом от брони башни танка прилетело, и что в смотровую щель пуля влетела, и там после многочисленных рикошетов тебе в заднюю часть попало. Хорошо, Маринин сообщил, что тебя шальной пулей ранило от разорвавшегося боеприпаса в горевшем самолёте. Он сейчас в штабе части все бумаги выгребает. Те, что мы на нашем аэродроме захватили, ему тоже передают. Хочет вывезти. – Знаю, он уже приходил, докладывал. Сейчас к нам летит «Шторьх», который я к командарму Петровскому отправил с донесением. Кстати, он теперь командующий армией. Этот самолёт доставит командира по связи и радиостанцию. А я выбыл из строя и обратно полечу. Вообще, о чём я с вами хотел поговорить… У меня тут такие отличные планы вырисовывались, но ранение всё перечеркнуло. Однако я о вас вспомнил. Может, вы мой план исполните? – Любопытно послушать, – заинтересовался тот. Генералу вынесли из здания медсанчасти стул, и он сел рядом со мной. Также ему с полевой кухни котелок принесли, я-то только что поесть успел. Немцы на завтрак готовили картошку с мясом, а наши эту стряпню закончили. – Примерно в семидесяти километрах от нас находятся склады хранения резервной бронетехники. Там примерно шесть десятков танков «тэ – двадцать восемь». – Знаю эти склады, я их курировал. Там база модернизации этих танков. И не семьдесят километров дотуда, а почти девяносто. Это если по прямой, а по сути выйдет в два раза больше. – Не буду спорить, так и есть. Эти танки немцы не используют, и их всего взвод охраняет. Я о танках узнал от постового, который туда офицера-интенданта сопровождал. Неделю назад всё было на месте. План такой: пересидеть день, а как стемнеет, рвануть к складам, захватить их, заодно пополнить запасы топлива. Там серьёзные запасы, как вы знаете, немцы тоже присосались к ним, но пока не всё использовали. А у нас топлива едва ли на сто километров. Даже до передовой едва хватает. В общем, захватить склады, привести танки в порядок – они на консервации. Вооружение, боеприпасы, топливо добить до полного, посадить по механику-водителю – экипажи не нужны, поэтому в боевые отсеки ценные грузы можно набить. И все это дело перегнать к нашим. Вот такой план. Петровскому я уже сообщил в докладе, тот его одобрил, приказ на «Шторьхе» доставят. Танки нашим войскам как воздух нужны, слишком много их потеряно. Два батальона, пусть и устаревших бронемашин, на дороге не валяются. – Почему два? Там все же поменьше. – Это по довоенным штатам. Не в курсе? – Нет. – Из-за больших потерь в танках решили изменить штаты. Теперь три танка во взводе, а не пять, три взвода в роте, три роты в батальоне, три батальона на полк, или четыре на отдельную бригаду, три полка на дивизию. Танковые дивизии решили расформировать, бригады будут. – Вполне логично, если потери действительно настолько большие. – Чудовищные… Однако вернёмся к вам. От основного балласта мы избавились, отправив к нашим. Хорошо, что на аэродроме транспортный «юнкерс» был. – Какой «юнкерс»? – Ах, вы же не знаете. Тут кроме штурмовиков транспортник приблудился, так что улетело на штурмовиках почти шестьдесят командиров и на транспортнике около сорока. Из-за дистрофии по весу входили, набились как кильки в банке. Вот и вышло, что около ста человек мы отправили, сняв немалую нагрузку с наших медиков. Правда, осталось еще три с половиной сотни человек, половина из которых слабы, но шансы поднять их своими силами есть. Вон, кухню прихватили, запас продовольствия и лётные пайки. Откармливать ослабевших будем. Медики выносят всё, что в санчасти есть, меня потому на открытом воздухе и положили. Готовимся покинуть территорию аэродрома. Однако я вот что вам еще скажу: чушь это всё с днёвкой в лесу – я полежал и подумал. Эта сторона фронта у немцев лишилась авиационной поддержки. Поэтому днём надо идти, прямо сейчас. Тяжёлые танки и «тридцатьчетвёрки» не гонять: туда сто километров, обратно столько же, двести выходит, а моторесурс не вечный. Надо отъехать в сторону, организовать лагерь в лесу, выгрузить всех командиров из ослабленных, кухню им оставить. Всех врачей там же оставить. Потом сформировать колонну из броневиков и немецких танков и отправить усиленную рейдовую группу вперёд, чтобы брала мосты, оставляя там охранение. Остальные на грузовиках пойдут следом. Эта группа склады и захватит, у немцев там силы небольшие. Остаток дня приводите танки с хранения в строй и, как стемнеет, двигаетесь к фронту, соединяясь с основной группой, и переходите к нашим. По пути постарайтесь побольше грузовиков добыть, чтобы запасы топлива и ценного имущества вывезти. Сами знаете, что надо брать. Здесь на аэродроме всего один бронетранспортёр, три грузовика и два мотоцикла взяли трофеями. Ни одной легковушки не уцелело, побито всё осколками и пулями. Топлива немного, но сливают с бочек. Тут нас прервали, прибежал командир с сообщением – наши нормально долетели. Встретили их и сопроводили до аэродрома. Два самолёта слегка повреждены при посадке, но пострадавших нет. Тут и «Шторьх» связной прилетел. Мы попрощались, и меня с личными вещами разместили в санитарном самолёте. Пока несли, один из корреспондентов сделал моё фото, я улыбнулся, лёжа на носилках, и показал большой палец. Панову во втором самолёте с двумя ранеными разместили, а Маринина в кабине «лаптёжника» – всё же привели один в порядок. Три «Шторьха» вместе держались, на небольшой высоте, а Маринин со своими бумагами и трофеями, вроде шифровальной техники, что сунули в бомбовый отсек, давно усвистал. У них скорость в три раза больше. Летел я, лёжа на животе, так мне удобнее было. От тряски при посадке потерял сознание, ещё и раненый на мои ноги повалился, но всё же сели мы благополучно. Очнулся, когда меня неловко доставали из отсека, стукнув носилками о бок дверного проёма, остальные его уже покинули. Я тут же обеспокоился своими вещами, что вызвало смешок со стороны. – Доброе утро, товарищ генерал, – заметив Петровского, сказал я. – Хорошее утро, – согласился тот. – Три аэродрома уничтожено, наши лётчики выслали пару истребителей, те подтвердили. Насчёт тебя я договорился. С тылового аэродрома вечером вылетает борт в Москву, тебя доставят на нём, а не как других командиров – в санитарном эшелоне. Машину для тебя приготовили, выезжаете немедленно. – Отлично. Осталось аккордеон получить, и можно попрощаться. – Кхм, – тут генерал смущенно прочистил горло, и я заподозрил, что сейчас услышу нечто неприятное. – Вчера налёт был, прямое попадание в мою землянку. К счастью, никто не пострадал, но мои вещи и твой музыкальный инструмент… Нет их больше. – Не везёт мне на них. Это уже третий с начала войны. Прощайте, товарищ генерал. – Прощай, старлей. Надеюсь, ещё свидимся. Я всегда буду помнить твою помощь. Меня погрузили в подъехавшую «полуторку», сюда же и Панова залезла, её тоже в Москву направляли, и мы покатили в сторону аэродрома. Тут километров семьдесят надо проехать, надеюсь, с такой скоростью к вечеру будем на месте. Мои вещи, как и чемоданчик с трофеями, при мне. Только винтовку забрали. В кабине место пассажира было свободно, но Панова решила ехать со мной в кузове, её назначили моим сопровождающим. В одной из деревушек она меня умыла тряпицей и покормила щами, а потом мы поехали дальше. Чтобы скоротать время, мы разговаривали, я рассказывал, как первый день войны встретил и что дальше происходило. Как в госпитале оказался и где лежал. Выяснилось, что Панова там же служила, но её направили в длительную командировку за неделю до начала войны – в минский госпиталь. Описала, как войну встретила и неожиданно узнала об окружении Минска. Как таковой обороны не было, все были растеряны, бежали кто куда, а она раненых не бросила – делала и делала операции. Спрятала её старшая медсестра, она из местных, потом в другом доме организовали подпольную больницу. Там Панова с ещё шестью врачами и медиками занималась ранеными, старясь поставить их на ноги. Благополучно дохали до аэродрома, где нас ждали и даже покормили. Водитель обратно рванул, а меня занесли в салон старенького «Дугласа». Пробоин с латками много, видимо, попадал под обстрелы, потому и назвал его старым. Стрелка не было – безоружный транспорт. Загрузили самолёт до предела, и вскоре мы взлетели. Я один был лежачий, остальные на лавках сидели или мешках с какими-то бумагами. Панова рядом со мной устроилась, иногда поправляя одеяло, которым меня укрыли. Наверху холодно стало, хорошо хоть сквозняков не гуляло. Стемнело быстро, но мы летели дальше и вскоре добрались до Москвы. Оказалось, тут никого о нас не предупредили, да и вообще мы сели на другой аэродром. Санитарную машину, куда меня погрузили, Панова выбила в местной санчасти. Потом попросила фельдшера, что нас сопровождал, отвезти меня в госпиталь (тот самый, где я с первым ранением лежал), а сама сошла у своего дома – квартира за ней всё ещё закреплена. Пообещала осторожно сообщить обо мне Свете и отдать ей все мои вещи. Пусть выберет, что мне в госпитале нужно будет. В госпитале не принимали – полон. Поехали в другой, который организовали в школе. Тут взяли. А так как документов у меня не было, то пока записали как неизвестного. Я об этом уже позже узнал. Я сознание потерял от тряски, водитель, когда Панова сошла, не жалел, гнал только так и на мои просьбы ехать помедленнее не обращал внимания, как и фельдшер, – видимо, побыстрее вернуться хотели, доспать остаток ночи. Потому-то меня и вырубило, пока ко второму госпиталю ехали. Очнулся на некоторое время, когда мне какой-то шкет во врачебном халате отдирал бинты. Окончания процедуры не дождался, а когда очнулся в следующий раз, то понял, что еду в поезде на верхней полке, похоже, меня запихнули в санитарный эшелон. Состояние у меня было кошмарное, еле дозвался усталой санитарки. Она выдала попить и утку, ну и помогла сделать мои дела. Чуть позже принесла тарелку с холодной кашей и стакан чая. – На, неизвестный, поешь. – Почему неизвестный? – Так написано в сопроводительном листе. Сегодня обход уже был, завтра утром врач расспросит и перепишет. Ну а я стал с попутчиками общаться. Мы, оказывается, тяжелораненые, двое без сознания, трое говорят, а вагон этот для красноармейцев. Врач пришел только на следующее утро, на обходе. В другое время вызывали врача, только если кому-то тяжело становится: их всего три на санитарный эшелон, не удивительно, что они зашиваются. Ехали мы куда-то в глубь Союза, вроде в Ташкент, со слов санитарки. Три дня будем ползти. Во время обхода я сообщил врачу-живчику: – Старший лейтенант Ростислав Бард, танкист. Юго-Западный фронт. Девятнадцатая танковая дивизия. Тот данные записал, спросил, как я себя чувствую, и, мельком осмотрев меня, занялся другими тяжёлыми. Хотя я себя к тяжелораненым не причислял. Ходить не могу, это так, но не тяжёлое у меня ранение. Катили, пока не прибыли на место. А тут жара, конец августа – двадцать шестое. Интересно, Света уже родила или еще нет? Я договорился с ней, если дочка, то пусть будет Катериной, сына доверил самой назвать. Выносили нас из вагона по отработанной технологии. Две санитарки снимали осторожно раненых с полок и относили к выходу – тут узкие коридоры, носилки не пронесёшь, а брезентовых не было – затем клали на спину другой санитарке, которая, двигаясь на карачках, тащила дальше. На улице стояла арба, нас четверых тяжёлых на ней разместили, и повозка направились к небольшой колонне, что готовилась выдвинуться в сторону госпиталя. Одна медсестра сопровождала пешком четыре арбы, наблюдая за ранеными. Однако непривычно видеть местные лица. Надеюсь, привыкну. Привезли нас к огромному зданию – крепости, переоборудованной под госпиталь. В большом зале размещалось почти три сотни человек. Никаких коек не было, это редкость, которой даже командирам не хватало. Лежали на ковриках и единичных матрасах. На весь зал пять санитарок и две медсестры – персонала мизер, и бегают они как загнанные. Честно скажу, уважаю их, и пусть они смертельно усталые иногда огрызаться начинали на просьбы или требования раненых, никто не обижался. А тех, кто ругался, приструнивали соседи.