– Заглядывала к тебе в холодильник. Там сплошная трагедия. – Что-нибудь еще? – Да, чувство моды у тебя – на нуле. – Благодарю. – Я к чему? Если с тебя все это убрать, снять слой за слоем, то внутри все равно останешься ты. Подо всем этим живет Ева. И тебе об этом известно, ты точно знаешь, кто ты есть. А у меня такого нет. Если я уберу с себя все, что сделала, уберу все личности, которыми я была или которыми притворялась, все эти слои, то под ними не окажется ничего. Никакой Вилланель, никакой Оксаны, вообще никакого «я», а лишь… – Она на миг замолкает. – Ты смотрела фильм «Человек-невидимка»? Его самого ты не видишь, а видишь только результаты его воздействия на предметы и окружающих людей. Я так себя и ощущаю. О существовании некоего «я», некоей «Оксаны» я знаю исключительно благодаря следу, который она оставляет. Я вижу ужас в глазах людей, и он говорит мне, что она существует – что я существую. Константин прекрасно это понимал. Он знал, как оно мне нужно – это эхо, рождающееся в мире от моего присутствия. – И тогда ты ощущала себя всесильной? – Я ощущала себя живой. Эти убийства по заказу Константина – они все были прекрасны. Идеально спланированы и идеально реализованы. Да что там – настоящие произведения, б…, искусства. – И ты хочешь еще раз ширнуться этим наркотиком, а потом завязать? Прощальный приход? Последний и незабвенный? – Может, и так. – Но разве ты не видишь? Если тебе это необходимо, чтобы чувствовать себя живой, то завязать ты не сможешь. Потом будет еще одно убийство, потом еще одно, потом еще и еще. Пока кто-нибудь не пришьет тебя саму. – Я завяжу, поверь. – Почему ты так уверена? – Потому что убийства для «Двенадцати» – не единственное, что делает меня живой. С некоторых пор. – А что еще? – Ты, pupsik. Это ты. Ты смотришь на меня с такой нежностью, с такой любовью. Впервые с самого детства, с моей поездки в Кунгурские пещеры, я чувствую, что меня видят. А значит, под этим всем дерьмом кто-то есть. Настоящая Оксана. Настоящая я. – Но одной моей любви, по-видимому, недостаточно, раз ты хочешь совершить последнее убийство. Она пожимает плечами. – Если это и впрямь какой-то реально крутой гнусный говнюк, мне не хочется, чтобы эта работа ушла к кому-то еще. – А вдруг он вовсе не гнусный? Вдруг это вообще женщина? – Ни разу не убивала женщину. – Весьма по-сестрински с твоей стороны. – Я не сказала, что никогда не убью, я сказала, что не убивала. – Истина в том, что у нас в любом случае нет выбора. Когда наступит час, нас доставят на огневые позиции, и нам придется либо убить, либо быть убитыми. Если я попытаюсь передать Тихомирову сообщение, у нас хотя бы появится шанс. – А что ты ему скажешь? У нас нет никакой полезной информации. Кого, где, когда, за что – нам ничего не известно. – Ты права, это так. Мы знаем лишь дистанцию. А это не слишком информативно. – Как думаешь, Стиляга с Имбирем в курсе, кто цель? – Им это ни к чему, так что нет, думаю, не в курсе. Они просто старые армейские кореша Антона. Я, кстати, сомневаюсь, что и ему было что-нибудь известно. – А ведь это уже скоро. – Почему ты так думаешь? – Потому что я знаю, как работают «Двенадцать». Все выстроено так, чтобы ты не шатался без дела. Время на подготовку дают, но не очень много, поскольку чем дольше исполнитель ждет, тем выше риск, что возникнут проблемы с безопасностью. Полагаю, это должно произойти где-то в течение пары дней после того, как мы отсюда улетим. – Значит, времени терять нельзя. – Да, pupsik, нельзя. Поэтому кончай трепаться и иди ко мне. Глава 10 Вертолет прилетает за нами в полдень. На борту – двое полувоенного вида парней с пистолетами на поясе. Они спрыгивают с вертолета, бегло кивают Стиляге и Имбирю, прочесывают всю платформу и потом конвоируют нас на борт «Суперпумы». Когда мы, разворачиваясь, поднимаемся в воздух, мною вдруг овладевает тревога – а вдруг неспокойное море вынесет сейчас на поверхность труп Антона с раскинутыми в стороны руками, и я пристально вглядываюсь вниз. Но там ничего нет, никаких улик – лишь уменьшающиеся фигурки Стиляги и Имбиря на платформе да серые морские просторы. В Остенде наши конвоиры не спускают с нас глаз и в ускоренном порядке проводят через проверку безопасности и паспортный контроль к взлетной полосе, где заправляется ожидающий нас «Лирджет». На взлете я беру Оксану за руку, сжимаю ее и еще долго потом не отпускаю. Как я и предполагала, мы направляемся в Москву. Гул двигателя еле заметен, но мне не до разговоров – я вся на нервах. Перед лицом опасности мы с Оксаной – полные противоположности. Я просчитываю возможные последствия, и они ввергают меня в ужас, а Оксана реагирует на нависшую угрозу легко – со стороны практически незаметно. Пока ее тело готовится к действию, разум сохраняет полное спокойствие. Скорее всего, то же самое можно сказать и о Чарли, которые сидят, откинувшись на своем месте, жуют резинку, которую каким-то образом добыли у наших конвоиров, и старательно нас игнорируют. – Ты в порядке? – спрашивает Оксана. Я киваю. Столько всего нужно сказать, но я не могу. – Ты рада, что уехала со мной из Англии? Я касаюсь пальцем ее щеки. – Разве у меня был выбор? – Я знаю, что для тебя лучше, pchelka. Ты только верь мне, хорошо? Я в курсе, что была эта история с Чарли, но все равно, правда, верь мне. – Теперь я начинаю беспокоиться. Тебе известно что-то, чего не знаю я? – Ничего. Я просто говорю. Как бы дело ни обернулось. – Блин, Оксана! Колись. – Ничего такого я не знаю. Просто говорю. Верь мне. Верь в нас. – Мне очень страшно. – Знаю, детка. Страх страхом, но надо делать задуманное. Еще на платформе я после завтрака тайком оторвала клочок пустой страницы «Птиц Северного моря» и, капнув медом, приклеила его к последней странице паспорта. Теперь, когда мы уже в самолете, я достаю добытый в суровых боях карандаш и пишу записку, где вместо заголовка – заученный мною телефон. В записке я прошу человека, который ее прочтет, срочно набрать этот номер, поскольку речь идет о безопасности государства, и передать генералу Тихомирову следующее сообщение: 2 стрелка, на этой неделе, дистанция – 700 м. Незадолго перед снижением один из наших конвоиров собирает паспорта и скрепляет их вместе резинкой. Круги, которые мы накручиваем над Москвой, кажутся мне бесконечными, и когда в Шереметьево мы направляемся в терминал, меня тошнит от постоянного страха. Если конвоир заглянет в паспорта – а он запросто может – это конец. Если повезет, то просто пуля в затылок. О других вариантах мне думать пока не хочется. В терминале нас по ускоренной процедуре проводят через ВИП-зал. Там дежурят два офицера: женщина постарше с крошечными гранитного цвета глазками и бритоголовый парень помоложе в фуражке с высокой тульей, которая велика ему на пару размеров. Наш полувоенный спутник достает из кармана паспорта, снимает резинку и вдруг – перед подачей верхнего паспорта – бегло его пролистывает. У меня начинают трястись колени. Думаю, я жутко побледнела, поскольку Оксана, обняв меня, интересуется, все ли со мной в порядке. Кивнув в ответ, я вижу, что меня подозрительно разглядывает второй от «Двенадцати». – Запоздалая реакция, – заикаюсь я. – Аэрофобия. Жутко перенервничала. – Давайте их все сюда, – командует женщина с гранитными глазами. Судя по бейджику, ее зовут Лапотникова Инна. Она берет паспорта, открывает первый, поднимает глаза и подзывает Чарли. За ней – моя очередь. Я наблюдаю, как Лапотникова неторопливо листает мою фальшивку и, дойдя до последней страницы, на секунду замирает. Не меняя выражения лица, она читает записку и медленно переводит на меня взгляд, выразительно приподняв бровь. Я еле заметно киваю, она как бы между делом вынимает записку, а паспорт возвращает мне. Оставшиеся три паспорта она поручает коллеге, а сама не спеша выходит из комнаты. В первый миг у меня едва не подкашиваются ноги от облегчения, но тут мне приходит в голову, что она ведь может позвать службу безопасности. Или решить, что я – сбрендивший конспиролог. Тогда мне конец. Я чувствую, как по моей спине под внезапно раскалившейся одеждой сбегает капля пота. Я стараюсь выглядеть как можно беззаботнее, но Оксана сжимает мою руку. – Расслабься, – шепчет она. – У тебя такой вид, будто ты сейчас обосрешься. Когда офицер в большой фуражке отдает последний паспорт, возвращается Лапотникова. Не обращая на меня никакого внимания, она садится на свое место. Мне хочется сжать ее в объятиях. Все получилось. Я сделала все, что смогла, а остальное зависит от Тихомирова – не знаю, правда, сможет ли мое сообщение хоть чем-то ему помочь. Сомневаюсь. В Москву нас везут в том же «Порше SUV», но на этот раз за рулем один из наших конвоиров. Второй сидит на пассажирском месте с пистолетом на коленях – вероятно, опасается, как бы кто-нибудь из нас не попытался стащить его из кобуры. Я, как всегда, – между Оксаной и Чарли. Символичность подобного расположения не ускользает от Чарли – всю дорогу они сидят, подчеркнуто уставившись в окно. У Оксаны в предвкушении действия игривое настроение, ее пальцы то и дело лезут мне под свитер, бегают по моей талии, щекочут и пощипывают. – Ты слышала выражение «ушки на боках»? – шепчет она. Ближе к центру мы то и дело сталкиваемся с уличными заграждениями, перекрытыми дорогами и объездами. – Что происходит? – спрашиваю я водителя, когда скорость дорожного движения падает уже совсем до нуля. – Новый год, – отвечает он, раздраженно совершая разворот в три приема. – Но ведь это же не сегодня? – Я совсем потеряла счет дням. – Нет, послезавтра.