Мне прежде не казалось, что Чарли особо искусны, но сейчас, наблюдая, как они спокойно кладут винтовку на двуногу, прилаживают свою щеку к щеке приклада, проверяют прицел, открывают и закрывают затвор, я больше не сомневаюсь: передо мной – весьма высокий профессионал в своем ремесле. На моих глазах оружие становится продолжением их тела. – Для тебя, Ева, тоже есть приятная штучка. – Имбирь открывает непромокаемый рюкзак и достает предмет, похожий на усеченный телескоп. – Это – оптическая труба фирмы «Люпольд», чтобы следить за мишенью. Ее степень увеличения гораздо мощнее, чем у телескопического прицела на винтовке, и поэтому ты можешь крупно, реально видеть, куда попал снайпер. – Круто. – Так, сейчас скажу, что делать дальше. Посмотрите в море, в направлении на один час, и попробуйте разглядеть красный буек. Очень маленький, на пределе видимости. Ну как? Я щурюсь через очки, слегка запотевшие на влажном соленом воздухе, и нахожу наконец крошечную красную точку. – Когда найдете ее глазами, – инструктирует Имбирь, – посмотрите на нее через свои приборы. Он прав, «Люпольд» – действительно вещь! Кажется, что качающийся на волнах буек теперь можно потрогать рукой. – Итак. Буек – в пятистах метрах, плюс-минус, от огневой позиции, и сегодня мы работаем с этой дистанцией. Я так понимаю, ваша цель будет находиться в семистах с лишним метрах. Она будет двигаться, а атмосферные условия – неизвестны. Ну что, приступим? Пока мы с Чарли на словах репетируем алгоритм, Имбирь готовит мишени. Он достает из рюкзака коробку желтых воздушных шариков, моток шпагата, пакет с грузилами, ножницы и баллончик с воздухом. Потом надувает шарик, завязывает его шпагатом, цепляет к нему грузило и кидает с края платформы. Через минуту он появляется в поле зрения, несомый ветром по воде к буйку. Имбирь тем временем готовит следующий шарик. Подождав, пока первый шарик отнесет метров на сто, я приникаю глазом к трубе. Волны сегодня невысокие – может, с полметра, – но движение воды вверх-вниз все равно достаточно ощутимо, чтобы шарик стал труднопоражаемой целью. Временами он вовсе пропадает из виду. Лежащая рядом Чарли, похоже, погрузилась в себя целиком и замерла до почти противоестественной неподвижности. Щека – к щеке приклада, глаз – у глазка прицела, палец – на спусковом крючке. – Дистанция четыреста восемьдесят, – докладываю я. – Четыреста девяносто. Огонь! Раздается резкий щелчок, который в тот же миг тонет в ветре. Шарик продолжает свой танец на волнах. – Куда пошла пуля? – спрашивает Имбирь. – Не увидела, – признаюсь я. – Не заметила никакого всплеска. – Тебе не нужен всплеск, смотри за полетом пули. Нужно научиться видеть в трубу ее след. Чарли снова стреляет, и в этот раз я замечаю. Крошечный прозрачный хвост, пронзающий боковой ветер. – Одно деление вправо, – говорю я Чарли. Третий щелчок, и шарик исчезает. Я отрываю глаз от трубы и вижу, как вдали, в паре метров влево от места, где был желтый шарик, теперь мелькает, подскакивая на волнах, розовый. Еле слышный щелчок, и розовый тоже пропадает. – Похоже, у нас тут соревнование, – бормочет Имбирь. – Антон считает, что у второй девчушки реально глаз – алмаз. Один из лучших снайперов, каких он встречал. – Поглядим, – мрачно откликается Чарли, и Имбирь мне подмигивает. Идут часы, и мы постепенно вырабатываем эффективный алгоритм взаимодействия. Чарли неизменно пребывает чуть ли не в дзеновской медитации – медленное дыхание, щека приклеена к прикладу, на лице – ни единой эмоции. Лишь ветер хлопает потрепанным краем брезента и еле слышно скользит затвор. «Огонь!» – командую я и жду щелчка выстрела, тут же уносимого ветром. Я стараюсь не думать о том, к чему мы здесь готовимся. Калибр. 338 – серьезная пуля: даже при выстреле с полукилометровой дистанции она проделает в туловище выходное отверстие размером с кроличью нору. Это не совсем то же самое, что хлопнуть шарик. Мы, впрочем, продолжаем их хлопать, тем же заняты и Оксана с Антоном. Имбирь начинает вести счет их попаданий против наших, желтые против розовых, но без особого азарта. В полдень мы отправляемся в столовую, где пластиковыми ложками едим разогретый в микроволновке пастуший пирог. Оксана со мной не разговаривает и даже не смотрит в мою сторону, быстро поедает свою порцию, сохраняя мрачное молчание. Стиляга и Имбирь сидят спиной ко мне и сравнивают свои заметки – вполголоса, но различимо. – Твоя, конечно, снайпер от бога, – бормочет Имбирь. – Но в долгосрочной перспективе я бы поставил на мою. Она… – Ее нельзя называть «она». – Да, черт, точно! Но ты сам только что это сделал. – Сделал что? – Сказал о ней «ее». – О ком я сказал «ее»? – О ней. Моей. – А им разве не по барабану? Они же все равно русские и все такое. – «Они» – это, в смысле, они обе или одна из них? – Да фиг его знает! С этим политкорректным птичьим языком хрен че поймешь. – Ты, пацан, динозавр, вот в чем твоя беда. Будь поактивнее – как я. – Имбирь, старина, ты только не обижайся, но ты, по большому счету, карлик. Не подумывал сняться в порно? Я попиваю остывший чай. У меня пропало всякое представление о том, что и зачем я делаю. Я тренируюсь, чтобы участвовать в политическом убийстве по заказу «Двенадцати», или же работаю под прикрытием как агент Тихомирова и ФСБ? Стрелка моего компаса вертится как сумасшедшая. Единственный предмет моей настоящей верности – это Оксана. Я репетирую убийство, чтобы быть на ее стороне, а она сейчас на меня даже не смотрит. Но ведь такова Оксана. Любить ее – это почти как смерть. Я чувствую себя выпотрошенной, словно кто-то выедает сердцевину моего существа, как осы – яблоко. Именно этого она всю дорогу и хотела? Пленить и опьянить меня? Сделать меня целиком и безнадежно своей, а потом просто отпочковаться? Мы с Имбирем и Чарли возвращаемся на огневую позицию и продолжаем занятия до темноты. С сумерками ветер становится злее, и пустынность этого места просачивается в мою душу, или что там от нее осталось. Чарли, между тем, сохраняют спокойствие, неутомимо посылая пули в мишени по моей команде. Я учусь выбирать правильный для команды момент, приводить свое дыхание в соответствие с дыханием Чарли, ловить миг, когда их выдох совпадает с подъемом шарика над волной, чтобы выстрел пришелся на ту самую долю секунды, пока он застыл над гребнем. Невзирая на все наши различия, из нас получилась хорошая команда. Вечером Стиляга с Имбирем пикируются насчет подготовки еды – назвать это готовкой язык не повернется, – а мы с Оксаной старательно игнорируем друг дружку, и тут Антон объявляет, что сегодня – Рождество. Он достает из шкафчика небольшую бутылку бренди и разливает по бумажным стаканчикам. Мы сконфуженно смотрим друг на друга. Оксана залпом осушает свой стакан, протягивает его за добавкой, и Антон неохотно наливает ей еще. Она вливает в себя новую порцию и вновь замыкается в угрюмом молчании. Чарли делают глоток и передергиваются. – Тебе не нравится? – спрашиваю я. – Мы любим бренди пополам с горячим шоколадом. Так его пили Эмма с Силией. А чистым он слишком резкий. – Ты потрясающе управляешься с винтовкой. – Мы знаем. – Они смотрят на меня твердым взглядом. – Но ты супер как нам помогаешь с наводкой. Сейчас здесь просто море. Но когда мы будем на настоящей огневой позиции, ты сама убедишься, насколько важная у тебя задача. Тебе нравится с нами работать? Вопрос застает меня врасплох. Несмотря на весь свой смертоносный профессионализм, они порой ведут себя чуть ли не как ребенок. Я открываю рот, чтобы ответить, но тут Оксана встает и пускается в пляс. Мы все изумленно наблюдаем, как она скачет по крошечному помещению и вьется между нами, покачивая бедрами и двигая руками. – Идемте все танцевать, – пропевает она. – Рождество! Никто не двигается с места. Все разинув рот смотрят, как Оксана распахивает стальную дверь контейнера и в танце выходит наружу. Пару мгновений спустя я следую за ней на неосвещенную палубу, где она продолжает плясать, крутясь на месте, а соленый ветер прижимает ее боевое обмундирование к телу. Я хватаю ее, ужаснувшись, что она так близко к краю, но она яростно выворачивается из моих рук. – Оксана, прекрати. Прошу. Она начинает говорить, но мне приходится поднести ухо к ее губам, чтобы разобрать слова за ревом шторма. – Ты слышала, что сказал Антон? Рождество! – Слышала. – Тогда почему ты не хочешь потанцевать со мной? – Не здесь. – Я тяну ее назад к двери. – Пойдем внутрь. – Почему ты не хочешь потанцевать со мной? – Она глядит на меня с упреком. – Ты такая, б…, … скучная. – Последнее слово она выкрикивает, но его срывает ветром. Я оставляю ее там со слезящимися глазами и с прической, которая стала похожа на терновый венец. В контейнере сигнал микроволновки извещает, что ужин готов. На этот раз – какое-то месиво на основе карри из пакетов. Я накладываю порцию, но чувствую себя в такой в ярости, что кусок в рот не лезет. Возвращается Оксана. Не обращая ни на кого внимания, она наваливает себе целую гору этого карри и принимается запихивать его в рот. Пластиковая ложка ломается почти сразу, она швыряет обломки на пол и продолжает есть руками. Сначала все молчат, но потом Стиляга начинает травить байку о женщине, с которой познакомился в клубе на Брентвуд-Хай-стрит, а Чарли – рассказывать мне о своей мечте стать голливудской звездой; они уверены в успехе и спрашивают мое мнение по этому поводу. Я беру себя в руки и отвечаю, что случаются и более невероятные вещи. Физически из Чарли – с их крупными, точеными чертами лица, мускулистыми руками и статной фигурой – вполне мог бы выйти хороший супергерой. И очень даже может быть, что обвинение в убийстве, тюремная отсидка и диковинный акцент сработали бы даже в плюс. Однако подозреваю, главной проблемой стала бы собственно актерская игра. Эмоциональная гибкость не входит в число сильных сторон Чарли. Взять хотя бы то, с какой бесхитростной жадной похотью уставилась она на Оксану, которая языком вылизывает остатки карри со своей бумажной тарелки. – Чарли, – говорю я. – Из этого ничего не выйдет. – Ты и впрямь совсем ее не знаешь, – отвечают они, не дрогнув взглядом. На следующее утро я просыпаюсь на заре и отправляюсь на палубу, замечая, что моя злость угасла. Вокруг колышется море, образуя черно-синие пики и впадины, отделанные мрамором пены. Небо – нежно-серое, шумит ветер. На западном конце платформы курят Стиляга и Имбирь, прикрывая самокрутки сверху ладонью. Я стала относиться с осторожной нежностью к нашей одинокой заставе. Ее физические границы обозначены жестко и недвусмысленно. Пока мы здесь, мы живы. Допустим, случится невероятное и мы останемся живы и впредь, есть ли тогда у нас с Оксаной совместное будущее? Отношениям с психопатом обычно наступает конец, когда он, увидев, что жертва полностью подчинена, теряет к ней всякий интерес. Но у нас – другая история. Мы играем в игру, где Оксана – хищник, а я – добыча, но это – именно игра, и мы обе это знаем. С самого начала, с той секунды, когда Оксана, тогда еще Вилланель, впервые посмотрела мне в глаза, она разглядела то, что мне предстояло понять лишь позднее: в основе своей мы одинаковы, и, следовательно, ни одна из нас не сможет установить над другой полный контроль. Думаю, именно поэтому она ведет себя столь несносно, требуя от меня внимания к себе и тут же его отвергая. Она знает, что я люблю ее, но знает и то, что обычный сюжет о любви психопата – где все заканчивается моим уничтожением и ее первобытным триумфом – здесь не прокатит. Мы, похоже, движемся к некоему условному равновесию. Мне известно, что есть территория, куда я не могу пойти за ней, где она всегда была и будет лишь сама с собой. Но я уверена, что вполне могу с этим жить. Что требуется просто быть терпеливой. Ожидать ее возвращения с распростертыми объятиями. Этот хрупкий оптимизм удерживается во мне лишь до того момента, когда я вхожу в столовую и застаю там сидящих рядышком Чарли с Оксаной. Они излучают удовлетворенное самодовольство людей, которые протрахались всю ночь. Пальцы Чарли непринужденно растопырены на бедре у Оксаны, а та собственнически склонила голову к плечу Чарли. Вся эта сцена столь вопиюща, столь неприкрыта и беззастенчива, что я поначалу застываю как вкопанная. Как я раньше не замечала, какие у Чарли пальцы? Мясистые, розовые, лопатообразные, похожие на домашние свиные сардельки, которые Нико покупал – и, скорее всего, по-прежнему покупает – на фермерском рынке в Западном Хэмпстеде. – Чайку, detka? – спрашивают Чарли у Оксаны, пригвождая меня взглядом своих глаз цвета мокрого шифера, и я чувствую, как у меня внутри все закипает, как вхолостую сжимаются мои кулаки. Как же мне хочется чем-нибудь их шарахнуть! Нет, даже не так. Глядя на эти сарделищи и представляя, куда они ночью лазали, мне хочется убивать. Замочить их обеих! Оксана качает головой. Она строит индифферентную мину из серии «а-че-такова?» – и смотрит, не мигая, как я приближаюсь.