– Здравствуй, дорогой, – с легким кавказским акцентом отозвался Реваз. – Пошли, нас уже ждут. Бобров быстро взял меня под локоть и провел к банкетному залу. Там проходило какое-то торжество с участием гостей из столицы, как я поняла. И один из них, как мне впоследствии объяснил Бобров, был завязан с завтрашним концертом. Именно к нему рекомендовал обратиться по волнующему Боброва вопросу усатый Реваз. Пока что меня усадили за стол, Бобров с Ревазом поначалу устроились рядом, но через некоторое время грузин склонился к уху моего клиента и что-то шепнул. Бобров поднялся и вместе с Ревазом подошел к чрезвычайно толстому господину в белой рубашке, на фоне которого Бобров казался дюймовочкой, чуть переборщившей с пирожными. Господин, сохраняя полное равнодушие, выслушал то, что говорил ему Реваз, после чего молча кивнул на выход. Вся троица вышла из зала. Мне никаких указаний никто не давал, однако я привыкла полагаться на собственный опыт и навыки, посему решила хотя бы немного проследить за ними. Выйдя из зала, я увидела, как господин взял у администратора ключи от номера и прошел к лифту. Бобров с грузином скрылись за металлическими дверцами вместе с ним. Все понятно: обсуждать наболевший для Боброва вопрос они пошли в номер к толстяку… Решение не заняло много времени. Минут через десять повеселевший и порозовевший Бобров появился в банкетном зале, где к этому моменту я уже ждала его, сидя на стуле и чинно сложив руки. – Все, Женечка, можно ехать! – радостно сообщил он мне, впервые обращаясь в уменьшительно-ласкательной форме. Я поняла, что вопрос был решен положительно. Бобров поправил торчавший из кармана бумажник и сказал: – Я все уладил, простите, что вынужден был вас оставить одну. Сами понимаете, не при всякой беседе уместно ваше присутствие. Но я готов загладить вину! Просите, что пожелаете! – А виллу на Гавайях? Сможете? – тут же спросила я. Бобров натянуто рассмеялся. – Ладно, расслабьтесь. Вам повезло, что родители учили меня быть скромной, поэтому я вполне удовлетворюсь парой-тройкой дисков с новыми фильмами. Идет? – Да без проблем! – весело ответил Бобров, и мы отправились в мою любимую «Дискографию». Следующий день был просто кошмарным своими взаимоисключающими по содержанию и настроению событиями. Первыми с утра должны были состояться похороны Михаила Боброва. И как ни крутился Всеволод Евгеньевич, пытаясь убедить бывшую супругу перенести их на завтра, Ангелина была непреклонна. Хотя, полагаю, что больше из вредности. Виноватым в смерти сына она автоматически сделала Всеволода Евгеньевича и, хотя тот клятвенно заверил ее множество раз, что не имеет к этому отношения, держалась холодно и отстраненно. Что не помешало ей согласиться с тем, чтобы все расходы Бобров взял на себя. Геля, конечно, сильно переживала смерть сына. На кладбище, куда мне тоже пришлось ехать, сопровождая Боброва, она едва не потеряла сознание. Стоявший рядом с ней молодой синеглазый парень лет двадцати – двадцати пяти неловко поддерживал ее под локоть, сохраняя скорбное выражение лица. Думаю, оно было вызвано в первую очередь тягостной церемонией и вынужденным присутствием на ней. На вид парень казался еще моложе Михаила. Даже на похоронах вокруг этой пары витали перешептывания и неодобрительные взгляды. Что ж, людское мнение всегда было устойчиво в отношении подобных союзов. Камилла с Ларисой приехали лишь на сами похороны, вели себя тихо и скромно, от поездки в кафе на поминки отказались и вернулись домой на машине Камиллы. Бобров же, естественно, отправился в кафе, а я вместе с ним. Хорошо еще, что он не стал там долго задерживаться, выпил всего одну рюмку и, сославшись на плохое самочувствие, отбыл, оставив всех гостей утешаться поминальным обедом. Дома Всеволод Евгеньевич принял душ и ненадолго прилег отдохнуть. Я же покуда отправилась в свою комнату, чтобы посмотреть диски, подаренные мне вчера Бобровым. Выбрав фильм с многообещающим названием «Смертоносный миллениум», я расположилась напротив экрана. Надо заметить, фильм с невыразительным названием «В зоне действия» оказался намного интереснее… Я успела просмотреть два фильма подряд, прежде чем Бобров постучал ко мне и сказал, что можно потихоньку собираться. Концерт был назначен на семь часов вечера, а сейчас была только половина пятого, и я не совсем понимала, к чему такая спешка. Однако Бобров сказал, что на месте нужно быть как минимум за час до начала, чтобы убедиться, что все в порядке, а заодно пообщаться кое с кем. Я не стала спорить и пошла выбирать наряд. Камилла, к моему удивлению, торчала вовсе не в студии, а в своей комнате. Кажется, ее гораздо больше заботило то, как она будет выглядеть, чем то, как будет петь. То самое бирюзовое платье, тщательно отглаженное Тамарой Михайловной, сейчас висело на плечиках, переливаясь приглушенным блеском. Сама домработница готовила ужин и ворчала, что из-за этого концерта все идет не по установленному графику и что в пять ужинать еще рано, потому что в два только был обед, а в полночь – поздно. К тому же хозяева наверняка отправятся на какой-нибудь послеконцертный банкет, а до завтра все уже будет не таким вкусным, так что вообще непонятно, зачем она старается. – Тамара Михайловна, не волнуйтесь, мы все это съедим на завтрак! – пропела улыбающаяся Лариса, появляясь в кухне и приобнимая женщину за плечи. – Так на завтрак у меня другая еда в планах! – в сердцах с грохотом двигая сковородку, отозвалась домработница. – Оставьте эти планы на послезавтра, – продолжала советовать хозяйка. – И вообще, стоит ли так волноваться из-за какого-то ужина? Бросьте все, поехали с нами на концерт! – Нет уж! – решительно отказалась та. – Я Катюшу лучше дома послушаю. – Ну, дело ваше, – легко согласилась Лариса, попутно беря двумя пальчиками с тарелки черную маслину и отправляя в рот. Я особо не парилась в плане вечернего наряда – в конце концов, не мне предстояло петь. Главное, чтобы было удобно и в то же время прилично. Поэтому я облачилась в брючный костюм густо-сиреневого цвета, а ноги обула в черные ботинки на невысоком устойчивом каблуке. В семнадцать тридцать мы все погрузились в «Тойоту» Боброва и отправились к ДК «Россия», где и должно было состояться выступление, официально именуемое сольным концертом Арсения Торквадзе. Войдя в помещение, Камилла сразу же отправилась в гримерную переодеваться, а Бобров мотался по коридорам, заглядывая в разные комнаты и беседуя с некоторыми людьми. Диалоги были короткими, примерно все они сводились к фразам «ну как?», «все путем» и «отлично». Я повсюду ходила вместе с ним, ничем не выдавая скуки. Ближе к семи часам Бобров присел в буфете с рюмкой коньяка и парой бутербродов с красной рыбой и тонюсенькими четвертинками лимона – я уже привыкла, что ему, как Винни-Пуху, постоянно требовалось чем-нибудь подкрепиться. Я вышла на улицу. Было уже темно, вокруг горели фонари, освещая пространство перед ДК и всю прилегающую к нему площадь. Окинув ее взглядом, я убедилась, что джипа «Чероки» Заварзина поблизости нет. Впрочем, если Бобров все-таки обошел его, то и делать бывшему бандиту здесь вроде нечего. Не смотреть же, как поет дочь его конкурента! Буквально через пару минут к входу подкатили два длиннющих лимузина, черный и белый – подобные появлялись в нашем городе крайне редко. Я поняла, что это приехал сам Арсений Торквадзе вместе с сопровождающей командой. Лимузины остановились не у центрального входа, а сбоку. Как я ни присматривалась, мне так и не удалось увидеть фигуру самой звезды – настолько быстро она проскользнула в здание в сопровождении целой группы охраны. «Неплохо работают ребята», – мысленно одобрила я и вернулась в ДК. Бобров уже покончил с перекусом и, вытирая губы салфеткой, спешил мне навстречу. – Пойдемте в зал, давайте займем места, – пригласил он. В зале на одном из средних рядов, полностью свободном, уже сидела Лариса, а рядом с ней приятный молодой мужчина лет двадцати восьми с короткими, чуть волнистыми русыми волосами. Лицо у него было довольно стандартное, но очень привлекательное – примерно как у Дэвида Бэкхема. В руках молодой человек держал букет ярко-алых роз. Как шепнул мне Бобров, это был жених Камиллы Вадик Строгов. Мы чуть улыбнулись друг другу приветственно, и я села с краю, рядом с Бобровым. Концерт начался с опозданием минут на десять. К этому моменту зал был уже набит публикой, преимущественно молодого возраста. Повсюду слышался смех, хихиканье и просто болтовня. Наконец концерт начался, и на сцену вышел совсем юный парень со смоделированным с помощью геля коконом светлых волос на макушке, улыбнулся публике так, словно вся она собралась исключительно из-за него, и запел. Голос у него, надо признать, был неплохим, хотя и не очень сильным. Песня же оказалась настолько невыразительной, что я не смогла воспроизвести в памяти ни слова, ни мелодию сразу же после ее окончания. Однако молоденькие девушки моментально завизжали, бросая на сцену цветы и какие-то мелкие сувенирные штучки. Сзади я услышала некий стон и тут же обернулась. Девчонка лет пятнадцати размазывала по щекам черные потеки туши от слез, вызванных, видимо, избытком чувств, и с придыханием всхлипывала. Рядом с ней дергалась в конвульсиях произвольного танца ее подружка, которой на вид было лет тринадцать: маленькая, худенькая, фигурой не отличающаяся от мальчика, но с серебристой нашлепкой пирсинга возле носа. – Это Глэйд. Сережа Гладышев, – сообщил мне Бобров. – Круто, – усмехнулась я. Глэйд тем временем запел еще одну песню. Пока что он полностью оправдывал свой псевдоним: его хиты были хоть и примитивными, но радостными, да и сам он излучал оптимизм и восторженность. Наконец Глэйд закончил свое выступление и под экстатический рев толпы подростков, одарив всех напоследок своей обаятельной улыбкой и послав сразу всем воздушный поцелуй, вприпрыжку исчез за кулисами. На сцену вышла группа «Платина», представленная двумя длинноволосыми худыми парнями в якой одежде, исполнявшими какой-то, на мой взгляд, слишком замороченный рок с настолько глубоко-интеллектуальными текстами, что большая часть смысла просто не улавливалась. «Да уж, без стимуляторов в виде травы при написании этих песен явно не обошлось», – подумала я. Даже выступление Сережи Гладышева мне понравилось больше. К моей радости, «Платина» продемонстрировала всего две песни, на прощание один из солистов хриплым голосом пообещал, что к Новому году выйдет их альбом под названием «Экстази», пригласил всех на сольный концерт, а пока что предложил приобрести в фойе диски с записями прежних песен. Камилла значилась последней в первом отделении, далее планировался сам Арсений Торквадзе. Публика, на мой взгляд, уже порядком разогрелась, причем, как я поняла, не только выступлением местных знаменитостей, а и алкогольными напитками, которые хотя и было строго запрещено проносить в зал, но тем не менее практически у каждого присутствующего в руках наличествовала бутылка или баночка. Камилла появилась на сцене в том самом бирюзовом платье, тоненькая, трогательная и очень женственная. Она явно избрала себе для сцены имидж «хорошей девочки» – то, что в театральном жанре именуется амплуа инженю. Она скромно посмотрела в зал, поймала брошенный ей букет и очаровательно улыбнулась, благодарно кивнув публике. Наконец включили фонограмму, и я услышала начало уже известной мне любовной истории. Однако едва Камилла дошла до «ночей, полных огня», как в зале в один миг повисла тишина. Фонограмма резко оборвалась на полуслове, и Камилла, еще не понявшая, что произошло, пару секунд по инерции продолжала открывать рот. Наконец до нее дошло, что случилось. Глаза девушки расширились, она еще хранила на лице улыбку, ставшую растерянной, а пальцы, державшие микрофон, уже затряслись. Бобров тревожно стрельнул взглядом вправо от сцены. Потом быстро поднялся и чуть ли не бегом направился ко входу. Камилла продолжала стоять в полной тишине, улыбка ее стала жалкой и испуганной. – Эй, пой давай! – заорал у меня над ухом какой-то юнец. – Пой, пой! – вторили ему вокруг. Лариса приподнялась на стуле, собираясь крикнуть что-то дочери, Вадик успокаивающе положил ладонь на ее руку и удержал на месте. Послышался какой-то хрип техники, и на мгновение на лице Камиллы появилась надежда, что сейчас все восстановится и пойдет как было задумано, однако скрип перешел в скрежет и тут же прекратился. – Пускай вживую поет! – понеслись предложения. – Камилла, спой, спой! – кричала какая-то девчонка. – Спой сама, Камилла! – вторили ей другие голоса. Камилла неуверенно сжала микрофон и растерянно повернулась к двери. Там никого не было, и она обратила свой взгляд в зал, откуда неслись только призывы петь самостоятельно. – Я не могу без аккомпанемента, – выдавила из себя девушка. Со стороны кулис сейчас же показался молодой мужчина, который тут же встал к миди-клавиатуре, стоявшей на сцене. Он заиграл первые аккорды песенки и ободряюще посмотрел на Камиллу. Та застыла с наклеенной улыбкой и молчала. Музыкант проиграл вступление три раза, пока Камилла заставила себя наконец запеть. – …и пропала, и пропала… – Еле слышно донеслось до нас, причем первых слов не было слышно вообще. – Для меня, для меня… – шепотом продолжала Камилла. Она сбилась с ритма, и импровизированный аккомпаниатор из кожи вон лез, чтобы ей помочь, то замедляя темп, то убыстряя его. Голос Камиллы дрожал, и так едва уловимый, он порой вообще сбивался на шептание. В конце концов она, кажется, забыла слова, потому что уже в шестой раз повторяла одно и то же: «Подарил ты для меня, для меня, для меня…» Ситуация была трагикомической. Складывалось впечатление, что мы прослушиваем старую пластинку, заевшую в одном месте. – Че это за отстой? – не выдержал тот самый парень, который первым заорал, чтобы Камилла пела вживую. Тут же поднялся гвалт. Публика уже не сдерживала своих эмоций и откровенно гоготала. Потерянная Камилла замолчала и, топчась на месте, лишь крепче сжимала микрофон, словно держась за него как за спасительную соломинку. В зал она не смотрела. Однако за волной смеха последовала волна агрессии. Не все были настроены дружелюбно. – Что это такое? Че за туфта? – послышались со всех концов зала недовольные возгласы. – Эй, дура безголосая, проваливай давай! – заорал юнец, который был самым активным из публики. – Верните деньги за концерт! – Деньги, деньги! Мы не за такое дерьмо бабки отваливали!!! Я увидела, как по лицу Камиллы заструились слезы. Она выронила микрофон и принялась их утирать. Толпа продолжала улюлюкать. Лариса подскакивала на месте, готовая мчаться на сцену, но я толкнула Вадика ногой, и тот крепко сжал плечи будущей тещи, принявшись что-то говорить на ухо. Лариса сама едва сдерживала плач. Я поискала глазами Боброва, но того нигде не было видно. Толпа тем временем переместилась ближе к сцене. Тут в Камиллу полетела пустая банка. Девчонка взвизгнула и отскочила в сторону. Обстановка накалялась, и я уже достала сотовый, чтобы набрать Боброва с требованием поднять на ноги местную охрану и утихомирить зал. А зал уже вышел из-под контроля, и я понимала, что одной мне с толпой не справиться. Камилла, пятясь, отступила в угол, в нее продолжали лететь какие-то огрызки, банки и бумажки. Тут со звоном разбилась о пол сцены брошенная кем-то стеклянная бутылка из-под пива, и я вскочила на ноги. Медлить больше было нельзя, нужно было спасать девчонку, а с залом пусть разбираются те, кому это положено. Я уже видела, что в проходах появилась милиция с дубинками, пытавшаяся повязать особо буйных зрителей. Я же стала пробираться к сцене. Это было не так-то просто сделать: молодежь, разделившись на два враждебных лагеря, устроила кучу-малу. Кое-где начиналась драка, постепенно и стремительно переходя во всеобщее побоище. Я знала, что такие вещи быстро не заканчиваются и оборачиваются иной раз серьезными потерями. Мысленно я молилась, чтобы Камилла догадалась свалить поскорее за кулисы, но совершенно деморализованная девчонка продолжала стоять, сложив ладони у лица, и трястись в рыданиях. Пока я пыталась протиснуться между дерущимися и орущими подростками, на сцене началось кое-что похуже. Какой-то отморозок швырнул на сцену бутылку с самодельной взрывной смесью. По полу тут же принялась растекаться горючая жидкость, моментально полыхнуло пламя. Камилла закричала и в ужасе отпрянула назад, подбирая подол длинной струящейся юбки. – Пожар! – закричал кто-то в зале. – Огонь! Горим! – шарахнувшись в сторону, подхватили передние ряды. Часть толпы ломанулась к выходу, другая, задняя, не обращая внимания, продолжала бесноваться. Вокруг стоял дикий рев.