Часть 32 из 33 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Что!? Теперь и Нурла исчезла!? Отбывать, по расписанию!? А кто ответит за пропавших туристов? – зарычал он на своего собеседника, дико вращая глазами.
Тот в замешательстве попятился, ибо никогда прежде не сталкивался с гневом и не знал, как себя вести в такой ситуации. Однако поскольку для него эти движения также были вновинку, он зацепился своими щупальцами за мебель и упал навзничь, сильно ударившись одной из своих зелёных голов. Стюарт мгновенно отключился прямо на полу под ногами у Сердо. Гнев последнего сменился ужасом. Что он теперь скажет капитану корабля!? Недолго думая, Сердо оттащил тело бедного стюарта в коридор и оставил там, поспешив за помощью. Но взволнованный глава семейства, забывший, что такое душевное равновесие и голос разума, не заметил, как на полу его отсека остались следы зелёной крови, слегка окрасившие специальный ворс, призванный смягчать шум шагов.
Капитан корабля отрешенно слушал взволнованного Сердо, отметив про себя, что этот тур выдался слишком беспокойным и насыщенным происшествиями. Это подозрительно: сначала исчезает мальчик, потом его мать, а теперь старший стюарт отключился прямо в коридоре. Тем более, старший из Манускренов, кажется, совсем не владеет собой и попросту невменяем – в учебниках такой уровень эмоционального выплеска описан как потенциально опасный для окружающих. Поэтому капитан вынужден был принять решение об изоляции Сердо и передаче его властям по прибытию.
– Прошу Вас, выпейте немного витаминного напитка и присядьте в кресло. Всё будет улажено, – бесцветным голосом проговорил капитан и хладнокровно вручил своему беспокойному гостю бокал с самым мощным транквилизатором, для особых случаев.
Сердо, пребывая в своём аффекте, ничего не почувствовал и не понял, потому выпил всё предложенное залпом и тут же обмяк в кресле, словно давно хотел спать. Капитан вызвал стюартов, и те незамедлительно отнесли спящего в специальную каюту со звукоизоляцией и мягкими стенами. Ведь должно было подумать и о других пассажирах, и об общей безопасности. Также капитан направился в коридор рядом с отсеком Сердо и обнаружил там старшего стюарта. Пока тому оказывалась самая быстрая помощь, капитан внимательно изучил все поверхности в отсеке буйного пассажира и заметил свежие следы зелёной крови на полу. Зафиксировав их на специальное устройство, он сделал дистанционную запись в бортовом журнале. Тем временем, старший стюарт открыл глаза:
– Это был воплощенный ужас! – только и смог проговорить он и снова отключился.
Капитан невозмутимо поднял свои синие брови и сделал ещё одну запись. Похоже, на его корабле произошло не одно преступление. Что ж, власти разберутся, а ему предстоит обеспечить комфорт и безопасность остальным пассажирам.
2
В этот момент Нурла и Ато одновременно подумали о Сердо и семье, немного более встревоженно, чем обычно, но тут же выкинули эти мысли из головы. Годы ментальной концентрации не прошли даром: оба прекрасно умели справляться как со своими мыслями, так и с проявлением эмоций. Однако в отличие от своих соотечественников они научились также не подавлять свои истинные чувства и проявлять их бережно для себя и окружающего мира. Оттого мир для матери и сына всегда был ярче, вкуснее и звучнее, чем для всех прочих. Теперь всё явленное на планете Голубая становилось для них живым воплощением праздника и рая при жизни. Здесь всё было таким живым и дышащим радостью бытия, что Нурла и Ато улыбались во всю ширь, уже не чуя своих щёк. Их мечты сбылись самым неожиданным образом: они оказались там, где всё является чудом! Но что скажут местные жители?
В этот момент дети привели их в какое-то поселение, и на добродушных пришельцев смотрело множество двуногих существ. Они махали им руками и улыбались в ответ. Это ободряло Нурлу и её сына, и они уверенно шли дальше. Вскоре перед ними возникло сферическое, куполообразное светлое здание. Внутри оказалось много спиралевидных лестниц и открытых этажей. Стоило ступить на них, и лестницы мягко понесли своих пассажиров под самый купол. В просторном, светлом зале за светящимися столами сидели высокие двуногие и двуглазые существа в струящихся белых одеждах. Дети подвели своих гостей к центральному столу, за которым сидел седовласый с пронзительно голубыми глазами. Он почтительно кивнул вновь пришедшим и посмотрел на мать и сына.
– Добро пожаловать, гости! Мы ждали вас. В нашей летописи указано, что к нам прибудут пришельцы, чьи намерения чисты, а сердца открыты. Мы должны будем обучить их всему и дать выбор – остаться с нами или вернуться в свою цивилизацию с новыми знаниями, чтобы распространить их, – подумал он, и его мысли ясным и текучим потоком высветились в уме Нурлы и Ато.
– Благодарим, прекрасный житель Голубой! Мы прибыли с системы Плеяд, с планеты Р-24. Помыслы наши чисты, и попали мы к вам случайно, так вышло, что мы отличаемся от своих соплеменников, – произнесла Нурла, и хозяева зала одобрительно кивнули ей.
– Всё правильно, ибо попасть к нам могут лишь те, кто лишен агрессии и эгоизма и не мыслит зла, таковы настройки нашей атмосферы. Нас создали другие цивилизации, как эксперимент, но в короткий срок мы превзошли их в развитии и установили свои границы. Знания об этом стёрлись, и теперь ваши цивилизации воспринимают нашу планету как непознанную диковину, прилетая смотреть на нас из космоса, – мысленно усмехнулся седовласый житель.
– Эксперимент? Какой эксперимент? Расскажите! – взволнованно проговорил Ато, обращаясь ко всем сразу.
– Юноша, вы любопытны! И это хорошо, вы прирожденный ученый! Эксперимент по управлению эмоциями. Рабочим названием нашей планеты было «Фабрика эмоций». Мы знаем, что это такое и умеем управлять ими, не подавляя. Цивилизации, которые создали нас, сначала потешались над нами, как над варварами, ведь они давно не знали эмоций и жили без них, думая, что они всё контролируют. Однако в их холодные умы просочился эгоизм, и пока мы развивались, они устроили грандиозную межгалактическую войну и истребили друг друга. Остались лишь жители отдаленных планет, как ваша. Они не участвовали в битвах, сохраняя нейтралитет. Вскоре прошло время, и события эти забылись. Политики подали их под своим соусом и сделали частью величавой истории – каждая цивилизация рассудила её по-своему. А мы как были, так и остались частью секретного эксперимента. Данные о нём, судя по всему утеряны, и все считают нас невинным аттракционом. За те годы, что высокоразвитые цивилизации боролись за власть и превосходство, мы сделали множество скачков в развитии и научились защищать себя от вторжений. Вот такова наша краткая история, юноша! – седовласый транслировал свою мысль, иллюстрированную многоцветными образами, прямо в ум Ато, но так, чтобы и Нурла всё слышала.
Молодой пришелец ахнул от восторга:
– Как я мечтал познакомиться с разноцветными огнями этой планеты! И теперь я здесь, с вами, многооуважаемый…
– Юрий Принципиал, зовут меня здесь, – мысленно ответил седовласый.
– Значит, вы столькому научились сами! Но откуда у вас информация о внешнем мире, событиях, истории? – удивилась Нурла.
– Мы научились подключаться к Высшему Разуму Вселенной и отдельных планет. Информация приходит к нам из Первоисточника. Этому мы также можем научить вас, гости, – безмолвно ответила длинноволосая дева с оранжевыми глазами.
– Это моя дочь Гея, и она сказала вам правду, – мысленно проговорил Юрий.
– Вы останетесь с нами на Фабрике эмоций? – спросила Гея, глядя Ато прямо в глаза.
– Конечно! Я тоже стану огоньком, как и вы? – взволнованно воскликнул он вслух.
– Ты и есть огонёк! Пока ты жив и чувствуешь жизнь вокруг, во всём её многообразии! Огонёк – это аура живого, пробужденного существа, мой мальчик! Поэтому ты здесь, с нами! Огонёк – это твоя сущность! И я вижу её оранжевые отблески, точь-в-точь как глаза моей дочери! – улыбнулся Юрий и молча сообщил мысль всем присутствующим.
Жители Голубой засмеялись, а Гея вместе с Ато покраснели.
– Зато Аура твоей мамы то голубая, то фиолетовая, аура зрелого творца, и ей мы тоже найдём применение! – добавил седовласый и посмотрел на прекрасную многоглазую Нурлу.
– Что ж, порадуем всех астрономов новыми огнями? Сейчас время общего хоровода на площади! В этом дружном весеннем танце мы чувствуем общее единение и радость! Присоединяйтесь! – мысленно воскликнул Юрий и встал из-за стола.
Остальные последовали его примеру. Вскоре все вышли на свежий воздух и принялись водить хороводы на зеленой траве. К ним присоединялись всё новые и новые жители – дети, взрослые, пожилые и зрелые. Когда они закружились, Ато посмотрел в глаза Геи и вдруг увидел вокруг разноцветные огни! Они все светились и вспыхивали с разной силой! В воздухе разлилась магия радости и сердечного тепла. Вскоре хороводы стали одним мерцающим, многоцветным сердцем.
Астрономы всех цивилизаций ликовали! Редкое явление весеннего свечения на планете Голубая, наконец, удалось зафиксировать! Маленький гуманоид Наро тоже успел увидеть его через иллюминатор удаляющегося туристического корабля. Он твердо решил стать пилотом и облететь Голубую со всех сторон, а ещё покачаться на её желе, прямо как те два челнока! Он хотел стал радостью и чувствовать её всем телом, как сейчас! Вот вырастет и позволит себе быть тем, кто он есть, и не придется больше скрываться и притворяться бесчувственным и погасшим! Тогда, может, и его примет желе загадочной Голубой, кто знает? И маленькое сердечко зеленого Наро унесло свою тайну о Голубой в недра Космоса, до поры до времени.
Сны наяву
В этот раз всё светилось и мерцало. Бело-розоватое облако расширялось во все стороны и захватывало собой окружающее пространство. Сопротивляться было бесполезно: оно беспрепятственно проникало всюду, мягко обволакивая собой всё вокруг. Возникшее, было, чувство паники, так же оказалось в удивительном облаке и куда-то растворилось. «Что это? Я умер?» – подумал Алик и проснулся. В комнате было солнечно: день давно настал. Алик обрадовался и хотел было по привычке пружинисто спрыгнуть с кровати на пол, но в последний момент вспомнил о гипсе во всю ногу и, грустно вздохнув, лёг обратно на подушки. Обидно лежать вот так, наблюдая за жизнью лишь краешком глаза, словно сквозь маленькую щёлочку в двери! Лежать и сознавать, что где-то там жизнь кипит и бьёт ключом, а его в этом радостном и пёстром водовороте событий попросту нет! Одно радовало обездвиженного мальчика – это его сны. Они были настолько красочны, разнообразны и волшебны, что иногда Алику казалось, что именно в них проистекает его настоящая жизнь, а вовсе не в кровати с гипсом дни напролёт! В своих сновидениях он был бесстрашным лётчиком времён Великой Отечественной войны, удивительным туземцем с Папуа и Новой Гвинеи, опасной амазонкой с древнегреческого острова, отважным путешественником, совершавшим кругосветное плавание на яхте, милой старушкой, живущей с двадцатью своими кошками на окраине английской деревеньки, и много-много кем ещё!
В своих снах Алик двигался, прыгал, бегал, лазил, дрался, вскапывал землю, кормил животных и жил настолько полной жизнью, что, казалось, прожить столько всего разом просто невозможно! Словно кто-то воздавал Алику жизнь и движения, которые он упустил за годы своего отдыха в постели. Взрослые говорили о какой-то волшебной операции, после которой нога будет как новенькая, и переломов больше не будет. Мальчик и верил, и не верил, ведь он привык, что иначе не бывает. Однако сны так красочно заполняли собой реальность Алика, что он больше ни о чём и думать не смел. Для него это было явью и поводом для размышлений дни напролёт. Вот только вчера, во сне он был с друзьями на концерте в одном модном музыкальном клубе, где приехавшие на гастроли чернокожие американцы играли нео-джаз. Алик так и запомнил из сна и повторял это слово целый день – такое новое и непривычное его уху. Всё-таки, согласитесь, в 9 лет не каждый знает, что такое нео-джаз! А во сне с нео-джазом происходили совершенно необыкновенные вещи. На маленькой сцене клуба расположился весь джаз-бэнд, однако вместо музыки от них искрами разносилась нестерпимая какафония странных звуков, словно трехлетние карапузы не хотели и не могли договориться, что играть, и каждый баловался в своё удовольствие. Алик растерянно оглянулся на других зрителей: они сидели тихо и увлеченно слушали это баловство, называемое музыкой, а некоторые даже сохранили на своих лицах выражение застывшего восторга, настолько внимание их было приковано к музыкантам на сцене. Вскоре бэнд перестал терзать инструменты, и звуки смолкли. Тогда в зале раздались оглушительные аплодисменты. Алик снова растерялся: хлопать ему совсем не хотелось. Вскоре музыканты покинули сцену, и мальчик облегченно вздохнул, решив, что странный концерт окончен.
Однако он ошибся. Через минуту на сцену вышел один чернокожий саксофонист. Он был серьёзен: все его позы говорили об этом. Но при этом саксофонист носил огромные тёмные очки и безразмерный, растянутый, грязно-серый свитер, отчего Алик слегка передернулся: его в таком свитере не то, что на улицу, на дачу не пустили бы! Застыдили бы бездомным и прогнали бы вон, пригрозив срочно принять приличный вид, а не то… Неожиданно раздался громкий, непристойный звук. Мальчик подпрыгнул на месте и покраснел от смущения. Но вскоре звук повторился, и оказалось, что издает его именно музыкант на сцене, прямо в микрофон, и ничем иным, как саксофоном! Алик принялся изумленно озираться по сторонам, но на лицах слушателей застыл всё тот же неподдельный восторг с примесью восхищения. Музыкант, тем временем, выдержав паузу, продолжал издавать хаотичные звуки. Алик слышал аритмичное шипение, свист, хрюканье и много чего такого, чего ему никак не разрешали делать даже в шутку. Саксофонист увлеченно дул в саксофон с самым серьёзным видом, двигаясь в такт неприличным звукам своего инструмента. Мальчик, первой реакцией которого были растерянность и возмущение, теперь едва сдерживал хохот. Скоро ему стало совсем невмоготу: бедняга согнулся пополам от смеха и чуть ли не рыдал, мысленно умоляя музыканта перестать. Масла в огонь подливали серьёзные и сосредоточенные лица слушателей – от этого Алик ощутил, что больше не в силах сдерживаться и даже пару раз хохотнул вслух. Ему бы выбраться из этого странного зала, но по какой-то иронии судьбы он оказался сидящим в середине узкого, тесного ряда, и сделать это никак не представлялось возможным. Красный от смешливых слёз он почти сполз на пол, заслышав очередную серию туалетных звуков, подаваемых музыкантом степенно, размеренно и даже с некоторыми кокетливыми паузами. Но всё же через какое-то время и этой изощренной пытке пришел конец.
В зале резкой волной обрушились аплодисменты, и кто-то кричал «браво!». Алик облегченно вздохнул и утёр мокрые глаза. Вот так концерт! Ну и чудеса! По окончанию сего действа, кое для Алика стало собранием многообразных и едва воспринимаемых человеческим ухом звуков, мальчик разыскал в фойе друзей, с которыми пришёл. Они с жаром обсуждали всё услышанное:
– Миш, а как тебе пассажи из «Летней ночи» того саксофониста? Разве не шедевр?
– Да вообще, брат! И это его, из других штук «Порги и Бесс», закачаешься, какая интерпретация!
«Боже, я попал в среду сумасшедших!» – ужаснулся про себя Алик, испуганно рассматривая лица своих друзей.
– Ал, дружище, ну ты-то заценил, конечно, саксофониста? Мы ж из-за тебя сюда пришли, маэстро! Вот это класс! – обратились к нему вдруг.
Алик часто заморгал и лишь смог выдавить из себя:
– Да я в шоке, ребят…
– Вот и мы, в таком приятном культурном шоке, братишка! Спасибище тебе! – снова обратились к нему друзья.
«Так это ещё и я их сюда притащил! Боже мой!» – ахнул про себя Алик и посмотрел на свои ладони. Они были сплошь в мозолях, но пальцы и сами руки были длинными, тонкими, не знавшими грубой работы. Значит, здесь он музыкант, да ещё и со странными вкусами!
А дальше всё развивалось так стремительно, что Алик снова не успел ничего сказать или сделать. Из толпы вдруг вынырнула бабушка и на глазах его изумленных друзей принялась трясти Алика и ругать на чём свет стоит. Затем всё растаяло, и через розовый, мерцающий свет мальчик снова оказался в своей комнате, в постели, с целиком загипсованной ногой. Рядом стояла встревоженная бабушка и толкала его в плечо.
– Алик, мы обедать собрались, а ты спишь, как мёртвый! Я аж испугалась, добудиться тебя не могла! – то ли возмущенно, то ли испуганно воскликнула она.
– Всё хорошо, ба, заспался просто! – спокойно ответил он и слабо улыбнулся сонной улыбкой, думая про себя, что на этот раз появление бабушки во сне было ему весьма на руку. Ах, если бы она появилась ранее и потрясла того саксофониста на сцене хорошенько! А то ведь живот до сих пор болит от смеха!
Тем временем, дни проползали мимо ленивыми улитками. Они пропадали навсегда, но Алик по-прежнему был прикован к кровати, в ожидании спасительной операции. Вернее сказать, это взрослые считали её таковой, ведь когда Алик попытался возразить, а не будет ли ему хуже после этого вмешательства, все они энергично мотали головами, махали руками и начинали нервно смеяться. Мальчика забавлял этот взрослый самообман. Пожалуй, если бы не его красочные сны и видения, он бы впал в состояние самой мрачной безнадежности. Однажды во сне он был молодой, тучной женщиной, больше всего на свете мечтающей похудеть. На дворе были семидесятые годы двадцатого века, и в моду пришла худоба. Молодая женщина работала в доме моделей портнихой и ежечасно испытывала муки самоотрицания, рассматривая стройных, невесомых нимф, порхающих в её примерочной, на подиуме, повсюду. Алик во сне смотрел на свои упитанные бока, выдающуюся грудь и выступающий живот и не верил своим глазам. Ноги, точно слоновьи столбы, прочно удерживали всю монументальную конструкцию. Но было тяжко, и всякое движение или простой наклон вызывали одышку и заставляли попотеть. Алик-толстушка пыхтел, вдевая едва заметную нить в иглу швейной машинки, снимая мерки и наклоняясь за ножницами, а также поднимаясь по лестнице и спускаясь с неё, разворачивая рулоны ткани, здороваясь, шагая по мастерской, непрерывно. Но одно несомненное преимущество у толстушки всё-таки было: она могла ходить. Пусть и пыхтя, как паровоз, но двигалась она самостоятельно и занималась любимым делом, старательно что-то раскраивая, намётывая и прострачивая, весь день, совсем не уставая от своих дел. Уставала она лишь от себя самой и той массивности, которая не покидала её ни днём, ни ночью. Позади было множество изнурительных диет, спортивные тренировки и болезненный массаж.
Мэри не сдавалась, но успела подустать и немного приуныть, ибо не видела никаких изменений. В зеркале на неё по-прежнему смотрела огромная, пухлая женщина с усталым, одутловатым лицом. А ведь ей было всего двадцать шесть лет… Она смотрела в огромное зеркало в примерочных, пока все были на обеде, и кричала в него, как в колодец: «Эй, ты! Я ненавижу тебя! Уйди оттуда! Верни мне меня! Верни мне красоту и легкость! Дай хоть побыть в них, ощутить, что это такое! Слышишь!? Я хочу быть стройной! И тогда я тебя полюблю, обещаю!» Она плакала, размазывая слёзы бессилия, пила очередной жиросжигающий порошок и продолжала работать без обеда, без перерывов и отдыха, убивая в себе ту ненавистную ей толстую тётку, смотрящую на неё из зеркала. Но по какой-то причине тётка не уходила. Она давила на весы с прежней силой и не давала Мэри влезть ни в одно из любимых платьев. Поэтому девушка ходила на работу в бесформенных брюках и балахонах. Кажется, на работе у неё было немало обидных прозвищ: она слышала перешёптывания у себя за спиной и замечала, как все замолкали, стоило ей появиться. Но Мэри всё равно любила свою работу, нежных, вечно голодных моделей и деспотичного дизайнера-модельера. Ей нравилась эта суета, порхание, натянутый нерв ожидания красоты и создание новых форм и образов. Это было волшебством, наполняющим её радостью.
Но всё-таки Алик внутри Мэри поёжился от того груза переживаний, который она носила с собой каждый день. Отчего-то он перевешивал единственную радость Мэри и совершенно не давал ей просто радоваться жизни. Груз. Вот оно что… Мэри носила в себе какую-то затаённую, огромную боль, и тело, стремясь защититься от потрясений, окружало себя лишними килограммами, как последним рубежом обороны. «Мэри, у тебя красивые глаза!» – шептал Алик то ли себе, то ли полной девушке в зеркале. Она едва улыбалась в ответ, признавая, что это так, но тут же находила тысячу возражений, и слабая улыбка сразу покидала её лицо. «Лучше уж лежать в постели, как я, чем таскать с собой такие переживания!» – пронеслось в голове у Алика, как у наблюдателя, желавшего скорее покинуть этот невесёлый сон, но что-то не отпускало мальчика. Будто он ещё не всё увидел или испытал.
Мэри вздохнула и, оглянувшись по сторонам, достала из сумочки фотографии. На одной из них Мэри была запечатлена с семьёй на зелёной лужайке вблизи опрятного деревенского дома. Все улыбались, одна Мэри была грустна и держалась обособленно. На фото она была худенькой и угловатой девочкой-подростком. Остальные члены семьи стояли сплоченно, приобнимая друг друга за плечи, но девочку Мэри будто никто и не замечал, никто не протянул к ней руку. Алику внутри нынешней Мэри стало невыносимо тоскливо и отчаянно захотелось заплакать. И из глаз девушки выкатилась одна-единственная тяжелая слеза. Капнув на фото, она растеклась противной лужицей, рискуя испортить общий вид. Мэри торопливо промокнула её и отложила в сторону, словно завершив с нею все дела. На другом фото она была девочкой постарше, уже скорее девушкой – выпускницей школы. За тонкую талию её обнимал обаятельный и улыбчивый юноша, сам едва старше своей спутницы. Они были молоды, прекрасны и счастливы! Тяжко вздохнув, Мэри отложила и это фото.
«Все бросили меня, никому не нужна, ради чего я тут? Зачем?» – с каким-то страшным равнодушием подумала она, и Алик сжался от ужаса у неё внутри.
«Подожди, у тебя любящая семья, красавец-друг в недавнем прошлом, ты сама такая прекрасная и стройная! У тебя всё есть! Не думай так! И всё будет, Мэри, только не опускай руки!» – решительно воскликнул он у неё в голове. «Вздор! В семье меня так и не полюбили, внебрачную папину дочку, в посёлке всю жизнь шептались за спиной! Что ты там мелешь! А красавец-друг, мой единственный близкий человек, он предал меня, с моей самой лучшей подругой! Скажи теперь, зачем мне всё!?» – в отчаянии возразила она и закрыла руками лицо. «Мэри, как же досталось тебе… Другая бы обозлилась на всех, принялась бы мстить, разрушать, а ты… у тебя доброе сердце, любимая работа и красивые глаза! Это ведь немало! У кого-то и того нет! У тебя дар, понимаешь? Ты создаешь красоту и любишь этот несовершенный мир, всё равно любишь!» – стремительно воскликнул Алик, сам не зная, откуда в нём взялись эти слова. «Мам, это ведь твой голос, ты одна меня любила, как есть… но зачем, зачем ты покинула меня так рано? Мне так не хватает тебя здесь, рядом!» – подумала Мэри и утёрла непрошеные слёзы. Алик заплакал вместе с нею, смывая всю боль и недолюбленность этой одинокой девушки. А он ещё ноет, что не может ходить! Справился бы он с таким грузом, имея возможность двигаться, как ему угодно? Надо помочь Мэри, прямо сейчас! Ведь есть же смысл, есть же радость и надежда, они точно есть!
Словно услышав его мысли, девушка достала последнюю фотографию из стопки. На ней была изображена потрясающе красивая женщина с большими, добрыми глазами. Она улыбалась на фотографии милой кучерявой девочке, нежно обнимая своё дитя обеими руками. От этого фото исходили необыкновенный свет и умиротворение. Оно словно рассказывало о том, какая она, настоящая земная любовь – тёплая, дающая, без условий и ограничений… «Мамочка!» – прошептала Мэри и трепетно провела пальцами по изображению светящейся красавицы. «Слушай меня, Мэри! Тебя так любили! Как никого другого, слышишь? В тебе запас этой любви, какого хватит на всю жизнь! Ты просто спрятала его, прикрылась болью и всяким ненужным… Но ради тех светлых лет, ради той любви, ради мамы, Мэри, вспомни, кто ты! Неужели всё зря? Неужели она отдала тебе всё лучшее, что имела, и оно пропадёт, канет в небытие вот так, потому что ты сдалась? Она любит тебя так сильно, она всегда с тобой! И мечтает видеть тебя счастливой, Мэри! Ведь ты достойна быть именно такой! Будь же счастлива, не топи себя в болоте своей боли и слёз, пожалуйста! Открой в себе свой свет, свою радость, Мэри, прошу, ради мамы!» – в Алике вдруг родились эти слова, как раскаленные угли, прожигающие всё насквозь. Мэри содрогнулась и вытерла слёзы. Растерянно моргая, она посмотрела по сторонам, но, осознав, что все вопросы и ответы находились внутри неё самой, девушка гордо подняла голову и решительно встала из-за стола. Оставив на рабочем столе табличку, что вернется через час, Мэри отправилась на улицу, навстречу жизни и весне. Впервые за пять лет работы в Модельном доме она позволила себе такое, и это наполнило её необычайной радостью и восторгом. Мэри вдыхала ароматы свежей листвы и цветущей вишни, чувствовала вкус выпечки из булочной на углу на самом кончике своего языка, ничуть не пробуя её, ощущала дуновение ветра на румяных щеках. Отныне Мэри решила быть счастливой, прямо тут, на пересечении Кингсроуд и Слоун-сквера. В знак столь значительных перемен в своей жизни она купила себе букет фиалок. Такой её и увидели коллеги по работе: с сияющими глазами, цветами, порхающей через ступеньки. «Наша Мэри влюбилась, смотрите! И, похоже, это взаимно!» – шептались они у неё за спиной. Но теперь ей не было до этого никакого дела.
Алик проснулся с радостной улыбкой на лице и ощущением того, что жизнь прекрасна. Подушка его была мокрой от слёз. Но каждая слезинка стоила того, она казалась бесценной! За окном, ликуя, чирикали воробьи, и лазурное, чистое небо звало на улицу. Что ж, если операции быть, пусть будет! И приблизит его, Алика, к свободе, радости жизни и всему, что ему готов подарить Мир! Теперь всё виделось ему иначе. Краски мира вокруг казались ярче, и даже серый московский дворик ранней весной для Алика переливался тысячами оттенков дымчатого и кремового цветов. Воздух из форточки вкусно пах волей, хоть и с примесью выхлопных газов. Напыщенное воркование голубей, задорное треньканье синичек, переругивание дворников родом из Средней Азии и обрывки популярных мелодий, доносящихся из проезжающих мимо машин – все звуки казались мальчику прекрасными, ведь они связывали его с самой жизнью, здесь, сейчас, наяву! И сны правдивые, реальные до спазмов в желудке отступили, постепенно поблекли и покинули Алика. Теперь он спал безмятежно и почти без сновидений, с лёгкой улыбкой на лице. Днём же мальчику хотелось быть как можно ближе к жизни за окном. Поэтому он звонил всем своим друзьям и знакомым и обсуждал совместные планы после операции. Мысленно Алик уже катался на велосипеде, роликах, ходил в походы и ходил под парусом на водохранилище – всё, что он пропустил, необходимо было наверстать!
Когда же грусть и бессилие накатывали на него, он брал тетрадь и записывал свои прежние сны. Неистово хохоча, он вспоминал, как улепетывал от уличных патрулей в довоенной Франции, будучи голодным воришкой, и выкрикивал набегу что-то про свободу, равенство и братство. Затем Алик вдруг серьёзнел и грустил всем своим существом, описывая, как он в облике молоденькой медсестрички выволакивал раненых бойцов с поля боя под Курском. А в каком-то из снов он побывал в теле циркового пуделя, и теперь ему было противно от одной мысли о посещении цирка. Ещё Алик вспоминал себя влюбленной женщиной, которая в пору своей зрелости, наконец, встретила любовь, и весь мир казался ей раем. Алик писал целыми днями: взрослые удивлялись и радовались одновременно, ведь прежде он только спал и ворчал на весь свет, отказываясь даже от совместных трапез с семьёй. Сейчас мальчику постоянно требовались тетради и ручки. Когда же он насытился повествованиями, вдруг срочно потребовались цветные карандаши, пастель и акварельная бумага. Алик захотел запечатлеть всё многообразие и красочность своих видений на бумаге. Когда ему показалось, что его рисунки недостаточно правдоподобны, он записался на заочные курсы по скетчингу и принялся целыми днями терпеливо вырисовывать отдельные детали. Родители и бабушка, до этого шутившие о его творческих порывах, приумолкли и лишь удивленно подносили ему очередную стопку бумаги или цветных мелков. Иногда, правда, приходилось забирать их у него, ведь Алику стало не хватать дней, и он принялся творить по ночам. Без боя отдавать свои материалы он отказывался, и всякий раз ему обещали что-то для усовершенствования и так прекрасных набросков или же очередной новый блокнот для записей.
Однажды Алик вдруг понял, что записывать больше нечего! Все сны уже были занесены в его объемистые тетради, все рисунки тщательно дорисованы, и ничего более красочного с ним более уже не происходило. Он с тоской посмотрел на свою обездвиженную, предательскую ногу, затем в окно. Мир улыбался весенними лучами и нежным бирюзовым небом. Это было невыносимо. В этот момент в комнату вошла мама.
– Что случилось, сынок? – мягко спросила она, рассматривая его поникшее лицо.
– Мам, писать больше нечего, я уже записал все свои сны… – ответил он бесцветным голосом, не глядя на маму.
– Как это нечего? Теперь же, наоборот, писать ты можешь ещё больше! – удивилась она, улыбнувшись лёгкой, слегка хитроватой улыбкой.
– Почему? – воскликнул он, ошарашенно встретив её взгляд.
– Потому что теперь, сынок, ты свободен! Теперь ты не скован тем, что было, теперь ты можешь написать всё, что есть и что будет, и нет этому конца, пока ты сам так не решишь! – уверенно ответила мама и протянула Алику чашку ароматного, пряного чаю.
Чашка приятно согрела ладони мальчика, а ноздри защекотали манящие оттенки специй. Они несли с собой ароматы жарких стран, видения диковинных животных и птиц, жар южного солнца, запахи ярких теплолюбивых цветов! А ещё они несли с собой тепло маминых рук, её заботу и загадочную улыбку одними уголками рта. Вкус чая дразнил язык и согревал собою всё внутри. Алик отпил побольше и, наконец, улыбнулся.
– Мам, спасибо!
– На здоровье, милый! Пиши, что хочешь! Пиши свою жизнь! – улыбаясь, проговорила она и направилась на кухню сотворять новые миры в своих любимых кастрюльках и сковородках.
book-ads2