— Почему же? — А чтоб вы у меня его не украли. Впрочем, тут недалеко, если столкуемся, можем за ним подняться. — И она кокетливо поправила свежую укладку, а потом якобы рассеянно обвела пальчиком ободок своего бокала и соломинкой провела по губам — не надо быть фрейдистом, чтобы расшифровать эти сигналы: да она проститутка и просто предлагает себя! — Сколько же вы денег хотите? — выдохнул я. — За эту вашу запись? — А сколько вы можете заплатить? — Где-то она, видать, прочитала правило: при торговле никогда не называй цену первой — и была в принципе права. — Я ведь говорил уже, кажется, о десяти тысячах. — Эта десятка — за мой рассказ. А за запись? — Сначала я должен ее посмотреть. — Там всё видно, — подчеркнула она. — В деталях и подробностях. — Сердце у меня сжалось. — Тогда — тридцать тысяч. — Шестьдесят. — Давайте на круглой сумме сойдемся: пятьдесят тысяч. Больше никак не могу. — Хорошо. Договорились. — Но вы должны будете написать мне расписку на эту сумму и подписать обязательство, что никому больше не передадите копии записи и не будете о ней никому рассказывать. — Я согласна. — Тогда пойдемте к вам? — проявил вполне понятное нетерпение я. — Дайте мне допить мохито, — капризно проворковала девчонка. В тесном лифте ее двенадцатиэтажной панельной башни висело зеркало, и музыка под сурдинку исполняла мелодию из фильма «Эммануэль». — Ого, какие у вас тут песенки передают, — усмехнулся я, а девчонка уставилась на меня непонимающе — все-таки мы поколение, выросшее на полуподпольных видеосеансах в кооперативных кафе и клубах, и нынешним нас не понять. Наверное, после того как я получу запись, можно к ней и пристать — или сохранить свое либидо до разгримировки и Ивонны? Впрочем, одно другому не мешает. В тесной прихожей я сразу обнял Римму, но девушка отстранилась, хихикнув: — Вы слишком шустрый. — Убежала на кухню и оттуда крикнула (дверь в единственную комнату оказалась плотно закрыта): — Сначала деньги! — Сначала запись, — напомнил я и прошел за ней. Кухня оказалась стильной, но тесной — я уже и подзабыл, в каких крохотных квартирках проживает у нас обычное народонаселение. Девушка подпалила конфорку под чайником — я подошел сзади и снова обнял ее. — Ну-ка, руки свои убрал! — прозвучал тут громовой мужской голос. А потом меня грубо схватили сзади и завалили на пол, уткнули головой в кафельную плитку, заломили кисти за спину, да пребольно. А потом какая-то удавка прочно перехватила мне запястья за спиной. — Перестаньте! — заорал я. — Что вы делаете?! Вы не так поняли! Я не за этим сюда пришел! — А зачем ты сюда пришел? — хохотнул мужской голос. — И ори потише, а то в полицию попадешь раньше времени! — Я работаю на телевидении! Я журналист! Вы не имеете права! — А мы сейчас посмотрим, какой ты журналист! — Из заднего кармана моих джинсов мужик вытащил мое портмоне. А вот это был уже прокол. — Так, водительское удостоверение на имя гражданина Тучкова Ивана Петровича. И пропуск на студию Горького на то же имя, и должность указана, программа «Три шага до миллиона», режиссер. А как он тебе представился, Римка? — Сказал, что его зовут Денис Харин, — наябедничала девчонка, — и он работает в программе «Говори» на канале «Три икса-эль». — Странная история. Чьи же тогда документы у тебя, а, мужик? Ты их, часом, не украл? Ну-ка, посмотрим на твой портрет. — Человек грубо поворотил меня лицом к себе, на связанных руках лежать на твердой плитке стало неудобно. — И впрямь не похож на фотку в правах. Да и на ту, что в пропуске. Ты что, дядя, за один день бороду себе отрастил? И волосики на лысинку пересадил? Мужик, донимавший меня, был строгий, хищный, я не знал, кто это, и не понимал, как себя с ним вести. А он продолжал куражиться: — Э, да у тебя паричок! — Он рванул и сорвал накладку с моего лба. — И бородка — тоже наклеена! — Он сорвал и бороду, Ивоннину гордость. Было больно. — Ты зачем замаскировался, чувачок?! С какими-такими целями?! Чтобы тебя Римма не узнала? — А он, Паша, — пропищала девчонка, — хотел у меня запись убийства выцыганить, которую я вчера на программе сделала. — Вот как! — делано изумился этот самый Паша. — А зачем ему, спрашивается, эта запись?! Уж не за тем ли, что она его капитально изобличает?! А, гражданин Тучков?! Или как там тебя зовут? — Вы все не так понимаете, — прохрипел я. — А как?! Как я должен все понимать? Ты поясни! — Возьмите деньги. У меня есть с собой наличные. Триста тысяч. Возьмите, и вы не знаете меня, а я вас. — А запись? Ты в наших руках запись оставишь? То замечательное видео, что Римма Анатольевна вчера на передаче сделала? И не побоишься? Что мы его в полицию или в следственный комитет сдадим? — Запись я тоже заберу. — Ишь ты! «Заберу»! Видео, между прочим, твоей свободы стоит — пятнадцати годков особого режима или даже пожизненного, а ты за нее три сотни тысяч предлагаешь? Всего-то? Тебе-то самому не смешно?! — Говорите ваши условия, — выдавил я. — Условия! У меня, по жизни, одно условие: воры, коррупционеры, а тем более убийцы должны сидеть в тюрьме! — Я никого не убивал. — Сам-то веришь в то, что промямлил?! Значит, так, чувак: перед тобой частный детектив Павел Сергеевич Синичкин, а настоящее мое имя — Справедливость. А так как я, как и любой российский гражданин, обязан извещать правоохранительные органы о любом готовящемся и тем более совершенном преступлении — более того, в Уголовном кодексе имеется даже статья об укрывательстве, триста шестнадцатая, если я не ошибаюсь. И ввиду того, что мы с Риммой Анатольевной по ней до двух лет лишения свободы получать не хотим, укрывать мы тебя не собираемся. Но! Вот повременить с донесением о твоем преступлении — можем. И дадим тебе одни, скажем, сутки запаса. И ты за это время сможешь успеть и вещички свои собрать, и убежать, и спрятаться. А в обмен на эту временну́ю фору нам от тебя, гражданин Тучков, требуются не деньги твои поганые, а нечто иное. А именно: подробный твой, ясный и связный рассказ на камеру: каким образом ты отравил несчастного гражданина Бурагина. Каков мотив, кто твои сообщники, где и от кого ты получил яд, коим угостил убиенного… И в обмен на твое чистосердечное раскаяние я, так и быть, не доставлю немедленно в следственный комитет запись, на которой именно ты предлагаешь пластиковый стаканчик с шампанским — и ядом! — несчастному рекламному магнату и певцу, а дам тебе, повторяю, ровно сутки времени, чтобы ты успел сбежать и спрятаться. Итак, считаю до трех. Раз… — Поднимите меня, — сказал я. — И дайте воды. Боже мой! Как же глупо и на каком пустяке я прокололся! И эта Римма — она, значит, была засланной?! Подсадной уткой?! Или так все случайно совпало?! — Я так понимаю, дядя, — хохотнул мужик, — ты собираешься петь? Давать чистосердечные показания? Что ж, молодец! Разумное решение! — Лучше отпустите меня. Я вам заплачу. — Не все, чувачок, в жизни меряется деньгами. Хочешь рассказывать — начинай петь. А нет — я лично с большим удовольствием доведу тебя до ближайшего отдела полиции. Итак? — Хорошо, — выдохнул я устало. — Я все расскажу. Жертва № 5 За восемь месяцев до описываемых событий Когда в моей жизни исчезла семья, в ней образовалась огромная и трудно заполняемая прореха — сперва я шпаклевал ее алкоголем, а потом, когда меня из блаженного пиянства снова вытащили, реально высвободилось огромное количество времени, которое буквально некуда стало девать. Все время трудиться невозможно, да и скучно и тяжело это — только работать. Мне стали говорить наркологи и прочие психологи: вспомни, чем ты занимался — до. До семьи, до ребенка, до пьянки — когда был юношей или совсем огольцом, — и теми вещами, что в ту пору нравились, заполняй свой досуг сейчас. И я припомнил, как гонял с друзьями мяч на хоккейных коробках и пыльных школьных стадионах; как мы с покойным отцом ходили на матчи еще на старые «Лужники» и «Динамо», сидели на деревянных скамеечках без спинок; как орали: «Судью на мыло!» Играть в футбол мне показалось не по возрасту, а вот снова фанатеть — почему нет? И я вспомнил команду, за какую некогда болел, и принялся следить за чемпионатом страны, который теперь стал называться премьер-лигой, и за европейскими кубками. А тут и чемпионат мира подоспел, который сделал стадионы более удобными и подогрел общий интерес к ногомячу. Я стал ходить на матчи и даже прикупил себе абонемент на новый стадион, что построили для моей любимой команды, на первенство России и европейские кубки. Что-то было привлекательное и вдохновляющее, когда многотысячная толпа начинала орать и скандировать: «Гол!» — или в едином порыве благостно выдыхала, когда форвард противной стороны с выгоднейшей точки бил мимо. Последнюю перед перерывом в сезоне игру моя команда проводила уже в декабре, в рамках европейского кубка, с несильными испанцами из Сан-Себастьяна. Матч начинался в четверг поздно вечером, до прямого эфира моих «Трех шагов» оставалось еще двое суток, что означало, что по работе я был не так уж фатально занят и мог вырваться. Холодно, конечно, на трибунах в декабре — но я знал маленькие хитрости: после работы в своем кабинете поддел под костюм термобелье, засунул в ботинки самоподогревающиеся стельки, а сидел на газетах, чтобы задницу холодный пластик не отмораживал. В тот раз команда играла ни шатко ни валко, впереди у родных мастеров мяча и бутсы маячил отпуск, поэтому за матчем я следил вполглаза, параллельно посматривал в телефоне, как идут дела в игре наших конкурентов в Будапеште. Рядом со мной оказался интересный мужик, которого раньше я на футболе не видел. Богато-дорого одетый, с часами «Омега», представительный, слегка грузный, он отпускал по адресу игроков и матча в целом меткие и остроумные замечания. Мы с ним разговорились — игру он понимал, как мало кто, и оказался по части футбола человеком эрудированным и информированным. В итоге я почувствовал к нему неизъяснимую симпатию, и с трибуны мы вышли вместе. — Дома меня сегодня не ждут, поэтому давайте выпьем! — предложил он. К тому времени я уже научился не уходить в штопор после каждой рюмки и дозировать потребление алкоголя — хоть самоограничение нелегко мне давалось, но оно того стоило. Близлежащие к стадиону заведения не работали, магазины спиртным не торговали, и мы в итоге взяли такси и остановились в баре в центре. Мой новый знакомец глушил водку с колой, я скромно попивал пивасик, и мы неплохо поговорили, и не только о футболе, но и о жизни в целом. Он сказал, что переживает тяжелые времена: бабы между собой его раздирают в разные стороны, жена и любовница, а «мне, не поверишь, обе опостылели настолько, что иной раз хочется, как Ленину из анекдота, забраться на чердак и — работать, работать, работать». — Чем занимаешься? — помнится, спросил я. (Мы перешли на «ты».) — А, ничего интересного, — махнул рукой он, — импорт-экспорт. На прощание мы обменялись телефонами и договорились в будущем сезоне свидеться на трибуне. Мне понравилось с ним общаться, приглянулись острота и ясность его суждений — однако до возобновления чемпионата оставалось еще почти три месяца, а за такой срок много чего происходит, мимолетные встречи стираются из памяти, а новые знакомцы, сколь угодно симпатичные, обычно забываются. Однако прошло дней пять, и Саша (так его звали) неожиданно позвонил. — Выручай, — говорит, — пригласили меня на холостяцкую вечеринку, но одному идти скучно, а дружбаны мои закадычные пасуют — один с гриппом свалился, другой за океан укатил. Пошли вместе, там взнос тысяча баксов, зато все включено. — Крутовато — штука зелени за одно пати, — усмехнулся я.