– Чего таращишь глазки, Бетти? – подмигнул Игнатий Феликсович. – Я романтичен не меньше твоего. Устремимся же к счастью по яблоневому стволу, похожему на французский S! Что может быть прелестнее? Я заверну тебя в свой плащ и передам вниз верному Адаму. Он, бедолага, стоически мокнет под зонтом у забора. О, ты чудно все придумала! Раз уж так вышло, я ни в чем не хочу тебе отказывать. Пошлейшие семейные сцены – прощание с твоей дурой теткой, с бедным Павлом, все эти нелепые церемонии – побоку! – Я с вами никуда не поеду. И в окно не полезу, – дрожащим от гнева голосом заявила Лиза. – Я буду сопротивляться, кричать, драться, кусаться. Я вам не дамся! Игнатий Феликсович пожал плечами и медленно вынул из кармана револьвер. Или браунинг? Нет, все-таки скорее это был револьвер – синее стальное дуло, тонкие насечки, хищный язычок спуска. Лиза совсем не разбиралась в оружии, как и во множестве других мужских штучек. Она только видела хладнокровную руку, ловко обнявшую белыми пальцами непонятную металлическую вещь. Пианович улыбнулся. В лицо Лизе единственным слепым зрачком уставилась маленькая бездна ствола. Лиза не столько испугалась, сколько удивилась. – Вы что, убить меня собираетесь? – спросила она. – Разве я похож на убийцу? – Очень! Игнатий Феликсович покачал головой: – Верно, ты угадала: мне приходилось лишать кое-кого жизни. Поэтому больше не надо брыкаться и говорить гадости. И без того мои дела пошли не так, как надо – из-за тебя. Если б ты знала, сколько зла ты принесла многим людям, сама того не ведая! Лучше молчи. «Он сошел с ума и заговаривается», – с ужасом подумала Лиза, вжимаясь в угол и чувствуя затылком холодную стену, которая заслоняла все пути к бегству и спасению. Правда, на сумасшедшего Игнатий Феликсович походил очень мало. Его рука привычно поигрывала револьвером и нисколько при этом не дрожала. Его голос остался ровным, а взгляд спокойным и почти нежным. – Что вы такое говорите? Перед кем я виновата? – сказала Лиза первое, что пришло в голову. Только бы не слышать тишины и стука дождя! Пусть хоть что-нибудь происходит! – У меня была мечта, Бетти, – немного погодя сказал Игнатий Феликсович, склонив голову набок и сомкнув ресницы. – Я человек дурной, грешный, скверный – ты скоро это узнаешь, – но я всегда боготворил прекрасное. Я мог бы стать музыкантом, актером, поэтом. Я красив, мечтателен, мне удается мелодекламация, у меня много художественных задатков. Но красивого в моей жизни мало – не судьба! Однако я всегда знал: придет день, и запоют ангелы серебряными неземными голосами, и грянет с небес орган, и прекраснейшая в мире девушка – чистая, невинная, нежная, которой не коснулась еще ни одна капля житейской мерзости и пошлой, нечистой страсти, – отдаст мне навеки свою руку и свою жизнь. Все, что есть во мне хорошего, будет принадлежать ей одной. Ее безмятежное счастье искупит мои грехи. Она даст мне чистейшее наслаждение. И вот я пришел за тобой. – Вы ошиблись адресом. Я не ангел и наслаждаться в компании с вами не собираюсь. Я вас терпеть не могу, – отрезала Лиза. – Это уже не имеет никакого значения. Да ты и не можешь знать, что для тебя хорошо, что плохо. Зато это знаю я. Я выбрал тебя, и я расплачусь с тобой по-царски. Я несметно богат! Мой дом в Ницце не уступает великокняжеским виллам. У меня в Швейцарии трехмиллионный счет и коллекция драгоценностей, достойная королевы. То есть тебя. – Как вы до сих пор не поняли, что мне ничего не надо! – с досадой сказала Лиза. – Может быть! Мне все равно. Мы с тобой уходим в окно, потому что моя мечта должна исполниться. Я не отступлю: у меня теперь все есть для счастья – свобода, деньги и ты! – Я не люблю вас ни капельки! – Твоя любовь нужна мне так же, как тебе мои деньги, – усмехнулся Пианович. – Мне будет довольно счастья обладания. Но ты потом все равно меня полюбишь – ведь ты всего-навсего женщина. Все вы устроены одинаково – жадны, лживы и похотливы. Мне некогда добиваться твоей любви. Потом, потом! Зато мне надо, во-первых, выехать из России, во-вторых, не дать тебе наломать дров. Ты слишком дорого обошлась мне – даже представить не можешь, как дорого! И ты мне сейчас нужна – чистая, нетронутая, невинная. – А если я уже не такая, как вы размечтались? – с надеждой спросила Лиза. – О, ты невинна! Это я знаю совершенно точно. Тебя надежно стерегли. – Мерзавец в канотье? И другой, с тросточкой? – содрогнулась Лиза. – Я знала, это вы их наняли! Игнатий Феликсович фыркнул: – Нанял? Все гораздо серьезней, чем ты предполагаешь. Но я не хочу об этом говорить. Сегодня ночью мы венчаемся. – И вам не обидно, что я безумно люблю другого? – Кого? Этого белобрысого щенка? Ты его не любишь. Внезапно проснувшаяся чувственность бросила тебя в объятия первого встречного, вот и все. Что ты можешь в нем любить? Что ты о нем знаешь? Ты аристократка – по крови, а не по папиной службе! – и вдруг собралась этой ночью отдаться плебею? Боже, что там за семья! Я навел справки: дед его был неграмотный, отец еле буквы разумеет, зато все домашние дрожат при нем, как трава, и кланяются в пояс. Ты влюбилась в сынка сибирского варнака! Ты знаешь, что там, у себя, под Иркутском, эти дикари-каменотесы ради забавы ходят драться на кулачках с мясниками? И твой возлюбленный с ними! – Ах, как отлично! – захлопала в ладоши Лиза. – Вот потому он и разбросал ваших соглядатаев тогда, возле бузины! – Погоди, Бетти! – остановил ее Игнатий Феликсович. – А ты знаешь, как женятся в этой семье? Как положено – по тятиному выбору. Двое старших сыновей уже взяли за женами капитал. И у твоего белокурого бога давно есть невеста. Разве он тебе не говорил? Надежда Колыванова из Барнаула, тебе ровесница. Очень богатая девица и даже собой, говорят, недурна. Он, конечно, влюбляться волен в кого угодно, но в положенный срок пойдет к венцу, а с кем – ни у него, ни у тебя мнений никто не спросит. – Сейчас другие времена, – заметила Лиза. – Согласен. Но кое-где еще сидят дикость допетровская и чуть ли не каменный век. Может, действительно лучше быть брошенной подружкой, чем невестой наследника домостроевского самодура? Да он и сам тебя без денег не возьмет. В этом отношении мозги у него устроены прочно, как у всех у них. – Что вы можете о нем знать? – вскинулась Лиза. – Вы все тут врете! Лучше быть с последним варнаком, чем с таким, как вы: покупаете себе жену, шпионов подсылаете, письма перехватываете. Это низко! Признайтесь, вы ведь купили мое письмо у Гаши? Да еще обманом влезли в мою комнату! – Ты прехорошенькая, Бетти, когда сердишься. Что-то от Джоконды в тебе сквозит, – ухмыльнулся Игнатий Феликсович. – Нарочно вот держусь от тебя подальше, смиряя желания, – не хочу опережать событий. Слишком давно мечтаю о брачной ночи, не то зацеловал бы тебя прямо сейчас до смерти! Однако напраслины на меня не возводи – никаких писем я не покупал. Просто Сема показал фрязинской горняшке перо, и она отдала твое послание совершенно бесплатно. – Сема? Перо? – не поняла Лиза. – Твой приятель Сема. Ты еще его сегодня хотела зонтиком прибить. А перо… Лучше наглядно. Пианович перебросил револьвер в левую руку, положил его на стол и достал из кармана какую-то штучку. В следующий миг штучка то ли шоркнула, то ли чирикнула, и вытянулось откуда-то тонкое востроносое лезвие. Оно сверкнуло, уловив тусклый огонь свечи. – Да вы просто разбойник! – ахнула Лиза. – А еще корчили из себя светского человека, под рояль декламировали! О, как я вас ненавижу! И как люблю его\ – Бетти, о нем больше ни слова, иначе я стану невежливым, – прервал ее Пианович. – Забудь! Он тебя не стоит и больше не потревожит. – Вы так уверены? – Я это знаю. Я разговаривал с ним час назад. – Что? Игнатий Феликсович осторожно вернул лезвие в рукоятку. Затем, придерживая револьвер на столе локтем, вынул из кармана маленькую плоскую фляжку на серебряной цепочке, открутил крышечку, отхлебнул. – Коньяк, – пояснил он. – Что-то устал сегодня, а мне этой ночью надо быть в полной силе. Что ж, если обольщать тебя бесполезно, так и быть, получай меня таким, каков я есть – разбитым, злым, оскорбленным в самых святых чувствах. О, ты еще пожалеешь!.. Но мою мечту обмануть я не дам. Прекрасная, вся в белом, ты станешь моею пред Богом и людьми. Ты познаешь настоящего, крепкого мужчину. Ты будешь кричать от восторга, и я осыплю тебя цветами! «Все-таки он навеселе, – догадалась Лиза. – Может, не так все страшно, как он расписывает? Но у него и револьвер, и нож… Мороз по коже, когда он говорит про любовь и осыпание цветами. Что-то знакомое… Ах да, Зося! Боже, боже!» – Бетти, натяни чулочки на свои божественные ножки, – проворковал Игнатий Феликсович. – Адам ждет! И не думай, что я отвернусь. Но я буду благопристоен – мечта моя свята! Лиза еще плотнее вжалась в стену. Игнатий Феликсович рассеянно улыбался, разглядывая ее плечи. «О, лучше бы он застрелил меня, – подумала Лиза. – Как страшно! Вот она, Ванина идейка! Ваня сразу все понял! Где-то он теперь?» – Вы, Игнатий Феликсович, говорили, что виделись с господином Рянгиным, – сказала Лиза деревянным голосом. – О чем вы говорили? Пианович поморщился: – Не дразни меня, Бетти! За каждый поцелуй, доставшийся этому мальчишке, ты расплатишься со мной долгими ночами любовных трудов. У, я тебе спуску не дам!.. Этот щенок, конечно, не так глуп, как я в сердцах тебе наговорил, однако наивен до того, что явился ко мне с ультиматумом. – Ультиматумом? Каким? – изумилась Лиза. – Да глупейшим! Либо я оставляю тебя в покое, либо он предает гласности кое-какие детали кое-каких моих дел. Плевать! Я не испугался. Правда, когда он начал говорить, я заслушался. Игнатий Феликсович снова приложился к своей фляжке. Его щеки горячо разрумянились. Он стал походить на красавчиков с рекламных картинок, какие доставались Матреше в кондитерской, когда перед Пасхой она набирала для Анны Терентьевны четыре дюжины шоколадных яиц. Может ли быть шоколадный красавец чудовищем с ножом и револьвером? Чудовище сладко улыбнулось: – Хорошо, Бетти, сразу со всем и покончим: с твоим неудавшимся любовником, с моими – нет, теперь нашими с тобой! – семейными тайнами, а также с твоими неумными капризами. Управимся в полчаса и добьем последние иллюзии. Итак, юный блондин явился ко мне на квартиру в восьмом часу вечера и принялся пугать полицией. Курам на смех! – Разве вы ничего плохого не делали? – Делал, не делал – какая разница? Главное, доказать ничего нельзя. Боже, что он нес! Якобы я был женат на Зосе Пшежецкой и жил ее позором. Я же основал и разорил общество на паях «Виктория». Я же сколотил шайку убийц, которая грабила ювелирные магазины. – Это все неправда? Игнатий Феликсович скрипнул стулом, закинул ногу на ногу, улыбнулся самодовольно, но невесело: – Правда, детка. Этот щенок не так глуп, как казался с первого взгляда. Он все-таки догадался. Но и ты ему помогла, о чем, наверное, будешь жалеть. Ведь никто в городе не знает, что твой отец проворовался… – Не смейте говорить так! – вспыхнула Лиза. – Папа был обманут! – Он вор, – спокойно повторил Пианович. – По глупости, но вор! Я вдохновил его на растрату, потому что не мог получить тебя иначе. Все вышло наилучшим образом, но у Павла оказалось слабое сердце. Он дышит на ладан. Вот мы и открыли список твоих жертв. – Это вы погубили папу! – Я? А не его балованная дочка, которая вознамерилась отдаться первому встречному? Будь ты скромней, я бы ждал, ухаживал и добился бы твоей руки проверенным дедовским способом. Но мне пришлось спешить и разделаться с «Викторией». – Так это ваших рук дело? – Конечно. С начала и до конца. Не слишком оригинальная, но проверенная затея. Кстати, твой несчастный воздыхатель нашел газетку пятилетней давности. В ней расписан крах сахароторговой компании в Елисаветграде, которую возглавлял господин Пактоль, бельгиец. Он показался твоему дружку похожим на директора нашей «Виктории». Пактоль скрылся с денежками и назывался Богданом Афанасьевичем Белоножко, пока не стал Харрисоном. Но черта с два этот сопливый сыщик сообразил бы, что к чему, если б в елисаветградском деле не мелькнула фамилия Генсерского! Лиза уже боялась задавать вопросы. Пианович говорил сам: – Мы вместе навек, и ты все теперь должна знать. Вы, кажется, играли в сыщиков, и вам было весело? Вы ворошили старые газеты и бегали на кладбище? Вы разглядывали парики и нелепые тряпки, которые старая дура Антония раздала бедным после смерти дочери? Да, Зося надевала все это и ездила по ювелирным магазинам. Еще она разоряла богатых глупцов и платила мне. Это она подговорила Морохина обокрасть свой банк и поджечь дом, а уж мои приятели сделали так, чтобы Морохин замолчал навеки. Были еще лихие молодцы, которые брали магазины. Да, я все это придумал, я очень богат. Я не могу заставить тебя влюбиться, но чуть-чуть бояться ты теперь будешь, не так ли? Все будет хорошо, моя девочка! Лиза слушала Пиановича, почти не дыша. Слишком много нового, страшного, невероятного! Ей иногда казалось, что Игнатий Феликсович ее дразнит, разыгрывает – ведь он известный шутник! И лицо у него было, когда он рассказывал, веселое и нехорошо румяное. – Невозможно, – наконец выдохнула Лиза. – Чего тут невозможного? – подмигнул Игнатий Феликсович. – Всякое на свете может случиться. – Неужели все так и было?