– Саня в Ушуйск уехала. Аделаида Петровна дом на меня оставили. Им показалось, что я их пудру беру, – высокомерно сообщила Гаша. – Неправда: моя пудра роза, а их рашель. Они без меня еще в Ушуйске намаются. Лизе выбора не оставалось. Гаша лживая, Гаша ядовитая и даже Аделаиду Петровну нисколько не почитает, но больше нести письмо некому. – Гаша, послушай, – вздохнув, начала Лиза. – Не могла бы ты исполнить одну мою просьбу… – Смотря чего вам надо, – без всякого смущения отвечала Гаша. – Нужно отнести письмо в один дом и передать одному человеку в руки. Но только незаметно. Сможешь? – Смотря что за дом. – Ты, может, и не знаешь, они в Нетске недавно… Рянгины. – Знаю, – сказала Гаша. – Большой белый дом на Думской, у Ширяевых купили. Знаю! А письмо кому? – Ивану Рянгину, – прошептала Лиза и покраснела. Краснеть перед горничной! Глазки у Гаши загорелись: ей, видно, нравились подобные приключения. Она с готовностью ответила: – Знаю. Интересный блондин, высокий. Я его у нашего Бориса Владимировича видала. И по Почтовой он ходит почти каждый день. Интересный! – Так ты снесешь письмо? – Могла бы, но трудно. Дом незнакомый, прислуга у них вся своя, приезжая. Она выжидающе уставилась на Лизу, сложив губки бутоном. Лиза по пьесам знала, как следует поступать в подобных случаях. Она стащила с пальца кольцо. Колечко было скромное, из первых подарков Пиановича. – Вот, возьми! – Дайте примерить сначала, – деловито попросила Гаша. – Ну-ка! Хорошенькое, только камушек бледный. – Это аметист. Гаша радостно дрогнула бровками-дугами, правленными наслюненным пальчиком среди гладкого пудреного лба. Она заглянула в колечко, туда, где ставят золотую пробу, осталась довольна и оттопырила мизинец с кольцом. – Хорошенькое, – признала она. – Боялась, не налезет! Давайте ваше письмо. Не беспокойтесь, доставлю. Я не подведу! Дождусь и вручу. – Только поскорее! – Можно и скорее. Трудно, конечно – дом незнакомый. Но я пройти сумею. Прислуга у них больше мужская, а с мужчиной всегда сладить проще. Лично в руки передам. Гаша самодовольно улыбнулась. В довесок к прочим красотам у нее показались ямочки на щеках. До самого вечера Лиза не могла найти себе места. Она собственными глазами наблюдала, как Гаша вышла на улицу. Минутами ей казалось, что двуличная Гаша, надев бархатную шляпку, отправилась франтить на Офицерскую, а не дурачить чужую мужскую прислугу. Но тут же Лиза вспоминала, какое действие возымело колечко с аметистом. Получать дорогие подарки за пустяковые услуги кому не понравится? День между тем преждевременно увял. Холодный ветер нагнал по-осеннему густых туч, пошел дождь. Артемьевна заохала, что тепла в этом году больше не видать и что время покатилось к зиме, которую не все переживут. Няня намекала на себя. Сколько Лиза ее помнила, она твердила, что зажилась и конец ее близок. Лиза рано ушла к себе и надежно заперлась. Правда, ключа от собственной комнаты у нее не имелось – это была теткина привилегия. Зато дверь открывалась внутрь, и, если придвинуть к ней стол, а на стол положить кучу тяжелых книжек, ворваться снаружи будет непросто. Во всяком случае, останется время уйти через окно. Переставив таким образом мебель, Лиза прямо на голое тело надела белое платье – то самое, в каком она была снята на карточке, посланной недавно Ване. Время близилось к одиннадцати. На Почтовой было кромешно темно, подвывал ветер. По оконному стеклу, юля, быстро ползли друг за другом дождевые капли. Они походили на бесконечную стаю одинаковых прозрачных жуков. Прежде Лиза никогда так упорно не разглядывала окно, за которым идет дождь, и не прислушивалась, как яблоневые ветки шуршат в темноте и стучат о подоконник. «Совсем как в каком-нибудь романе!» – подумала она и поежилась. Она знала, что Ваня никаких дождей не боится. Если только Гаша доставила письмо… В тоненьком открытом платье было зябко, но Лиза не захотела кутаться. Она представила, как Ваня будет ее целовать еще холодными от дождя губами. Она расплела косу, разделила волосы на пробор. Отражение в небольшом девичьем зеркале, которое висело на стене, показалось ей незнакомо-прекрасным – тяжелые волосы, глаза в пол-лица, мраморная шея и плечи. Лиза попробовала улыбнуться, но вышла какая-то странная презрительная гримаса. «Это не я, – сказала Лиза сама себе. – Но это та, которую он любит, хотя от нее одни несчастья». Стук в окно, которого она так ждала, раздался внезапно. Почти одновременно с ним внизу, в столовой, начали отчетливо бить часы. Лиза бросилась к окну, стала непослушными пальцами дергать шпингалет. – Ваня, я сейчас! Ваня! – говорила она, распахивая оконные створки и захлебываясь от мокрого холода. Она слепо глянула в шумящую черноту. Сильные руки подхватили ее, отодвинули от окна. С яблоневого моста в комнату шагнул Игнатий Феликсович Пианович. Был он в длинном дачном дождевике, нахлобученном на лицо, и Лиза не сразу его узнала. Но когда он сбросил капюшон, мелькнули знакомая бородка и высокий влажный лоб. Дождевая вода катилась по плащу к его ногам. На полу, быстро меняя очертания, заблестели лужицы. – Это вы? – только и смогла сказать Лиза. – А где же… Игнатий Феликсович повернулся к окну и аккуратно запер его. На ходу он расстегнул и сдвинул с плеч плащ. – О чем ты, Бетти? Кто другой может быть в этот час в твоей комнате, кроме будущего супруга? – усмехнулся Игнатий Феликсович. Он грудой швырнул дождевик в угол и остался в элегантном темном костюме. Сорочка его была ослепительно бела, темный галстук отливал синим и лиловым. Кажется, от него немного пахло то ли коньяком, то ли киршвассером[18], то ли бенедиктином (Лиза не разбиралась в спиртном). Но пьян он не был. – Ну, Бетти, сообразила, наконец, что происходит? – спросил он. – Или ты полагаешь, что лишь сопливый юнец способен проникнуть к любимой в окно? Лиза лишилась способности что-либо понимать. Она стояла посреди комнаты, не шевелясь, с расширенными глазами, и больше всего хотела сейчас оказаться где-нибудь очень далеко, пусть даже под проливным дождем. – Да, славно ты подготовилась к свиданию, – продолжил Игнатий Феликсович, озираясь. – Целую баррикаду воздвигла – тетке не одолеть. А эта одинокая свеча, должно быть, призвана заменить вульгарную керосиновую лампу? Ты в белом, декольте, волосы распущены по плечам. Соблазнительно! Я даже рассердиться на тебя не могу, до того ты хорошенькая. А где цветы, что я вчера тебе привез? Они стоили баснословно. Ты выбросила их, Бетти? Лиза молчала. Произошла какая-то страшная, немыслимая катастрофа. Среди черноты и погибели ночи, залитой холодным дождем, остались в мире только двое – она, Лиза, и этот человек, который ее уничтожит. – Молчишь? Вот и хорошо, – удовлетворенно сказал Игнатий Феликсович. – Наконец-то моя Бетти не дерзит, не убегает, не возражает и даже не надувает губки. Верно, это ни к чему. Все кончено, все разрешилось. Кое-что попутно пришлось переиграть, но в целом сюжет выдержан, характеры тоже. Я доволен! Его сладкие глаза искрились то ли зло, то ли весело-шкодливо. Сейчас он не совсем походил на себя обычного – ровного, корректного, вальяжного. Резвился он, что ли? Лиза немного пришла в себя. Она отступила в угол, к шкафу, и тихо сказала: – Уходите, Игнатий Феликсович. Сию минуту уходите, или я буду кричать, и сюда сбегутся люди. Пианович только улыбнулся: – И что ж они увидят? Что прелестная Бетти не сдержала своих чувств к будущему супругу, сделалась его любовницей и принимает в своем гнездышке. С точки зрения нетских кумушек, это не очень прилично, но не смертельно. Ты ведь вполне современная девочка, правда? Ты мчишься навстречу любви и презираешь нелепые условности. Ладно, будем как солнце! – Пианович, вы пошляк. – Говори мне «ты»! – Ни за что! Я буду кричать. Я расскажу, как вы ворвались в мою комнату… – Помилуй, ты сама меня впустила, – уточнил Пианович. – Окошко-то запирается изнутри! И потом, скажи на милость, кто сбежится сюда на твои крики? Твой отец? Он слаб, он не в состоянии даже самостоятельно надеть брюки. Примчатся те дуры бабы, которые у вас служат? Что с них проку? Твоя тетка? Эта как раз и поставит все на свое место. Она в восторге от меня, от нашей помолвки. Она расфуфырилась на мои деньги и носится с нелепой мыслью, что мы потащим ее за собой в Европу. Нет, Бетти, ты не станешь кричать и собирать свидетелей своего падения. Ты сейчас сядешь на один стул, я на другой, и мы спокойно поговорим. – Не о чем нам разговаривать! – огрызнулась Лиза. – Верно! Говорить буду я, а ты будешь слушать. И отныне так будет всегда. Игнатий Феликсович уселся на шаткий рассохшийся стул. – У, какой скрипучий, – поерзал Игнатий Феликсович. – Никудышный стул! Старая детская, няня, узенькая кроватка, этажерка с тремя полками… Свежесть, наивность, школьные глупости! Оглядись, Бетти: ты все это видишь в последний раз. На рассвете, семичасовым поездом, мы вместе с тобой отправимся в прекрасную неизвестность. – Это куда? – спросила Лиза, пятясь к шкафу. Она не стала звать на помощь: доводы Пиановича были пакостные, но убедительные. Еще не хватало до смерти напугать отца! Можно пока послушать, что скажет бывший жених. Что бывший, стало ясно как день. И что бы он ни предложил, что бы ни сделал, не имело уже никакого значения. Прыгнуть в Неть, в мутную воду, или петлей затянуть вокруг шеи шарф, или шагнуть под поезд – что-то ведь говорилось о поезде? – теперь ничего не стоит. Все стало бессмысленно и легко. – Мы, Бетти, поедем не с нашего вокзала, где вечно болтаются знакомые, а со станции Лезово, – деловито продолжал Игнатий Феликсович. – Адам нас ждет у ворот в пролетке, а на Офицерской – сам Степан со своей тройкой. Кони великолепнейшие, сытые, резвые – за пару часов домчим! Лезово городок паршивый, но имеется живописная церковь в византийском стиле. Там в платье от Пуаре (оно уже ждет тебя!) и в дивных валансьенах[19] на головке ты венчаешься со мной. Я снял неподалеку от церкви приличную квартирку. Там мы вкусим первый мед супружеского счастья. В семь – поезд, первый класс, до Владивостока. Оттуда пароход, белый, как нерожденная нетская «Виктория», помчит… ах, увы, пароходы не мчатся!.. Тогда повлечет нас в Северо-Американские Соединенные Штаты. – Это бред, – пробормотала Лиза. Неужели Пианович подслушал ее мечты о бегстве в Америку? Но не с ним, не с ним! – Отчего же бред? – пожал плечами Игнатий Феликсович. – Сейчас тысячи людей едут в Америку. Это страна больших возможностей! Впрочем, мы там не задержимся – наш дом в Ницце. Просто я делаю крюк – обстоятельства мои таковы, что я предпочитаю не показываться в Вержболово[20]. – Что за обстоятельства? Пианович сморщился: – Ой, не стоит теперь об этом! Лучше соберись, Бетти, – на тебе вон даже чулок нет. И поверх платья накинуть что-то надо – жакет, пальто. Дождь все-таки на дворе. – Гардеробная у нас внизу, – напомнила Лиза. – Значит, обойдемся без гардеробных. Останешься как есть, моя радость. Уходим через окно! 18 Хотя Лиза много диковинного наслушалась за последние четверть часа, предложение бежать через окно ее ошеломило.