– По-моему, простовато, – недовольно заметил Игнатий Феликсович. – Бетти, примерь-ка серьги. – Не надо! Даже на вид они слишком тяжелые, – слабо протестовала Лиза, но серьги все-таки надевала и с изумлением глядела в зеркало на чье-то чужое, мертвенно-красивое лицо, вдоль которого свисали две огненные струйки. – Не то! – уперся Игнатий Феликсович. – Камней бы побольше, и чтоб подвески сами по себе дрожали, знаете такие? Есть у вас? А это что у вас за браслеты? Футляры распахивали свои мрачные бархатные зевы. Мелькали, качались на золотых стеблях камни, пускали цветных зайчиков. Холодили шею тяжелые ожерелья. – Мадемуазель Одинцова всегда обещала быть красавицей. Я ведь помню ее вот такой, – не удержался от воспоминаний старый Натансон и показал узловатой белой рукой прежний Лизин рост – примерно с кошку. – Но то, что мы видим сегодня… Вы ослепляете, мадемуазель! Все бриллианты в конце концов стали казаться Лизе одинаковыми. Она почти не смотрела больше ни в зеркало, ни в футляры, только вздрагивала, когда Игнатий Феликсович, помогая примерить очередную вещь, касался мягкими пальцами ее шеи и плеч. – Итак, Бетти, что тебе больше приглянулось – эта ривьера[13] с маленькой диадемой или то венское колье? – спросил Игнатий Феликсович, который тоже заметно устал. – Право, не знаю. Все очень красиво, – отвечала Лиза равнодушно. – Но все-таки? Надо сделать выбор. – Я не знаю… – Что прикажете делать с этими капризницами! – развел руками Пианович, хотя Лиза и не думала капризничать. – Нам с вами, многоуважаемый Самуил Акимович, придется подождать денек, пока моя фея не скажет своего последнего слова. Тебе хватит дня, Бетти? – Вполне. Усевшись в пролетке поудобнее, Игнатий Феликсович привычно положил руку на Лизину талию, наклонился к самой ее щеке: – Моя Бетти снова сегодня не в духе? Головка болит? Девичье недомогание? – Нет. – Так почему дуешься весь день? Ты такая бледная, рассеянная, несчастная, а надо улыбаться, не то посторонние подумают, что мы с тобой в ссоре. Или, упаси бог, что ты уже в интересном положении. В провинции до сих пор злые языки страшнее пистолета. Улыбнись!.. Вот так, умница. Я не понимаю, тебе не понравились те вещи, что мы сегодня смотрели? – Мне все равно. Они мне не нужны. – Только не лги, Бетти! Ты всего-навсего женщина, и крайне хорошенькая. Даже эти несчастные молодые Натансоны украдкой пожирали тебя глазами. Лиза пожала плечами: – Я не заметила. – Снова ложь, – усмехнулся Игнатий Феликсович. – Не тебе водить меня за нос! Я заметил, как сверкнули твои глазки, когда вынесли колье с изумрудами. Что ж, оно твое! Он придвинулся поближе, но Лиза оттопырила локоть: – Мне ничего от вас не надо! – Говори мне «ты», – в сотый раз поправил он. – Мне ничего от тебя не надо. Вот десять тысяч, те были нужны – и я иду за вас. А эти бриллианты… Что я должна буду сделать, чтоб за них расплатиться? Игнатий Феликсович расхохотался: – Ты, Бетти, в самом деле глупый ребенок! За эти десять тысяч я получил всю тебя, с потрохами. А бриллианты мне самому нужны. – Зачем? – Представь, я вошел во вкус – мне ужасно нравится тебя наряжать и тобой хвастаться. Что Нетск? Глушь, дичь, темнота. Мне даже в Европе завидовать будут. Я там много бывал, повидал всего, в том числе и женщин любого разбора – уж извини. Я знаю толк в подобных вещах. Так вот, сотни мужчин будут от тебя без ума, но принадлежать ты будешь мне одному. И будешь любить меня до безумия! 15 Игнатий Феликсович запретил Лизе видеться с гимназическими подружками, но Кася Пшежецкая об этом запрете то ли не знала, то ли знать не желала. Во всяком случае, однажды утром она появилась у Одинцовых и с порога заявила Лизе: – Теперь только ты можешь мне помочь! Была она одета тщательно, как для загородной прогулки – в мешковатый серый костюм с длинным жакетом. Ее соломенная шляпа напоминала большое плоское блюдо, на котором подали пять сушеных розочек. В руках она держала свою неизменную сумочку. – Что случилось? – испугалась Лиза. – Ничего особенного, но я вконец извелась. Мне все больше и больше кажется, что Матлыгин и есть Зосин тайный муж. Значит, он ее убил. Я видела его недавно возле ипподрома – лицо черное, страшное, руки трясутся. – Да, я слышала, он теперь пьет с горя. – Вот именно, – насупилась Каша. – Это его совесть гложет! Так бывает. Он часто ходит на Зосину могилку, то есть на кладбище, а убийцу всегда тянет на место преступления. – Может, он просто тоскует по Зосе? Может, он ее очень любил? – Может быть! Только я спать перестала от этой неопределенности. Надо окончательно узнать, виноват он или нет. – Как это сделать? – Я уже придумала! Понимаешь, Одинцова, надо его застать врасплох и припереть к стенке. Например, бросить ему в лицо: ты убийца, ты задушил свою жену, ты обобрал ее после смерти! – Обобрал? – удивилась Лиза. – Так мама считает. После Зоей должно было остаться не меньше чем полмиллиона, а на деле почти ничего нет. Где деньги, где акции, где банковские книжки? Кто-то все забрал. Лиза задумалась. – Нет, этого не может быть! – покачала она головой. – Чтоб Матлыгин обокрал женщину? Допустим, он может разъяриться и ударить даму, как ты говорила. Или даже задушить в порыве страсти. Но стащить деньги и какие-то книжки? Он же офицер, герой Азии, человек чести! – Ты, Одинцова, все-таки романтична до дури, – сурово заметила Каша. – Жизни ты не знаешь. Офицеры всякие бывают! Вот мой отец – он был благороднейший человек, древнего рода, герба Топор. Но он у мамы брошки таскал, чтоб в карты поставить. Это же страсть! Пусть Матлыгин играет не так много, зато он бешеный лошадник. Страсть, Одинцова, страсть! – И как ты выведешь его на чистую воду? Каша самолюбиво порозовела под своей шляпкой: – Это просто! Я же сказала: нагряну внезапно и все ему выложу. Если он убийца, я сразу почувствую. В сумочке у меня нож, ты помнишь? Сегодня все и кончится. Вспомнив Кашин нож, Лиза передернулась. – Но я-то чем могу тебе помочь? – спросила она. – Мы с тобой сейчас поедем прямо в полк. Я бы и сама могла, но одной барышне туда соваться неудобно. А ты теперь настоящая светская дама, и у тебя там подруга есть, такая вертлявая – Михайлова, кажется? К тому же красивая и нарядная особа вроде тебя пролезет всюду, особенно там, где много мужчин. Последнюю фразу Каша произнесла настолько ядовито, что Лиза захотела отказать. Но Зосино лицо – несчастное, потерянное, изумленное – снова встало перед ней. Вспомнился и конский топот на Косом Взвозе, и желтая пыль, и синяя амазонка, и Ванина горячая рука, и гроза, и ларинская беседка. – Так и быть, поехали, – согласилась Лиза. – Я только переоденусь. – Деньги на извозчика у меня есть! – независимо крикнула ей вслед Каша. – Куда это ты собралась? – вскинула брови тетя Анюта, когда Лиза в новом, ни разу еще не надеванном синем тальере[14] и в шляпке с вишнями скользнула мимо гостиной. – Буду через полчаса, – бросила Лиза через плечо. – Но не более! Игнатий Феликсович может заехать. Что я ему скажу? Этого вопроса Лиза не слышала: они с Кашей быстро шли по Почтовой, на которой сроду никаких извозчиков не водилось, в сторону Архиерейской. Там извозчики не только попадались. Они издали потянулись к нарядной особе в шляпе с вишнями, уже знакомой по многим поездкам. Усевшись вместе с Кашей не к фешенебельному Степану, а к менее презентабельному, но осмотрительному Егору, Лиза обернулась. Она тут же увидела: соглядатай в канотье тоже взял экипаж. А ведь подобная роскошь совсем не полагалась мелкотравчатому щеголю, которого на Почтовой принимали за прачкиного кавалера! Пролетка с человеком в канотье двигалась в полуквартале позади Лизы и Каши и не отставала ни на шаг. Капитан Матлыгин нашелся не сразу: Лиза не захотела обращаться за помощью к Нине Михайловой, сплетнице страстной и пронырливой. Не хватало еще, чтобы весь город узнал про странный визит двух барышень! Наконец квартира капитана отыскалась, но Матлыгина дома не было. Не оказалось его ни в манеже, ни у товарища по Зосиным пикникам Коки Леницкого. Молоденькие барышни в пролетке уже начали привлекать пристальное внимание гарнизона, когда один доброжелатель поведал, что Матлыгин, наверное, до сих пор сидит у чаеторговца Соколова. Накануне оба пировали всю ночь: отмечали покупку капитаном то ли жеребца, то ли целых двух. Тем более что Соколов за компанию приобрел двоюродного брата одного из этих новых матлыгинских жеребцов. Поехали к Соколову. Жил он неподалеку. Наконец-то герой Азии Федор Саввич Матлыгин предстал перед девицами собственной персоной! В затоптанном палисаднике большого деревянного дома, под сенью чахлых желтых акаций, которые, подобно австралийскому эвкалипту, не давали ровно никакой тени, был накрыт стол с самоваром. Тарелки с неаппетитно перепутанными объедками привлекали к этому столу тяжелых яхонтовых мух. Все длинногорлые бутылки были початы. Чаеторговец Соколов, наверное, отправился в дом вздремнуть – капитан Матлыгин сидел за столом один. Без фуражки, в нечистом на животе белом кителе, застегнутом невпопад, поднялся он навстречу гостьям. Попробовал рассмотреть девиц, но его небольшие тусклые глаза блуждали, каждый сам по себе, в каких-то неясных далях. Наконец он сосредоточился на Лизиных вишнях, отряхнул с груди крошки и хрипло спросил: – Чем обязан счастьем?..