* * * При других обстоятельствах капитан кэптен Фредерик Александр Уорден ни за что бы не задумал такой риск – войти в совершенно незнакомую бухту, ночью, не зная ни глубин, ни возможных рифов, щупая акваторию и береговое нагромождение скал лучами прожекторов и грузилами лотов. Только и была надежда вся – на относительно подробную карту с обозначенным вырезом акватории, да на старого опытного уоррента, которому случалось бывать в этих широтах. К тому часу уже еле ползли, управляющий момент на руле был мизерный и отрабатывали фактически одними машинами. Поэтому промер лотом глубин оказался своевременно корректен. Состояние корабля Его Величества «Кресси» оказалось много хуже, чем первоначально докладывали. Крен достигал уже более двадцати градусов, и вода продолжала поступать, несмотря на усилия экипажа. В конце концов, в выкриках нервных докладов, найдя первую же подходящую отмель приемлемой, Уорден решился отдать приказ – выброситься на берег. Хоть и «выброситься» сказать было бы не совсем правильно – на «самом малом» днище уныло зубовно проскрежетало, заскользило, носовая часть корабля чуть приподнялась, вползая на прибрежную гальку. Фактически просто сели на грунт, как шли, так и привалившись на правый борт. Тем не мене, это спасло корабль от полного утопления и дало благодарную передышку, оставив беснующийся ночной океан за высокими сопками. Искать виновных на стороне – знакомое свойство психики. Фредерик Уорден – не исключение, и обоснованно считал, что в столь невыгодное положение (и это мягко сказано) их вогнали несуразные, неадекватные для той обстановки приказы, исходящие непосредственно от столичного куратора. Впрочем, легче от этих самооправданий не становилось. Виновных потом назначат в Лондоне, и кэптен подозревал «кого». Но так или иначе, именно ему надо будет выбираться из этой отвратительной переделки. Телеграф пока не удалось полностью починить. Хрупкий аппарат работал только на прием, и обнадеживающим фактором регулярно фиксировали шифротелеграммы от «Дрейка»… хриплыми помехами, слабым, пробивающимся через материковые возвышенности сигналом, но… Но беда в том, что Джеллико представления не имел, где их искать. И кэптен Уорден здраво принимал неизбежное – придется рассчитывать только на свои силы. Рассчитывать, что Джон Джеллико случайно заглянет в эти глухие места, было бы сомнительно. Тем не менее Уорден распорядился организовать пост наблюдения за морем и выбрать для этого оптимальную точку – на мысе при входе в бухту. В конце концов, и враг не дремлет. С утра, едва забрезжил рассвет, чумной сигнальщик брандвахты случайно в бинокль высмотрел постороннего на близлежащей сопке, по виду охотника из местных. Всполошил вахтенных, поднял дежурных караульных. Прежде чем организовали вылазку в погоню, предусмотрительный абориген исчез. Поиски ни к чему не привели. На сумбурном (после ночных бдений) штабном совещании кто-то напомнил, что русские и тут, в северных широтах, имеют боевые столкновения с японцами. Появление аборигена могло быть случайным, но не исключали и дозорную разведку. А если по их душу? Совершенно запоздало вспомнили, что до сих пор на стеньге мокрой тряпкой болтается «хиномару» – немедленно заменили на британский «юнион джек». Выставили караул для обозрения ближайшей акватории. Организовали пикеты со стороны суши. Саб-лейтенант, командующий отрядом морских пехотинцев, вообще предпочел устроить лагерь на берегу, несмотря на весьма мерзкую погоду, так как ремонтные работы на корабле создавали не меньше проблем. Учитывая, что кубрики его людей пострадали и были затоплены. Эту сборную полуроту пехотинцев (на взгляд Фредерика, откровенного отребья, набранного по портовым кабакам) назначили на «Кресси» специально под миссию. Практически перед самой отправкой. Из-за них пришлось потеснить собственных матросов. В связи с чем… и в том числе, за время похода между пришлыми и членами экипажа уже неоднократно затевались драки. Судовой карцер не простаивал… как, кстати, и лазарет. Поэтому Уорден только был рад на время избавиться от таких беспокойных соседей. Тем более что помощники из них в ремонтных работах оказались никудышные. А для несения службы брандвахты на крейсере был свой штатный вооруженный личный состав. Выставленного наблюдения за акваторией кэптен посчитал достаточным, зная, что больше ничего серьезного (в плане кораблей) у русских на севере нет. Не считать же бывший гражданский пароход, утыканный десятком устаревших и слабых пушек, существенной угрозой. «Если русские про нас каким-то образом прознают… посмеют ли они повторить наш беспримерный ночной подвиг? – позволил себе легкую улыбку капитан, устало готовясь ко сну. – А уж днем выносные посты предупредят! И если уж вдруг что-то наметится, то не завтра, не послезавтра, и однозначно не ночью, а на рассвете – вот уж время для тайных и неожиданных дел. Впрочем, не в нашем случае. Кто о нас тут знает, кроме того, надеюсь, случайно забредшего алеута? И вообще сомневаюсь – был ли он? Не померещилось ли замученному вахтой сигнальщику?» В общем, день прошел… тяжелый, занятый в напряженных работах, валящий с ног. А далеко за после полуночи, уже на начало «собаки» сморенного, почти убитого сном Фредерика Уордена сорвали с койки сигналом и истошным криком вестового: – Тревога! Русские идут! – Это какие-то исчадия ада! – вскрикнул кэптен, выслушивая на бегу запыханный доклад, застегивая на ходу китель, громыхая ботинками по трапам. Если честно, не веря. «Да как же так? Сначала “Рюрик” – что ж, я готов признать паритет. Достойный противник. Теперь же вообще нечто – ночной рейд вспомогательной посудины!» А выскочив на палубу, убедился… и сразу опознал в лучах прожекторов – оно самое! И флаг – распятый диагональный крест на белом! – Да как же так? – вторил вслух, но вскрик давно тонули в грохоте орудий. Удар о борт взбрыкнул настилом палубы несильно, но достаточно, чтобы потерять равновесие. И уже сидя, суча ногами, чтобы вскочить, заладилось глупой растерянностью: – Да как же так?! «Какая-то посудина, дылда здоровенная, заведомо не противник в эскадренном бою. Но черт меня подери, это не отменяет убойной силы абордажного захвата!» Дикий рев поваливших на палубу штурмовиков цепенил кровь! Пальбой и вакханалией! Первая растерянность прошла и, выхватив револьвер, Фредерик палил, почти не целясь, в галопирующую массу. Его, схватив за рукав, буквально силком увлекли из-под удара (кто-то из подчиненных), потащили на полубак. Но и там творился сплошной погром… визгом пуль, полупонятным в русском исполнении воплем «полундра!». Отстреливаясь, отступая… уступая настоянию вахтенного мидшипмэна (совсем еще молодого из недавних гардемаринов) «уходить в укрытие», он сам загнал себя в трюм. В револьвере закончились патроны, впору было просто выкинуть бесполезную железяку, но оружие еще вселяло иллюзорную уверенность… действительно, что иллюзорную – толку от пустого барабана. Русские определенно захватывали корабль, и поделать с этим он ничего не мог – полная потеря управления личным составом. И полное подавление воли к сопротивлению у этого самого состава – люди просто не видели выхода, зажатые в отсеках, в беспомощно приткнутом на отмели корабле, в богом забытой бухте, на черт знает какой северной широте. Он их понимал, о боже, как он их понимал, скатываясь ниже по трапу: «А мы даже затопиться не можем!» Перед глазами в полумраке аварийного освещения мелькали лица его матросов, офицеров, двери, комингсы, задрайки. «Где мы?» – Я приказываю! К погребам! Взорвать! – Сэр! Мы погибнем… – истерил мидшипмен. – Пшел вон! Я сам! – Сэр! Мы не успеем подняться наверх! Мы все погибнем! – Прочь! – Уорден, пошатываясь, двинул вниз по сходному трапу. Правый рукав кителя набухал кровью. Неведомо как полученная рана (в горячке и не заметил), наконец, дала о себе знать, немного отрезвив распаленного капитана. Вспомнились доклады артиллерийского офицера. «Погреба девятидюймовых орудий… кормовой, да и носовой опустошены. А мы где? Сейчас мы ближе к казематным правого борта, частично затопленным. И боеприпасов там тоже уже практически нет. Большой “бух” не получится. Взрывом даже не удастся повредить вражеский корабль, прилипший абордажем!» Сверху доносились грохот, удары, лязг металла. «Как они взламывают задраенные двери? Скорей всего, малыми подрывными пороховыми порциями. Какой прагматичный и продуманный подход, – со злым сарказмом подумал Уорден, – а ведь, черт меня побери, он им не нужен, корабль Его Величества “Кресси”. Слишком проблематичный трофей. За которым будет тянуться длинный хвост. Оставят они его здесь, растаскивая на куски. Либо сами взорвут. Только что не утопнуть тут ему на этом месте. А мне что – достойно погибнуть со своим кораблем? Но достойно не получится. Ни мне, ни крейсеру – останется ржавый остов, навалившийся на галечную отмель, в далекой русской бухте на потеху аборигенам. Взорву я сейчас погреба… и? Взрывом убьет еще десяток, если не больше английских матросов. И вот этого молокососа мидшипмена. И ради чего? Ради хлыща из Лондона? Значит, плен? Русские – народ милосердный. Правда, с “Рюриком” мы поступили мало того, что сомнительно по-пиратски, так еще и бесчестно, не по-джентельменски, недостойно моряков. Но кто узнает? Все концы ушли в холодную воду океана, и ночь скрыла все следы. Можно даже состроить оскорбленную мину – по какому праву совершено нападение на корабль Его Величества?» Эти домыслы безысходного самоуспокоения в один миг рухнули, когда после предупреждения «сдаемся!», в открытую дверь, перешагивая через комингс, повалили злые, потные, пропахшие порохом абордажники – на бескозырках матросов, к изумлению и подкатывающему ужасу, Уорден увидел… разобрал надпись кириллицей – «Рюрикъ». * * * Услышав в наушнике «Командир! У нас проблема!», лейтенант Волков неприятно, предательски вздрогнул.