– Тише, Бруно, тише. – Люба погладила пса по голове. – Успокойся, все хорошо. Бруно неохотно отступил и вернулся к Женьке. Рядом с маленьким человеком ему уютно, а самое главное – малыш под его присмотром и защитой. – Такая маленькая квартирка – и животные? – Отец осуждающе смотрит на Декстера, мирно почивающего посреди стола. – Люба, чем ты думаешь? Кот на столе, ребенок на собачьей подстилке, пес огромный, как телок, это антисанитария как минимум! Люба молча прошла на кухню. Ничего иного она и не ожидала и оправдываться не собирается, еще чего. – Похороны завтра. – Люба опустилась на табурет. – Агент все устроил, Надю похоронят в мамину могилу. Прощание я заказала в зале похоронного бюро. В ее квартире невозможно, там ужасный беспорядок, а сюда смысла нет, тут ее никто не знал. – Ясно. Извини, я звонил, но ты не брала трубку. – Звонка не было. Отец явно чувствует себя не в своей тарелке. – Мам! Это вездесущий Женька просочился на кухню. – Я возьму нам кексиков? – Возьми. – Люба достала тарелку и положила несколько штук. – А пить? – Сок есть, а кексиков нет. – Женька с любопытством посмотрел на гостя. – Бруно тоже будет. – Ну, вы хоть пополам, а не все ему. Женька независимо дернул плечом и утащил добычу. – Сколько ему? – Четыре с половиной. Люба включила чайник, расставила чашки. Ей нечего сказать отцу, но раз он пришел, значит, что-то ему нужно. – Чай? – Да, спасибо. Они молча пьют чай, и Люба ждет. Если отцу что-то нужно, он должен первым начать разговор. А ей ничего от него не нужно – уже ничего. И то, что он сегодня впервые у нее в гостях, и то, что впервые увидел внука, на которого едва внимание обратил, – это так похоже на него и так странно, если вдуматься. Ее свекровь, мать покойного мужа, приезжает через день, только сейчас она в отъезде – Люба купила ей путевку в санаторий: матери надо подлечить сердце, сильно сдавшее после гибели сына. Но Люба знает: на свою свекровь она всегда может положиться, как на саму себя, а та обожает внука, пылинки с него сдувает. По нескольку раз в день ему звонит, и Женька очень любит вести с бабулей обстоятельные разговоры. А вот дедушку он не знает вообще. И Любе горько осознавать, что даже сейчас отец пришел просто по какой-то своей надобности, едва взглянув на единственного внука, которого до этого ни разу не видел. Но отец, по крайней мере, не притворяется. Люба знает: нельзя требовать от человека больше, чем он может дать. Любить не заставишь и не научишь, эта способность либо есть, либо нет. – Люба, я хотел попросить тебя кое о чем. – Отец не привык просить, и нужные слова даются ему с трудом. – Я так понимаю, ты общаешься со своим дядей? – Какое-то время – да. Незачем этому чужому и враждебному человеку знать, что с Бережным они более-менее плотно общаются лишь со дня смерти Нади. Кто знает, что у него на уме. – Это хорошо. – Отец вздохнул. – Это что, наши старые домашние чашки?! Всю посуду, и вообще все, что было в доме, мачеха забрала. Люба в толк не могла взять, зачем ей старенький бабулин фаянсовый сервиз, например, или шторы, но спорить не стала. А месяц назад увидела эти чашки на блошином рынке – ну вот в точности такой сервиз, один в один! И, конечно же, купила его. – Наши домашние твоя жена забрала, а то ты этого не знаешь! – Люба понимает, что сейчас презирает отца. Это нехорошо, но – презирает. – На рынке нашла и купила, точно такие же чашки. – Да я просто удивился, Люба. Я их очень давно не видел и понятия не имею, что они где-то у меня дома. Это ведь свадебный сервиз моих родителей… ну, не конкретно этот, а тот, что у нас всегда был. Когда родители женились, время такое было… небогатое. К тому же мало было иметь деньги, главное – найти необходимый товар. А их друзья скинулись и где-то достали этот сервиз, мать им всю жизнь очень дорожила… – Я знаю. Бабушка вынимала эти чашки только по праздникам. Была в их доме посуда и лучше, и дороже, но этот чайный сервиз из простенького фаянса бабушка очень берегла. И Люба понимала почему: он напоминал ей о счастье. О том времени, когда она, девчонка-сирота из детского дома, под завязку забитого осиротевшими в войну детьми, приехала работать на большую стройку и встретила любовь всей своей жизни. Любовь оказалась взаимной, они поженились, их молодежная свадьба была веселой и очень настоящей, даром что обручальные кольца выточены из медных шайб, платье невесты сшито из простыни, а фата взята напрокат у вахтерши общежития. Все это было не важно, потому что впереди жизнь, которую они построят вместе, и это самое важное. И когда не стало бабушки, Люба всякий раз, глядя на знакомые с детства чашки, вспоминала старую черно-белую фотографию со свадьбы, где бабуля юная, счастливая, а дедушка, которого Люба вообще не помнила, так похож на отца. И это все прошло, как прошли их жизни, и исчезло бы вместе с ними, если бы не ее, Любы, память. – Ты что-то хотел. Люба избегает называть его привычно – «папа», она давно отвыкла от того, что отец вообще есть. – Да. – Отец отпил чай и отодвинул чашку. – Я вот о чем хотел попросить. Там Татьяна слегка… нахулиганила. Мне бы не хотелось, чтобы делу дали ход. А если ты попросишь генерала, он тебе не откажет. «Он-то не откажет, только мне это зачем? – Люба понимает, что никогда больше этот немолодой усталый человек не будет ей отцом. – Ты женился на жадной, беспросветно мерзкой дуре, вот и хлебай ее ситечком, мне-то что до вас?» Но вслух она этого не сказала, конечно. – Нахулиганила? – Люба тонко улыбнулась. – Насколько я могу судить, это по-другому называется. Она вешалась на шею красавцу-полицейскому, а когда дело не выгорело – что было вполне ожидаемо, – устроила безобразную сцену и обвинила его в попытке изнасилования. – Так ты знаешь?! – Имела удовольствие наблюдать за допросом. – Люба брезгливо поморщилась: – Позорище. Ты хоть сам понимаешь, как все это выглядит? Артура Олеговича еще подтянул, как ты ему теперь в глаза смотреть будешь? И зачем она пошла в Надину квартиру? Уж точно не за одеждой – пригодной для погребения у Нади не было, я по дороге, когда на опознание ехала, купила все новое и отдала похоронному агенту в тот же день, когда тело забрали. Так что твоя жена там делала, что вы оба там искали? Люба и так знает: мачеха пришла поглядеть на квартиру, нет ли чего ценного. Но отец этого не скажет, конечно. – Просто проезжали мимо, увидели свет в окне и решили зайти. – А, ну да. Они оба понимают, что ложь просто на вкус ощущается, но отец не может произнести правду, а Люба ее и так знает. Проезжать мимо они не могли, дом стоит в глубине двора. Отец понимает, что Люба видит его ложь, но ему, похоже, это безразлично, он пришел не за тем, чтобы беседовать по душам, у него есть дело, и дочь может оказаться полезной, чтобы поскорее замять безобразный скандал. – Так ты поговоришь с дядей? – Я спрошу у него, и все. – Люба отодвигает чашку и поднимается, давая понять, что аудиенция закончена. – И если у тебя все, то у меня сегодня еще много дел. – Конечно. – Отец тоже встал. – Люба… послушай, я понимаю, что ты обижена… – Нет. – Нет?! – Не начинай. – Она холодно смотрит на отца: – Это разговор ни о чем. Ты взрослый, всегда знаешь, что делаешь, и все, что происходило и происходит, – это твоя добрая воля. Так всегда было и так есть. А потому – сменим тему, я настаиваю. Отец сделал движение в сторону Любы, словно хотел тронуть ее за плечо, но его рука остановилась. – Ладно. Он обернулся в сторону комнаты. – Я… Мне стоило принести мальчику гостинцев. – Не заморачивайся. – Люба усмехнулась: – Мальчика зовут Женя, и он совершенно ни в чем не нуждается. – Я понял. Отец снова повернулся к Любе: – Я хочу объяснить. Все эти наши несогласия, это… это не совсем то, чем кажется. И я совершенно не хотел, чтобы ты посчитала, будто я оставил вас с Надей. Просто вы были уже взрослые, и Надя постоянно влипала в истории, а я… – И для этого ты заблокировал наши карточки. Постой, ты сам этот разговор начал, так что теперь дай мне сказать. Дело было не в деньгах, абсолютно. По крайней мере для меня – я сама умею зарабатывать и тогда уже умела. Просто ты мог сам нам сказать, а не вот так враз выбросить из жизни, словно нас нет и не было никогда, не пуская в дом, где мы выросли. Не позволяя нам даже к бабуле приходить, когда она уже была совсем плоха, и ты понимал, что на этот раз ей не выкарабкаться, – ты на порог нас не впустил! – Да вы же сами не приходили и не звонили! – Ты знал, что я выхожу замуж. Бабуля приехала в ЗАГС, а ты – нет. Отец отвернулся, и Люба понимает, что на это ему нечего возразить. – И когда бабуля позвонила, я приходила, с Женькой. Она просила меня приехать, Женьку хотела увидеть, понимаешь? – Люба устало смотрит на отца, ей неприятен этот разговор. – Твоя машина стояла во дворе, то есть ты был дома. Я позвонила в ворота, вышла твоя жена и сказала: нечего тебе и твоему ублюдку тут делать. И все. Бабуля видела это из окна, и я не верю, что ты не знал. А на звонки ты не отвечал. Я звонила тебе на сотовый, но ты поменял номер. Потом на домашний – трубку взяла твоя жена и сказала, что, если я не прекращу вас беспокоить, она найдет, как меня унять. У отца обескураженный и ошарашенный вид: – Люба… – Я даже о смерти Нади тебе письмо с курьером отправила – в офис, потому что на мои звонки ты не отвечал. Все, не о чем толковать. Отец поднялся и вышел, и Люба видит, что он просто убегает – от нее, от правды, от ощущения собственной непоправимой слепоты. И от накатившей вины.