– Меня гложет мысль, что родители сами, собственными руками испортили Нелю. – Бережной вздохнул: – Она была добрая, хорошая девочка, но они потворствовали ей буквально во всем, а так нельзя. Ребенок должен знать дисциплину и четко понимать, что хорошо, а что плохо. – Как же так получилось? – Реутов удивленно смотрит на генерала. – Одни и те же родители… – На это была причина, конечно. – Бережной нахмурился: – Дело в том, что ранее в нашей семье случилось большое горе. Я этого не помню, был совсем маленьким, но через полтора года после моего рождения мама родила еще ребенка – девочку. То есть у меня была еще одна сестра – Олечка, но я, правда, совсем ее не помню. Сохранились фотографии, но сам я не могу вспомнить, как ни стараюсь. Эта девочка умерла, не дожив две недели до года. Как позже выяснилось, у нее оказался порок сердца, о котором никто не знал. Папа потом говорил, что, когда умерла Оля, он едва не потерял маму. И когда родилась Неля… мама все повторяла, что это Олечка вернулась, они были похожи как две капли воды. – Андрей! – Диана, я до своих пятнадцати лет понятия не имел о том, что была еще сестра. Родители считали, что травмировать детей не стоит, к тому же для матери эта тема, я так понимаю, была весьма болезненной. Как оказалось, мы тогда гостили у маминых родителей, в Степногорске. Ну, и беда случилась там: очень жаркое выдалось лето, произошел приступ, но пока «Скорая» доехала, спасать было уже некого. Так что хоронили ребенка там же, в Степногорске, и эта внезапная нелепая смерть просто подкосила маму. Я все это знаю только со слов отца. – Ты совсем не помнишь? – Нет, мне трех лет не было, когда умерла Оля. Я не помню, совершенно. Даже когда узнал – все силился вспомнить, ведь не может быть так, чтобы в памяти ничего не сохранилось. Но – нет. В семейном альбоме я видел эти фотографии, но Оля и правда была так похожа с Нелей, что раньше я пролистывал эти фото, не обращая на них внимания. Лишь потом я заметил даты на обороте, и они должны были меня насторожить, заставить задавать вопросы, только я не обращал на них внимания, просто не видел: фото в альбоме были вложены лицевой стороной, а что там написано на обороте, я никогда не смотрел. Но это уже потом было, когда я понял, что… – Зачем же родители скрывали? Реутов понимает, что эта история неизвестна даже Диане. Значит, Бережной не говорил с ней об этом – ну, возможно, как-то вскользь, а подробностей она до этого дня не знала. Но предположить, что Бережной не знал о том, что была еще сестра… Неужели родители никогда не говорили о ней, не ездили на могилу, не поминали? – Денис, я не знаю. – Бережной покачал головой. – Скорее всего, они просто никогда не говорили об этом. Я сам узнал о том, что Оля вообще была, уже лет в пятнадцать – отец с матерью спорили, и мама снова завела свое: она совсем как Оля. А отец тогда с досадой сказал: это не Оля, ну как ты не поймешь, пора уже отпустить наше горе, а мама заплакала. Тогда я спросил у отца, и он рассказал. – И они не брали тебя на кладбище, на могилу сестры? – Нет. – Бережной пожал плечами: – Диана, мои родители были… скажем так, весьма сдержанными людьми. Отец считал, что в любом случае надо держать себя в руках, и я думаю, если бы мама имела возможность дать волю эмоциям, она не загнала бы горе внутрь, чтоб оно там тлело полтора десятка лет, невыплаканное и не пережитое. И она бы не искала умершую дочь в Неле, а так… Они с отцом, конечно, посещали могилку, потому что, когда я впервые туда попал, она была очень ухоженной, но сам факт, что я об этом не знал до своих пятнадцати лет, говорит о многом. – Это странно. – Диана задумалась. – Просто молчать, переживая все внутри… тяжело. – Смерть, насколько я понимаю, была внезапной – приступ, и все. А порок сердца не был диагностирован, обнаружился только на вскрытии, так что это, безусловно, очень страшно – когда вот так умирает ребенок, который до этого вообще ничем не болел. И потом появилась Неля. Через год после смерти Оли, и она была так похожа на свою покойную сестру! – У матери была огромная травма, которую она загнала внутрь и переживала, не имея возможности даже поговорить о ней. – Люба внутренне содрогнулась, представив себе ситуацию. – В связи с этим наверняка депрессия, которую надо было лечить, но ее не лечили, в те времена это даже не диагностировали. – Именно. Никто не диагностировал, просто вот – держи себя в руках. И мама держалась, а вылилось все в то, что произошло потом. – Бережной налил себе воды из графина. – Неля подросла, и появились проблемы, которые увеличивались, как снежный ком. Сначала это были просто какие-то завышенные требования – нарядов, цацек, истерики по поводу невкусной еды или недостаточного внимания, нежелание готовить уроки… Да много всего, неприятного и некрасивого, а родители были словно под гипнозом. На тот момент я уже хотел жить самостоятельно, потому что видеть все это безобразие и не иметь возможности повлиять на ситуацию было тяжело. Я окончил школу, меня призвали в армию, и я был рад уехать, если честно. Наши с Нелей отношения окончательно испортились, я не мог слышать ее истерики, хамство родителям… Иной раз хотелось просто надавать ей лещей. Но я ушел в армию, надеясь, что родители опомнятся, они были неглупыми людьми, ну должно же до них дойти… А через год меня вызвал начальник части и сказал: «Андрей, езжай домой, там у вас беда стряслась». Люба сжалась. Она была готова услышать… многое. Но она не хотела это слышать. Это разрушало в ней то, что она хранила как счастливые воспоминания. – Что?… – Неля познакомилась с компанией ребят гораздо старше себя. С одним из них закрутилась любовь – ей четырнадцати не было, а ему двадцать три, и он уже имел две судимости и одну отсидку. В той компании вообще все ребята были нехорошие, многие из них ранее судимые. Ну а Неля… словно тянуло ее в такое дерьмо, а там, в этой компании, было… все. – Бережной понимает, что сейчас разрушает Любин мир, но он должен это произнести. – И родители, поняв, что происходит, запретили ей. Впервые в жизни ей что-то запретили: отец проявил жесткость, а мама его поддержала. Мало того – ее наказали, лишили доступа к телефону и телевизору, не пустили гулять. Сотовых тогда не было, так что болтовня по телефону и просмотр телевизора были основным развлечением подростков – ну, кроме дискотек и прогулок. Отец с матерью тогда впервые повели себя как нормальные родители, а не прислуга несносной девчонки. Они наконец поняли то, о чем я пытался сказать им годами, осознали, что сами во всем виноваты, но, как оказалось, было уже поздно. Неля обозлилась, толкнула отца, ударила маму, устроила разгром в квартире и сбежала. – Туда, в ту компанию? – Да, Денис Петрович. – Бережной потупился. – И они там между собой решили… В общем, они пришли ночью, Неля открыла дверь, впустила их, и они убили моих родителей. – Нет! Люба прижала руки к щекам, в ужасе глядя на Бережного: – Нет, этого не может быть! – Люба… – он смотрит на Любу измученными глазами. – Есть уголовное дело, и… Люба и сама понимает, что все правда, но она такая страшная – как теперь с этим жить? – Я застал отца живым. – Бережной чувствует, как к горлу подкатывает ком – боль вернулась. – Врачи не знали, каким образом, но он, наверное, не мог уйти, не повидав меня. А я примчался быстро: командир договорился и меня подвезли летчики с соседнего военного аэродрома. Конечно, это было против правил, но иначе я бы ни за что не успел, и армия поступила со мной очень человечно, все просто вошли в положение и помогли, чем смогли, так что я застал отца живым. Он был в сознании, уже дал показания следователю, и я слышал их тоже. – Андрей… – Я должен это сказать, дорогая. До конца, иначе нечестно. – Бережной смотрит на Любу, и в его глазах сочувствие, а Любе было бы легче, если бы он смотрел с ненавистью. – Отец умер у меня на руках. Преступников задержали, потом осудили. Поскольку Неле на момент совершения преступления было всего четырнадцать лет, она просто попала в колонию – до совершеннолетия. Ну а я… я больше с ней не хотел иметь ничего общего. Сперва она пыталась мне писать, но я знал: она ни о чем не сожалеет, ей просто нужно, чтобы кто-то приезжал и привозил передачи, но тут уж увольте. Ну, бывает такое: рождается кто-то, а на конвейере схалтурили, и душу в этот кусок мяса не вложили, вот и живет он так – ест, пьет, все остальное как полагается, а вот любить – нет, никого не любит и ни о чем никогда не сожалеет. – Отсутствие эмпатии – признак социопата. – Люба вздохнула: – Надя была такой. – Как раз тот случай, когда кокос упал совсем рядом с пальмой. – Реутову теперь многое стало ясно. – Видимо, это какой-то врожденный дефект, который многократно умножился из-за полнейшего отсутствия воспитания. – Диана понимает, как тяжело мужу все это рассказывать. – Но так бывает, к сожалению. – Бывает, да. – Бережной выпил воды и, сжав руку жены, постарался успокоиться. – Мне тогда отпуск дали на десять дней. Я похоронил родителей… с мамой проститься не смог, мне сказали, что ее лицо было исполосовано до неузнаваемости, и патологоанатом запретил показывать мне ее, просто сказал: парень, запомни мать такой, какой она была. Я… я тогда только ее руки видел, покрытые защитными ранами. Они проснулись, понимали, что происходит, и знали, кто виноват. Люба понимает, что дядя неоднократно изучал то старое дело. – После похорон ко мне подошел следователь, пригласил на беседу. – Бережной допил воду, но облегчения не ощутил. – Мы поговорили… говорили долго, он оказался душевным и все понимающим. Нелю я больше не видел, только на суде уже, и она, похоже, сожалела лишь о том, что ее привольная жизнь закончилась. Судья потом давала мне слово как потерпевшей стороне – преступление громкое, поражало как своей беспричинной жестокостью, так и тем, что среди преступников была дочь жертв… В общем, я попросил наказать по всей строгости закона, без малейшего снисхождения, что и было сделано. Трое пошли под расстрельную статью, остальные получили по пятнадцать лет, а Неля, я считаю, слишком легко отделалась. Ну а я, когда вернулся из армии, пошел в школу милиции. Жить в родительской квартире я не мог. Ну вот не мог я жить там, где их убивали! Квартиру разменял, Неле досталась гостинка, хотя многие, кто эту историю знал, говорили мне, что ей ничего не положено, да только я знал: родители хотели бы, чтоб я поступил так, как поступил. Ведь отец простил ее! Сказал: это наша с мамой вина, что она выросла такой, это мы ее избаловали, испортили. Отчасти это было так, но лишь отчасти! – И вы больше… – Никогда не разговаривали, – Бережной покачал головой. – Когда она вышла из колонии, то поселилась в той квартире. Я тогда уже работал в райотделе, и она как-то заявилась ко мне на работу, принялась что-то говорить, объяснять, но я, конечно же, слушать не стал, ее дежурный выставил, причем довольно грубо. И я потерял ее из виду на годы, а потом в Степногорске умерла мамина сестра, тетя Галя, и на похоронах, извольте видеть – Неля, да не одна, а с мужем и двумя дочками-погодками! – Я помню, – Люба кивнула. – Папа тогда сказал: смотри, это твой дядя Андрей. – Ты не можешь помнить, ведь тебе года четыре тогда было, не больше! – Я рано себя помню. – Люба стиснула кулак, словно сердце в нем зажала. – Тогда много людей было, а гроб почему-то фиолетовый. – Да, так и есть. Надо же, запомнила! А это тетя Галя так захотела, даже ткань припасла, вот и обили гроб. Тогда, после похорон, Неля снова сделала попытку объясниться, но я ничего не хотел слышать. Похороны близкого человека и без того вещь тяжелая, а тетка с мамой были очень похожи. Когда не стало родителей, тетка словно усыновила меня, по крайней мере, в армию присылала посылки и письма, и потом годами консервация и продукты привозились мне так же, как ее собственным сыновьям. Тетка жила на окраине Степногорска и держала изрядное хозяйство, и когда погибли родители, она просто включила меня в список, так сказать. А я… В общем, похороны тети Гали были не лучшим временем. У меня до сих пор перед глазами гроб с телом моей мамы, прикрытым полностью, только руки видны. Конечно, следствием доказано, что Неля удары не наносила – но она впустила убийц, науськала их, а потом стояла и смотрела, как эти твари убивают родителей! Тех родителей, что души в ней не чаяли! А ведь они все понимали, и кто знает, что было больнее в тот последний момент: ножевые раны или осознание, что это с ними сотворила их обожаемая девочка. Я… я не могу об этом думать до сих пор. – Ты приходил на панихиду по моему мужу, дядя Андрей. – Ты видела меня, надо же. – Бережной покрутил в руках пустой стакан. – Когда умерла Неля, я не пошел ее хоронить. Я отсек ее от себя и больше не хотел знать, она стала мне чужой. Мало того, она была для меня врагом, убийцей моих родителей. И я не хотел знать вас, моих племянниц, и вашего папашу. А ведь вы с Надей не были виноваты… ну, в том, что произошло. – Мы даже не знали… – Да, вы не знали. – Бережной кивнул, соглашаясь. – А ваш отец знал. – Папа знал?! – Когда Надежда в двадцать лет оказалась замешанной в преступлении, к кому, думаешь, он пришел? Ты тогда дома уже не жила, училась. А Надежда болталась в Александровске, искала на свою задницу приключений, по сути, это была ходячая беда. И как раз твой отец озвучил: вот, дескать, дурная кровь себя все-таки показала. – Поверить не могу. – Люба растерянно смотрит на Бережного: – Дядя Андрей, прости, пожалуйста… – Нет, детка, это ты меня прости. – Бережной осторожно взял руку племянницы. – У нас у всех есть раны, которые мы хотим залечить, просто иногда лечим неправильно. Я мог как угодно относиться к Неле или твоему отцу, но вы с Надей ни в чем не виноваты передо мной. Вы были детьми, очень рано потерявшими мать. Какая бы она ни была, она ваша мать, и вы остались сиротами. И никто вам ее не заменил, отец-то женился вторично, когда вы были уже совсем взрослыми. – Судя по тому, что я видела, ему не стоило жениться на этой женщине. – Согласен. – Бережной услышал, как открылась дверь – это Георгий закончил причинять добро полицейским офицерам. – Похоже, у твоего отца есть талант – подбирать себе самых неподходящих для жизни женщин… Хотя теперь я думаю, что с Нелей они были два сапога пара. – Мы… мы были очень счастливы с мамой. – Люба сжала руки. – Она… может, она все осознала и старалась быть лучше, но я о ней помню только хорошее. Она была… в общем, я даже не могу соотнести твой рассказ с тем, что я запомнила о маме: очень элегантная, с прекрасным вкусом, отличными манерами. Отец очень гордился ею, а с нами она всегда была доброй, учила нас вязать куклам платья и… – Возможно, когда она сама стала матерью, то что-то поняла. – Бережной вздохнул: – Но это ничего не изменило в том, что уже случилось. В общем, я рассказал все это, взвалив на тебя незаслуженный груз, но молчать было бы неправильно. Садись, Георгий, не стой зря. Все оглянулись на вошедшего, а он поспешил плюхнуться на стул, лишь бы не привлекать к себе внимания. Но таращиться на него никто не стал, разговор не оборвался внезапно, просто тема себя исчерпала. – А давайте-ка мясо ешьте, совсем остыло. – Диана взглянула на часы: – О, да мне за Аленкой уже пора! Ладно, посуду соберете. Андрей, не забудь привезти ее домой. – Это когда же я забывал? – Потому что я напоминаю всякий раз. – Диана повернулась к Любе: – Ты не против, если я приеду к тебе с нашей дочкой? Ей скоро девять лет, и она в восторге от того, что у нее есть взрослая кузина и племянник. – Конечно. – Люба достала из сумки карточку. – Вот моя визитка, позвоните мне, и договоримся. Буду очень рада. Диана улыбнулась и вышла, помахав Бережному на прощанье. Реутов переглянулся с напарником. Такого они точно не ожидали. 11 Маленький человек возится со своими игрушками. Бруно наблюдает, как тот складывает кубики, но дело не идет на лад – кубики то и дело падают, Бруно берет их зубами и подает малышу. Самый маленький в Стае должен чувствовать себя защищенным. Тем более человек, который присматривает за малышом, куда-то ушел. Но Бруно здесь, и он не даст глупому маленькому человеку наделать бед. Малыш засмеялся, когда Бруно подал ему очередной кубик. – Я тебя люблю.