— Кать, может не надо? — она сводит тревожно брови. — Что-то он какой-то там грозный. — Не волнуйся. Встаю и решительно шагаю к машине, хотя, если признаться, внутри поднимается шторм не только возмущения, но и волнующее, трепещущее чувство. Подхожу к машине с пассажирской стороны и стучу в окно. Оно опускается, а Макарский смотрит так, словно совершенно не ожидал увидеть меня, и наша встреча — абсолютная случайность. — Катерина! — удивлённо поднимает брови. — Какими судьбами? — Ну да, — огрызаюсь. — Совершенно случайная встреча. — Вот! Земля такая круглая, оказывается. — Костя! Что ты здесь делаешь? Он перестаёт паясничать и смотрит внимательно и серьёзно. — Сядь в машину, пожалуйста. Приоткрывает пассажирскую дверь. Я пока не готова с ним разговаривать, тем более так близко, в закрытом, ограниченном пространстве машины. Но по-другому он отсюда не уберётся. Тяжело вздохнув, я взбираюсь внутрь и прикрываю дверь. Смотрю на Костю строго, хотя сама тону в его аромате и желании прикоснуться. — Костя, я серьёзно. Зачем ты здесь? — За этим. Я даже опомниться не успеваю, как она хватает меня ладонью за затылок и припечатывается к губам поцелуем. Дёргаюсь, пытаясь вырваться, но он лишь усиливает хватку. Сминает губы и скользит языком в рот, преодолевая моё сопротивление. Я ловлю себя не том, что с каждой долей секунды оно и правда слабеет, и я начинаю уступать. Но меня снова взинчивает, когда Макарский скользит пальцами по моей шее сзади и наперёд по ключицам, ныряет за пазуху и извлекает тонкую цепочку с подвеской. — Ты надела, — самодовольно растягивает рот в улыбке. — Я рад. — Я… — вспыхиваю, выдернув цепочку из его пальцев. — Чтобы не потерять. И вернуть при случае! И это чистая правда! Я побоялась оставлять в съёмной квартире и взяла с собой, но в чемодане тоже оставлять не захотела. Ну и — да, признаюсь, надеть тоже. Тяну подвеску вверх, намереваясь снять и отдать Макарскому, но он перехватывает мою руку, мягко сжимая ладонь, а потом вдруг ровно и спокойно говорит то, от чего я теряю дар речи. Буквально. — Я люблю тебя, Катя. Когда мы с Захаром были детьми, то в одно лето модными были вертушки на палочке. Раскручиваешь резко в ладонях, и она летит по воздуху пропеллером. Так вот сейчас такое ощущение, что подобную вертушку запустили мне в грудь. И я даже не могу понять, она там мне щекочет лопастями или кромсает. Огромный пузырь неясных ощущений надувается за грудиной и распирает рёбра. — Это слишком весомые слова, что вот так бросаться ими, Костя. — Я это понимаю. — Только не говори, что я первая, кому ты их говоришь. — Не первая. Я же был подростком, — улыбается. — Вторая. Я чувствую себя растеряно. Не уверена, что Костя вкладывает в эти слова столько же смысла, сколько и я. — Я… Меня ждёт Вика. Мне нужно время, чтобы переосмыслить и понять, насколько искренним он может быть. Макарский не препятствует, когда я тяну ручку двери и открываю её. Только на секунду притормаживает, прикоснувшись к ладони. — Заеду в восемь. Ночевать ты будешь со мной. 29 Вот не мог он в конце не рыкнуть по-хозяйски. Костя такой Костя. И злюсь на него, и… Ну кто бы на моём месте не поплыл от признания в любви такого мужчины, тем более, что сама я давно для себя признала, что влюбилась в Макарского. — Ну что там? — обеспокоенно спрашивает Вика, поднимаясь с лавочки навстречу, когда я подхожу ближе. — Всё в порядке, Катюш? — Нормально, — киваю. Замечаю, что Вика внимательно смотрит на мои губы и вспоминаю, что перед прогулкой накрасила их помадой. И теперь, наверное, она вся размазалась после налёта Костиных губ. Вытираю пальцем под губой, смущённо опуская глаза, но Вика подмигивает, и мы обе улыбаемся. Ещё пару часов гуляем, наслаждаясь погодой. Болтаем и едим в кафе. Замечаю, что Вика уже устала, поэтому мы вызываем такси. Она приглашает погостить у них с Захаром, но я уже обещала тёте поболтать. Ночью, скорее всего, не получится. Костя же настоит на своём, а мне и спорить, если честно, не хочется. Внутри появляется дрожь предвкушения встречи. Всё ноет и трепещет — настолько я соскучилась. Мне безумно хочется, чтобы он поцеловал меня ещё много-много раз, чтобы прижал к себе. Хочется ощутить силу его крепких рук, их ласку, почувствовать тяжесть тела на себе. Я соскучилась и хочу его. Влюбилась. Пропала. И безумно хочу верить, что сказанные сегодня им слова — правда. Время до вечера тянется невероятно долго. В разговоре с тётей Галей я постоянно уплываю, теряю нить. Замечаю, что она с интересом поглядывает на меня, но замечаний по этому поводу никаких не делает. Времени почти начало восьмого уже, а от Кости никакой весточки. Это нервирует. Понятно, что если он сказал, значит всё так и будет, но на нервы тишина давит. Тётушка только улыбается, когда я сообщаю ей, что ночевать буду не дома, и крепко обнимает. Как хорошо, что мне не нужно объяснять ей каждый свой шаг. Мама бы подробно расспрашивала, куда я иду, с кем, чем буду заниматься, что это за человек, и как меня найти в случае чего. Понимаю, что она волнуется, но я больше воспринимаю это как недоверие мне как взрослому человеку, способному оценивать ситуацию и принимать решения. “Я под домом” — приходит сообщение без трёх минут восемь, и глупое моё сердце заходится в радостном стуке. “Скоро буду” — отправляю и торможу себя, чтобы не вылететь на всех парах. Надо иметь достоинство, Катерина! Когда сажусь к Косте в машину, даже дыхание затаиваю. Само так получается, ненамеренно. И куда только девалась обида, которая переполняла меня? Эх, ну и дурочка же я, сказал “люблю”, и растаяла. Но поделать ничего не могу я, внутри сотни бабочек набились так плотно, что места для обиды совсем не осталось. — Привет, — Костя наклоняется и быстро целует меня. — Привет, — отвечаю, пристёгиваясь. Он же молча смотрит на меня, вот-вот прожжёт дыру взглядом. — Что? — отвечаю, смутившись. — Не скажу, — улыбается. — Почему? — удивляюсь я. — Потому что это будет откровенно и пошло, другое при виде тебя на ум не идёт, — пожимает плечами, но мне почему-то даже сердится за эти слова не хочется на него, они вдруг вызывают у меня странную щекотку по позвоночнику, которая мягко стекает книзу, трансформируясь в возбуждение. — А я вроде как пытаюсь быть с тобой учтивым. Макарский и учтивость — вещи не особо совместимые. Я не могу сдержаться и прыскаю в ладонь, за что получаю мягкий щелчок по носу. — Так, пора ехать, пока я не снял с тебя штаны прямо сейчас в машине под окнами у твоей тётушки. Прикрываю глаза, качая головой. Макарский такой Макарский. Но попытка учтивости засчитана. Как ни пытаемся, задержаться в ресторане, надолго не получается. Час — максимум, что мы оба выдерживаем, пытаясь соблюсти приличия. Но я вижу, как горит его взгляд, как плавится под ним моя кожа. Уверена, моё нетерпение он тоже чувствует. Потому что я действительно ощущаю этот чувственный телесный голод. И не только телесный. Хочу его взглядов на меня, полных желания и обожания, хочу видеть восхищение в глазах, когда я сниму одежду. Желаю до безумия. Горю. — Вкусная утка? — спрашивает, сжав челюсти и вилку в пальцах так, что костяшки белеют. — Невероятно, — приподнимаю бровь, дразня. — Ещё порцию? — Можно, — наслаждаюсь игрой, наблюдая, как в ответ раздуваются ноздри у Макарского. — С собой… И тут его как с цепи срывает. — Поехали, Китти Кэт, пока я не сжёг на тебе одежду взглядом и не трахнул прямо на этом столе, — швыряет салфетку в тарелку и, контрастно своим словам, медленно и плавно обходит столик, чтобы отодвинуть мой стул. — А утку отсюда доставкой закажем. Костя крепко, но бережно сжимает мою ладонь и ведёт за собой из ресторана. Интересно, а как же счёт? Или ему пришлют?