— В такую погоду лучше находиться на земле, вы правы. Он метнул в ее сторону насмешливый взгляд. — А я думал, вы бесстрашная. — С чего вы взяли? — Да глядя на вас. Вы так старательно работаете над этим имиджем. Всегда начеку. — Вы опять пытаетесь влезть ко мне в душу. Это ваше любимое занятие? — Просто привычка. Я занимался этим в Заливе. Психологическая обработка противника. — Но я ведь не враг, кажется? — Я никогда не считал вас врагом, Джейн. Она посмотрела на него и в очередной раз залюбовалась идеальными линиями его профиля. — Но вы мне не доверяли. — Я вас плохо знал. — Выходит, вы изменили свое мнение? — А почему, как вы думаете, я пригласил вас в Вашингтон? — О, я не знаю, — усмехнулась Риццоли. — Может, соскучились по мне и захотели увидеть? Его молчание повергло ее в смятение. Она пришла в ужас от своей тупости и наивности — качеств, которые она презирала в других женщинах. Она уставилась в окно, словно стараясь укрыться от его взгляда, его голоса, собственных глупых слов, до сих пор звучавших в ушах. Впереди наконец наметилось подобие движения, и автомобили зашуршали по лужам. — Если честно, — произнес Дин, — мне действительно хотелось вас увидеть. — Неужели? — небрежно бросила она. Уже однажды выставив себя на посмешище, она не собиралась повторять ошибку. — Я хотел принести свои извинения. За то, что сказал Маркетту о вашем служебном несоответствии. Я был неправ. — И когда же вы это поняли? — Не могу сказать, что это случилось в какой-то определенный момент. Я просто… наблюдал за вашей работой день за днем. Видел, как вы сконцентрированы. Как нацелены на результат. — Он добавил, уже тихо: — А потом я понял, что вам приходилось преодолевать с прошлого лета. Раньше я даже не догадывался. — И наверняка подумали: «Тем не менее ей удается справляться с работой». — Вам кажется, что я вас жалею, — сказал он. — Знаете, не очень-то приятно слышать о себе: «Посмотрите, как многого ей удалось добиться, учитывая ее состояние». Что ж, тогда вручите мне олимпийскую медаль. Как самому психологически устойчивому копу. Дин тяжело вздохнул. — Вы что, всегда ищете подтекст в каждом комплименте, в каждой похвале? Джейн, иногда люди говорят то, что думают. — Уж вы-то можете понять, почему я скептически отношусь к вашим словам. — Вы до сих пор считаете, что я что-то недоговариваю? — Честно говоря, не знаю, что и думать. — Конечно, ведь вы ни в коем случае не заслуживаете искреннего комплимента от меня. — Я понимаю, о чем вы. — Может, и понимаете. Но все равно не верите. — Он затормозил на красный сигнал светофора и посмотрел на нее. — Откуда этот скепсис? Неужели так тяжело быть просто Джейн Риццоли? Она устало усмехнулась. — Давайте не будем углубляться в эту тему, Дин. — Это что, проблема женщины-полицейского? — Вот видите, сами все знаете. — Но ваши коллеги, кажется, уважают вас. — Есть весьма заметные исключения. — Ну, это как всегда. Светофор зажегся зеленым, и он опять сосредоточился на дороге. — Работа полицейского, — начала она, — все-таки требует большого количества тестостерона. — Тогда почему вы выбрали ее? — Потому что плохо училась. Они оба рассмеялись. Это был их первый общий искренний смех. — По правде говоря, — сказала она, — я хотела быть полицейским уже с двенадцати лет. — Почему? — Полицейских все уважают. По крайней мере мне, ребенку, так казалось. Мне хотелось иметь нагрудную бирку, оружие — все то, что заставляло бы окружающих вставать при моем появлении. Я не хотела прозябать в каком-нибудь офисе, где стала бы невидимкой. Мне не хотелось быть похороненной заживо, быть пустым местом. — Она облокотилась на дверцу и устроилась поудобней. — Но теперь мне кажется, что анонимность — это не так уж плохо. По крайней мере Хирург никогда бы не узнал моего имени. — Вы так говорите, словно жалеете, что выбрали работу в полиции. Она вспомнила долгие ночи, проведенные на ногах, с подкреплением в виде кофеина и адреналина. Ужас, который охватывал ее при виде самых низменных человеческих деяний. Вспомнила она и о погибшем из самолета, дело которого до сих пор лежало у нее на столе как напоминание о ее никчемности. И о никчемности самой жертвы. Она подумала о том, что мечты иногда уводят в совершенно непредсказуемые сферы. В подвал сельского дома, где воздух пропитан запахом крови. Или в свободное падение из самолета. Но это наши мечты, и мы слепо идем за ними. Наконец она произнесла: — Нет, я не жалею. Это моя работа. Это то, что меня волнует, что вызывает во мне злость. Знаете, я очень часто испытываю злость. Просто не могу спокойно смотреть на трупы невинных людей. В эти минуты я становлюсь их адвокатом, воспринимаю их смерть как вызов, брошенный лично мне. Наверное, когда я перестану злиться, пора будет уходить. — Не у каждого полицейского такой огонек в душе. — Он посмотрел на нее. — Мне кажется, вы самый увлеченный человек из всех, кого я знаю. — Не так уж это хорошо, быть увлеченным. — Вы неправы. — А вы считаете, что это нормально, когда из-за собственной увлеченности ты готов сгореть на работе? — Вы это чувствуете? — Иногда. — Она уставилась на струи дождя, которые заливали ветровое стекло. — Наверное, лучше быть похожей на вас. Он не ответил, и Риццоли подумала, не обидела ли она его, намекнув на холодность и бесстрастность. Но ведь и на самом деле он всегда производил на нее впечатление человека в сером. Он так долго оставался для нее загадкой, что сейчас ей захотелось спровоцировать его, заставить раскрыться, проявить хотя бы какие-то эмоции, пусть даже и не слишком приятные. Победить его неприступность. Но, именно штурмуя такие цели, женщины и выглядят полными дурами. Когда Дин наконец подъехал к отелю «Уотергейт», она приготовилась сухо проститься с ним. — Спасибо за поездку, — сказала Риццоли. — И за откровения. — Она открыла дверцу, впуская в салон теплый влажный воздух. — До встречи в Бостоне. — Джейн! — Да? — Между нами больше нет недомолвок, договорились? Я говорю только то, что думаю. — Если вы так настаиваете… — Вы все-таки мне не верите? — А это имеет какое-то значение? — Да, — тихо произнес он. — Для меня это очень важно. Она сделала паузу, чувствуя, как сильно забилось сердце. И повернувшись, посмотрела ему в глаза. Они так привыкли не доверять друг другу, что попросту не умели читать правду по глазам. Сейчас был такой момент, когда важно было первое слово, первое движение. Но никто не осмеливался сделать его. Совершить первую ошибку.