— Он был без сознания, когда его привезли в операционную. Томография показала кровоизлияние с обширной субдюральной гематомой — скопление крови, — которая давила на фронтальные доли мозга. Хирургическим путем кровь откачали, и он пошел на поправку. Или, во всяком случае, так казалось. Он выписался из больницы и вскоре приступил к работе. Но он уже был другим. Все чаще он стал срываться на работе, и в конце концов его уволили. Он начал сексуально домогаться собственной дочери. Потом, после очередного скандала с женой, он так жестоко избил ее, что тело невозможно было узнать. Он бил ее и не мог остановиться. Даже после того, как выбил ей все зубы. И после того, как ее лицо превратилось в лохмотья кожи и фрагменты костей. — Вы хотите сказать, что виновато во всем это? — произнесла Риццоли, указывая на трещины в черепе. — Да. — Да перестаньте. — Взгляните на этот снимок, детектив. Видите, где прошла трещина? И вспомните, какой участок мозга находится прямо под ней. — Она обернулась и посмотрела на Дина. Он невозмутимо встретил ее взгляд и произнес: — Лобные доли. Легкая улыбка пробежала по губам О'Доннелл. Ей явно доставляло удовольствие сразиться с давним оппонентом. — А какой смысл был в этом снимке? — спросила Риццоли. — Меня пригласил адвокат обвиняемого и попросил сделать нейропсихиатрическое заключение. Я провела так называемый Висконсинский тест по сортировке карточек и тест из батареи Холстеда-Рейтана, сделала магниторезонансное сканирование его мозга. И все эти исследования подтвердили один и тот же диагноз: человек получил серьезнейшую травму обеих лобных долей головного мозга. — Но вы же сказали, что он совершенно оправился от травмы. — Так казалось. — И все же он был психически ненормальный или нет? — Даже при сильном повреждении фронтальных долей вы можете спокойно ходить, говорить, выполнять свои ежедневные обязанности. Вы можете побеседовать с тем, кто перенес фронтальную лоботомию, и не заметить никаких отклонений. Но на самом деле мозг серьезно поврежден. — Она опять указала на снимок. — У этого человека так называемый синдром растормаживания. Лобные доли мозга отвечают за предусмотрительность и адекватность поступков. За способность контролировать импульсы. Если доли повреждены, вы становитесь социально опасным. Вы демонстрируете неадекватное поведение, не испытывая при этом ни чувства вины, ни душевной боли. Вы теряете способность контролировать вспышки жестокости. А мы все подвержены таким импульсам, когда нас охватывает ярость и мы готовы ударить. Скажем, кто-то «подрезал» вас на машине, и вам уже хочется протаранить обидчика. Я уверена, что вам знакомы такие чувства, детектив. Когда от злости хочется кого-то убить. Риццоли ничего не ответила, да и что было говорить, если она сознавала правоту О'Доннелл. — Общество полагает, что акты насилия и жестокости есть проявление зла или порока. Нас уверяют в том, что мы способны контролировать собственное поведение, что каждый из нас волен выбирать, ударить или не ударить другого человека. Но нашими поступками руководит не только мораль. Есть еще и биология. Лобные доли мозга помогают нам интегрировать мысли и действия, просчитывать их последствия. Не будь такого контроля, мы бы поддавались каждой эмоции. То же самое случилось и с этим человеком. Он утратил способность контролировать собственное поведение. Он испытывал сексуальное влечение к дочери, и он стал ее домогаться. Жена разозлила его, и он забил ее до смерти. Время от времени у каждого из нас появляются порочные мысли, пусть даже мимолетные. Мы видим привлекательного незнакомца, и вот уже нас неудержимо тянет заняться с ним сексом. Это всего лишь мгновение мысли. Но что, если мы уступим ей? Что, если не сможем остановиться? Этот сексуальный импульс может привести к насилию. Или хуже того. — И на этом строилась его защита? «Мой мозг приказал мне сделать это»? Во взгляде О'Доннелл промелькнуло недовольство. — Синдром растормаживания является официальным неврологическим диагнозом. — Я понимаю, но в суде он принимался в расчет? Последовала ледяная пауза. — Наша судебная система до сих пор оперирует понятиями, принятыми еще в девятнадцатом веке. Неудивительно, что суды игнорируют заключения неврологов. В общем, тот человек ожидает сейчас исполнения смертного приговора в Оклахоме. — Помрачнев, О'Доннелл вытащила рентгеновские снимки из проектора и убрала их в конверт. — И какое это имеет отношение к Уоррену Хойту? О'Доннелл подошла к столу, взяла другой конверт и извлекла из него следующую партию рентгеновских снимков. На экране появились новые изображения черепа, фронтальный и боковой виды, но уже меньших размеров. Это был череп ребенка. — Этот мальчик упал, взбираясь на забор, — сказала О'Доннелл. — Упал лицом вниз и ударился головой о мостовую. Взгляните на фронтальный снимок. Видите крохотную трещину, которая тянется вверх над левой бровью? — Вижу, — кивнула Риццоли. — А теперь посмотрите на имя пациента. Риццоли вгляделась в надпись, сделанную по краю снимка, и оцепенела. — Ему тогда было десять лет, — продолжила О'Доннелл. — Нормальный активный мальчик, росший в богатом пригороде Хьюстона. По крайней мере так записано в его педиатрической карте и характеристике из начальной школы. Здоровый ребенок, умственное развитие на уровне выше среднего. Хорошо ладил со сверстниками. — Пока не вырос и не начал их убивать. — Да, но почему Уоррен стал убивать? — О'Доннелл вновь обратилась к снимкам. — Эта травма могла быть причиной. — Ну, знаете, я тоже упала с перекладины, когда мне было семь лет. Занималась на домашнем турнике. Сильно ударилась головой. Но я же не режу людей. — И все равно вы охотитесь на них. Так же, как и он. Что ни говори, а вы — профессиональный охотник. Риццоли почувствовала, как ее обдало жаром ярости. — Как вы смеете сравнивать меня с ним? — Я и не сравниваю, детектив. Но только подумайте, какие чувства вы сейчас испытываете. Вы ведь с радостью ударили бы меня, не так ли? Так что вас останавливает? Что сдерживает? Мораль? Хорошие манеры? Или просто холодная логика, которая подсказывает, какие могут быть последствия? Боязнь того, что вас арестуют? Все эти перечисленные факторы удерживают вас от нападения на меня. И этот мыслительный процесс проходит как раз в лобных долях головного мозга. Благодаря этим нейронам вы способны контролировать свои деструктивные импульсы. — О'Доннелл сделала паузу. И многозначительно добавила: — Хотя и не всегда. Последняя фраза, словно отравленная стрела, достигла своей цели, впившись в болевую точку. Всего лишь год назад, во время расследования дела Хирурга, Риццоли совершила ужасную ошибку, которая останется в памяти вечным позором: в азарте погони она выстрелила и убила невооруженного человека. Сейчас она взглянула в глаза О'Доннелл и увидела в них удовлетворение. — Вы сказали, что Хойт первым связался с вами, — нарушил молчание Дин. — На что он надеялся? На внимание? Сочувствие? — А может, на простое человеческое понимание? — предположила О'Доннелл. — Он просил у вас только этого? — Уоррен пытается найти ответы. Он не знает, что заставляет его убивать. Но чувствует, что он не такой, как все. И хочет понять, почему. — Он сам вам об этом сказал? О'Доннелл подошла к столу и взяла папку. — Здесь его письма. И видеокассета с записью интервью. — Вы ездили в «Соуза-Барановски»? — спросил Дин. — Да. — А чья это была идея? О'Доннелл замялась. — Мы оба посчитали, что это будет полезно. — Но кто первый подал идею встречи? За О'Доннелл ответила Риццоли: — Конечно, Хойт. Разве нет? Это он попросил о встрече. — Возможно, это было его предложение. Но мы оба хотели встретиться. — У вас нет ни малейшей догадки, зачем на самом деле он попросил вас приехать? — спросила Риццоли. — Мы должны были встретиться. Я не могу оценивать пациента, до тех пор пока не встречусь с ним лицом к лицу. — И, пока вы там сидели лицом к лицу, о чем он думал, как вы считаете? О'Доннелл усмехнулась: — А вы умеете читать чужие мысли? — О да. Я очень хорошо знаю, что у Хирурга на уме. — Риццоли вновь обрела уверенность, и слова ее звучали холодно, уверенно, безапелляционно. — Он попросил вас приехать, потому что хотел вас изучить. Он это проделывает со всеми женщинами. Улыбается, говорит приятные вещи. Это ведь отмечено в его школьной характеристике, не так ли? «Вежливый юноша», — говорили учителя. Бьюсь об заклад, он и на вас произвел такое впечатление при первой встрече. — Да, он был… — …обыкновенный парень, открытый к сотрудничеству… — Детектив, я не настолько наивна, чтобы считать его абсолютно нормальным человеком. Но он действительно был готов сотрудничать. Его самого беспокоили собственные поступки. Он хотел понять, в чем причины такого его поведения. — И вы сказали ему, что все дело в той давней травме… — Я сказала, что травма была одним из факторов. — Представляю, как он был счастлив это услышать. Получить оправдание своим зверствам! — Я честно поделилась с ним своим мнением. — А знаете, от чего еще он был счастлив? — От чего? — От того, что находился в одной комнате с вами. Вы ведь были с ним наедине? — Мы встречались в комнате для интервью. И там велось постоянное видеонаблюдение.