Когда Анна Имильевна ушла в свою каморку на втором этаже, Вол принялся шарашить ногами по волейбольным мячам, потом вдарил по баскетбольному и попал в голову Плотникову. Тот без лишних слов врубил Волу с кулака, и тот вскрикнув, убежал из спортзала, зажимая закровивший нос. На следующий урок, историю, Вол вернулся хмурым, с опухшей половиной лица. Впрочем, Андрей Викторович задерживался, в классе стоял хаос и гвалт, так что, Вол довольно быстро развеселился. Особенно его обрадовало, как Муравья запихивают в шкаф, подпирая при этом дверь стульями и партами. Пленник бился в створку со всей силы, что-то мычал, и его обидчики покатывались со смеху, следя за крепостью баррикад. В конце концов, Муравей чудесным образом сделал такое усилие, что парта отъехала на метр. Упавший с верхотуры стул с грохотом приземлился прямо возле ног Андрея Викторовича. Тот даже не шевельнулся — молча постоял на входе, потом ткнул в плечо Касю: — Разбирай пирамиду. Кася похлопал выпученными глазами, встал, но тут включился Шуля: — А почему он должен? Вы видели, что это он? Андрей Викторович не отреагировал, Кася замешкался, глядя то на препода, то на Шулю. Андраник молчал, Плотников сидел вполоборота, с ехидной ухмылкой. — Вперед, Касьянов, сто лет тебя ждать? В этот момент, Муравей рванулся из шкафа еще разок, так что ножки парты противно заскрипели, царапая паркет. Показалась неровно обстриженная горшком голова и будто бы приплюснутое, вечно несчастное лицо. — Ты чего там делал? — Муравьев жрал, — сказал Вол и засмеялся только сам. Видя, что никто не отреагировал, добавил: — Он там муравьев жрал, Андрей Викторович! Муравей пробормотал что-то невнятное, зыркая из-под низкого лба на обидчиков, при этом тонкие губы его, похожие на червяков, шевелились. Турка вспомнил, что Муравей водил дружбу с Бэтманом — местным дурачком. Бэтмана теперь уже нет: катался на велосипеде, перетаскивал драндулет в неположенном месте, и ногу отсталого зажала стрелка. А тут уже и поезд подоспел. Чудовищная смерть. — Муравьев, ты куда собрался? — Я не буу иеть… вон они обиают, — он добавил еще что-то более невнятное, потряхивая волосами. Потом он закинул рюкзак на спину и выскользнул из класса. — Вот кадр, — пробормотал Андрей Викторович, чем вызвал жиденький смех. — Так, Касьянов, ну давай живее, ты засыпаешь что ли? Кася нехотя отодвинул парты на место, расставил перевернутые стулья. — Он лысого гонял полночи, не спал, — сказал Плотников. — Главное, что ты выспался, — ответил препод. — Быстро передернул и уснул, да? — Вы на что намекаете? Может, вы и гоняете лысого, а я нет. Грохнул смех. Шуля колотил по столу ладонями, протяжно завывая. Лающим смехом разразился Андраник. — Те, кто говорит, что не делает этого, как правило, занимается дрочкой чаще остальных, — сказал историк. Повисла пауза, которая сменилась еще большим весельем. Воскобойникова псевдосмутилась, покраснев, других прямо наизнанку выворачивало то ли от тона, которым произнесена фраза, то ли от слова, вылетевшего из уст преподавателя. — Ладно, хватит о шалостях, давайте приступим к занятию. Сегодня мы повторим про большевиков и Ленина, НЭП, революцию, захватим чуть-чуть Первую Мировую и пойдем дальше по СССР. Диктовать буду быстро, кто не будет успевать — не мои проблемы. — Так зачем записывать, если в учебнике все есть? — сказал Проханов. — Когда пишешь, лучше в мозгу откладывается, Ваня. Учитель принялся диктовать, сначала все продолжали разговаривать, перешептываться, потом в классе повисла тишина. Турка не успевал записывать все, но тут важно было хотя бы делать вид, что работаешь. Алик пыхтел, то и дело бормоча: «разве можно так быстро, куда так быстро», а Андрей Викторович был непреклонен. Он диктовал быстрее и быстрее, даже Слютина нарочито вздыхала, переставала писать и трясла рукой. Естественно, банда не утруждала себя писаниной. Притихли, это да, но все равно шушукались. Скрипел мел: некоторые даты историк наскоро черкал на доске и места оставалось все меньше и меньше. На парте за которой сидели Турка и Алик, нацарапали уже больше десяти вагонов, в некоторых были дебильно улыбающиеся человечки. Возле АЛИНА ШЛЮХА появилось «Историк — ушлепок», а надпись «Челбин чмо», трансформировалась в «Челбин, чмок)». Банде не давала покоя губка, лежащая в жестяном коробе рядом с мелом. Они переглядывались, улыбались, подмигивали друг другу. С короба для тряпки мерно капало на паркет: кап, кап. Шепот Плотникова, вот засмеялся Уфимцев. Тыкнул соседа, шепнул ему, и тот тоже заржал. Кап. Кап. Вскоре уже весь класс пытался успеть за преподавателем, одновременно борясь с приступами смеха. Историк видел, что в классе нарастает шум, и все быстрее и быстрее надиктовывал события, даты, уточнения. Кап. Кап. Кап. Водовозовы сидели на первой парте, зажимая ладонями рты. С покрасневшими лицами и слезами в уголках глаз. Доску сплошь покрывали колкие буквы и угловатые цифры. — Что за шум? Я может, медленно диктую? Могу еще быстрее. — Ну Андреееей Вииииикторович! — застонала Воскобойникова. — Это же просто нереально. — Повторите еще про стачки, непонятно, — попросил Плотников. Конечно же, эту реплику сопровождал смех. Андрей Викторович глянул на небольшое пятно, собравшееся под доской из капель, окинул взглядом класс. Потом тронул губку пальцем — за этим движением многие следили, затаив дыхание. — Ребята, кто мыл губку? Тишина. — Так. Кто сегодня дежурный? По-прежнему нет ответа. Турка вспомнил, что на биологии убирать пришлось Алику — он и был сегодня дежурным. — Слютина, кто сегодня дежурный? — Алик, — ответила отличница, чуть поколебавшись. — Богатьков? Ты чего молчишь, забыл? — Да, я не сегодня, — попытался вяло отмазаться Алик. — Это я просто на биологии подмел. — Так, — Андрей Викторович вновь бросил взгляд на пятно под доской, ноздри его слегка подрагивали. — У вас есть человек, отвечающий за дежурство? — Да, — подняла руку Хазова. — Богатьков дежурный сегодня, по списку. — Конечно! — потряс розовеющими щеками Алик. — Я и на прошлой неделе тоже дежурил! — Так кто тебе виноват? — Ребята, хватит. Мне сейчас важно знать, почему от губки странно пахнет. Кто-то может рассказать об этом? — Нет, — гоготнул Шуля. Андраник, Кася, Плотников и Китарь прыснули. — Ладно, ладно. Плотников, это твоего… причиндала дело? — Чее-его? За кого вы меня принимаете, Андрей Викторович? Разве я мог бы себе такое позволить? — Тогда попрошу тебя выполнить роль дежурного. — Нет, что вы, пожалуй, откажусь от такой высокой чести. — Шульга, может, ты хочешь? — Что хочу? — Помыть губку. — Не, спасибо, — Шуля хрипло засмеялся, — это для чуханов. Андрей Викторович поддел губку длинной деревянной линейкой, сверху придержал указкой и понес через проход. Ребята посмеивались, шарахаясь от истекающего вонючей жидкостью поролона, от которого обильно капало на паркет. Пронося губку мимо Шулиной парты, Андрей Викторович остановился и спросил: — Что, очень смешно? — Смешнее было бы запихать ее вам в рот, — ответил Шуля, а Андрей Викторович отпустил губку в свободное падение, отступив на шаг назад. Шуля среагировать не успел, мягкий ком плюхнулся на парту, брызнув в разные стороны каплями, которые попали в том числе и на Шулину одежду, и даже на щеки — во всяком случае, он резким движением провел ладонью по лицу. Глаза его тут же засверкали: — Ты чего делаешь?! Я при чем тут вообще? Хоть бы разобрался! Препод меж тем опять взял губку так, как будто она ролл, а указка и линейка — импровизированные палочки, и понес, вытянув руки, не обращая на краснеющего от ярости Шулю. Когда он вышел в коридор, Шуля бросил: — Козел конченный… На парте остались брызги, благо, что вместо тетради у Шули был один грязноватый листок, на котором он до этого писал и на русском языке и на биологии. Поразмыслив немного, пацан пересел за соседнюю последнюю парту, тоже пустующую. Все зашушукались, обсуждая произошедшее, Плотников заорал: — Шулю зашкварили! Ха! Шуля тут же крикнул: