И положил руку на кобуру. – Да чего там, – пробурчал прыщавый, но двинулся вперед, все так же поигрывая дубинкой. Проходя мимо, он повернулся ко мне и предупредил: – Ну смотри, чумазик, если соврал… И кинулся вперед. И все со скрипом кинулись вслед за ним. Потому что электричка тормознула со всей дури, неприятно скрежетнула и остановилась. Я вскочил со скамьи, тошно предчувствуя, что увижу прыщавого надетым на тесак, а тесак будет уже у моей глотки – ну и так далее. Но нет, оказалось, все, кроме меня, устояли и друг в друга не воткнулись никакими местами. Дядя Валя упирался спиной в алюминиевый косяк, а прыщавый сержант ухмылялся в полутора метрах от него. – Это что за радости? – спросил Эдик, отпуская спинку скамьи, в которую вцепился. – Сто четвертый? – Прям, до него еще минут двадцать, – возразил прыщавый. – Или гоним, что ли, я не понял? Ты свяжись… Электричка пронзительно завыла, дернулась и тронулась с места. – О, поехали, – удовлетворенно сказал прыщавый сержант и снова повернулся ко мне: – Это не твоя сестренка там буянит? А я повернулся к раздернувшейся дальней двери. В которую вошел Марат-абый. 5 Вы никогда не видели убырлы-кеше в действии? Ну и не видьте. Честно, не советую. Марат-абый вошел и застыл – так, что съехавшиеся двери, наверное, прищемили ему пиджак сзади. Хотя, может, и нет – пиджак был мокрым насквозь, брюки и вообще весь Марат-абый тоже. С лица капало, но зализ прически держался – таким, каким был прошлой ночью. И взгляд был таким же, настороженным и чуть растерянным. Будто Марат-абый услышал дальний звук и теперь пытается вспомнить, что в нем такого знакомого. Он даже смотрел не на нас, а на пустые лавки левее пухлого татарчонка. Вот туда пусть и смотрит, решил я сквозь нарастающий рокот в голове и потихоньку осел на лавку с намерением съехать поближе к печке, чтобы спинки меня скрыли. Но Эдик, конечно, заметил и посоветовал: – Пацан, так быстро сознание не теряй, я откачивать не очень… Я уже убедился, что полицию о чем-то просить глупо и вредно. У нее, как в американском кино, каждое сказанное тобой слово будет использовано против тебя. Просить я больше и не собирался. Но и строить мужественную или там невозмутимую рожу не стал. И взгляда от Марат-абыя не отвел. Нельзя отводить взгляд от главной опасности. Сержант лениво оглянулся и сказал: – Ёшкин кот, да тут прямо парад красавцев! Тоже знакомый маньяк, что ли? Я все-таки сполз на корточки, но без толку: голову Марат-абыя видел. А стало быть, и Марат-абый меня видел. Мог видеть. – Мужчина, вы не нас ищете? – весело осведомился Эдик, встав ко мне спиной. Чтобы, значит, и на Марат-абыя, и на маньяка коситься. Спасибо, конечно, за доверие. Марат-абый повернулся на голос, всем телом. Постоял, словно пытаясь понять, и сделал несколько резких шагов вперед, неровных, как у женщины, уставшей от каблуков. На четвертом шаге он шумно уперся в скамью. Тут я и понял, что дело совсем плохо. Нормальный человек, если упрется во что, он ведь как поступает? Или боком-боком обходит препятствие, или делает шаг назад, осматривается и идет уже в правильную сторону. Перед этим ругается, конечно. Марат-абый, когда уперся, молча сделал еще несколько судорожных движений, пытаясь продавить доски коленями, и застыл в нелепой позе, как памятник Вахитову. Я с пола и сквозь лавки плохо видел, но понимал, что поза дурацкая вообще. И смотрел Марат-абый не куда нормальные люди смотрят, а слепо так, в черное окно. Я так понимаю, не на свое отражение, а в точку сбоку от него. За что ж его так, бедолагу, подумал и поспешно поправился: покойного, покойного! Нельзя мертвых беднягами называть, ни biçara, ни mesken — только märhüm, теперь я это твердо знал откуда-то. Поздно: Марат-абый, точно услышав, дернул головой и стал разворачиваться в мою сторону. И тут Эдик снова выступил: – Бухой совсем, походу. Точно наш клиент. Родной, тебе сюда. Э, не так быстро! Марат-абый сделал непонятное: вытянул шею и клацнул зубами, будто от пролетающего батона откусывал. Снова застыл на миг, прислушиваясь к тому, что откусил. Развернулся и снова бросился на голос. И теперь брякнулся о скамью громче, как деревянной решеткой о сосну. Я сильно вздрогнул, а прыщавый сержант сказал: – Эдик, гражданин сейчас поломается, а виноваты опять менты-оборотни. Какие оборотни, чуть не закричал я, но Эдик успел рявкнуть первым: – Э, дружок, ты давай в натуре тормозни! Марат-абый снова выкусил полстакана воздуха, поправил курс и кинулся. Он уже таким зигзагом полвагона прошел. Еще две ходки, понял я и сказал: – Товарищ сержант, не надо. – Твой дядька? – спросил Эдик, глянув на меня дико. – Твой, нет? Нет – так молчи сиди, до тебя еще… Марат-абый резко, с хрустом, мотнул головой на звук и щелкнул зубами. Заметался глазами, прислушиваясь к чему-то глубоко внутри. Зацепился взглядом за меня. И бросился сразу – не успев даже повернуть ноги-плечи, полубоком. На меня бросился, четко. Я вжался спиной в твердое ребро сиденья – и вжался еще сильнее, когда Марат-абый со стуком и скрежетом врубился в лавку в трех рядах от меня. Глаза у него были слепые и с щелью, под мышкой прореха, а на шее синела давленая полоса, как от тугого галстука. Марат-абый галстуков сроду не носил. – Слышь, синий, ты себе проблемы сделал сейчас. На месте стой, я сказал, – велел Эдик, перехватывая дубинку половчее. Марат-абый не реагировал. Он пытался пройти сквозь скамейку. Не бился в нее коленями и не пробовал перепрыгнуть, а давил коленом и бедром. С нечеловеческой силой давил. Скамейка держалась, но гнусно постанывала, а треск пола я слышал подошвами даже сквозь грохот колес. Молчи, взмолился я про себя, не болтай и не дергайся. Скамью он не сломает, а сломает, так во вторую упрется и дальше не пойдет. А будешь болтать и шевелиться… – Все, готовь жалобу, – сказал Эдик и решительно пошел вперед, чуть отведя дубинку. И тут за спиной у него и почти у меня страшно заорали. Эдик вздрогнул, неловко обхватил левой рукой кобуру и оглянулся, пытаясь при этом не терять из виду Марат-абыя. Орал дедушка-маньяк. Не знаю, что с ним стряслось и чего он придумал, но был дедушка страшен. Знаете, как маленькие дети иногда кричат: растопырятся, напрягутся цельным клаксоном и дают звук, как мама говорит, всем потрохом. Громко, визгливо и пока не осипнут. Вот и дядя Валя прикинулся капризным ребенком: растопырился, уперся задом в дверь и завизжал. Длинный визг, быстрый захлебывающийся вздох, снова сиплый визг. Сперва невнятный, а потом я разобрал, что он что-то еще и говорить пытается, по кругу, типа: «Пусти, гад! Пусти, сказал! Пусти, гад!» Пустить должен был прыщавый сержант. А он не пускал. Стоял весь оторопевший перед дядей Валей и продолжал придерживать его за вяло дергающийся на вдохе рукав. Видимо, дядька-маньяк хотел улизнуть под шумок, сержант заметил, цопнул его за руку, тот и завелся. И вроде по-настоящему. Даже гопы растерялись: торчали по сторонам и тупо смотрели на визжащего старика. – Да что там у тебя? – раздраженно спросил Эдик, разворачиваясь. И все началось одновременно. Марат-абый до того водил головой, пытаясь найти на потолке источник вопля, а теперь рванул к Эдику. Молча. Но милиционеры его услышали и повернулись. Первым Эдик, за ним прыщавый, который сказал затухающим тоном: – Ну и что там у тебя, товарищ… интересуется… Дядя Валя освободил рукав из полицейского захвата и ловко выдернул из кармана свой жуткий нож. Пухлый гопник издал громкий звук, задвигаясь спиной к окну, а дохлый присел. Прыщавый сержант, повесив руку за спиной, будто ожидая, что дядя Валя сам в нее вернется, крикнул Марат-абыю: – Друг, на месте встал, проблемы сейчас будут! А Эдик подобрался, готовясь ударить. И ударил. Несильно, но звучно вытянул по мокрой спине, воскликнув одновременно со шлепком: – Стой, на, я сказа-ал! Марат-абый от удара даже не вздрогнул, а на голос все так же повел головой, сделал два боковых неровных шага, подныривая, как новичок в атаке, и вцепился зубами Эдику под левое плечо. – Ай, – растерянно сказал Эдик, пытаясь отдернуться. Блестящая куртка у него была толстой – сержанту, видать, совсем не было больно. – Ты дернулся, что ли? Сядь щас! – заорал прыщавый, не трогаясь с места. Он пытался правой рукой вытащить дубинку. А левой все ловил маньяка, который никак не мог распахнуть двери у себя за спиной и бился в них все сильнее. И ножом махал в такт. Я хотел крикнуть уже, предупредить, но дохлый успел первым. Он не крикнул, он очень спокойно спросил: – Дед, ты чего по беспределу?..