– Не за что. Был он все-таки не старый – ну, не сильно старше папы, вернее, прошлонедельного папы… Ну зачем я опять об этом? Вот, дядьке было слегка за сорок, да он потасканно как-то выглядел. Плащ засаленный, штаны типа бывшие брюки, совсем бывшие, лучше бы джинсы носил, сапоги и шапка соответствуют. И лицо неровное и обвисшее, как воздушный шарик на третий день. Еще с зубами беда. – Одни путешествуете? – спросил он так же серьезно и даже сочувственно. Я хотел резко спросить: «А что?» – но сообразил, что, раз уж дядька нас выручил, спрашивать право имеет. Ну а мы имеем право отвечать так, как хотим. – Да нет, почему, – сказал я и не соврал. Мы ведь с Дилькой не одни путешествовали, а вдвоем. – А где же ваша мама? – спросил дядька. Я ткнул пальцем за спину. Уклончивые ответы лучше лживых, доказано и проверено. Постараюсь все-таки не врать, сколько получится. – Ага, – сказал дядька. – Что ж она вас так надолго оставила? Я пожал плечами. Дядька засмеялся: – Да, вас можно оставлять, вы ребята бдительные. Родители учили с незнакомыми не разговаривать, да? Он посмотрел на Дильку. Дилька посмотрела на него зверем. Чего-то не понравился он ей – а Дилька свое отношение к собеседнику печатает по всему лицу вот такенными буквами, разноцветными и объемными. Дядька захохотал еще радостнее и предложил: – Давайте знакомиться, чтобы я таким незнакомым не был. Меня зовут дядя Валя – вы почти угадали. Он протянул руку. Я, подумав, пожал ее – ладонь была толстая, но вялая и холодная, в такой-то жаре, – и сказал: – Ну, нас вы угадали. Я Сережа, это Нина. Дилька засопела и отвернулась к окну. Я мельком увидел, что она борется со своим отражением, которое хочет смеяться больше, чем корчить гневные рожи. Дядька это тоже увидел и сказал, почему-то картаво: – Конспиация, конспиация и еще аз конспиация. – Да не, я поэтому и удивился даже, – не очень убедительно возразил я. – Ну да, ну да, – согласился дядя Валя. – Вас встречать-то будут? Я задумался, а дядя Валя опять засмеялся и неторопливо объяснил: – Не напрягайся так, мне просто любопытно. Разговор с местными вы уже поимели, а таких по всей железке немало, ты поверь, уж больше двух. Я откинулся на спинку сиденья и приготовился слушать дальше. Тем более что Дилька вроде увлеченно корчила рожи то ли своему, то ли дядькиному изображению. Дядька заливался: – Я про другое еще беспокоюсь. Ты знаешь, который час? Ну, догадываешься, да? А ты знаешь, до которого часа несовершеннолетним по улицам ходить можно? В ментовку заберут – и в камеру до утра. Ночью, думаешь, с вами кто-нибудь возиться будет? – А зачем это с нами возиться? – спросил я. Дядя Валя – нет, не хотел я его так называть, пусть будет просто мужик, – значит, мужик ухмыльнулся, но сказал явно не то, что хотел: – Н-ну, найдется зачем. Ментов не знаешь еще, молодой. Им попади в руки – и все найдется: и зачем, и почему, и на сколько. – А, – сказал я, прикрывая глаза. Сделаю вид, что задремал, может, отстанет. Щас. – Смотри, тебе решать. Я же чисто помочь. Вижу, ребята симпатичные, а к ним вот какие огольцы привязались. Помог, так? Так, Ниночка? Ты конфеты любишь? Вот, смотри… Ну и дальше помогать могу, мне не трудно. – Да встретят нас, встретят, спасибо, – сказал я, с досадой открывая глаза. И увидел, что Дилька решительно встает, пинком отодвигает мои колени – я убрал машинально, – обходит дядьку и шагает к тамбуру. – Диль! – сказал я. Она дернула плечом, подошла к двери, дернула дверью, дверь сыграла туда-сюда, но поддалась – и Дилька вышла в тамбур. А поезд начал торможение. Я вскочил, рванулся к проходу, спохватился, подцепил с пола пакет с продуктами и перешагнул через дядьку, который зашевелился и, улыбаясь, сказал: – Диля, значит. Ну и ты, получается, не Сережа. Я, не обращая внимания, бежал к дверям, за которыми совсем ничего не было видно. Если Дилька пошла в другой вагон, ее же сдуть может под колеса на мостике этом скользком, вот дернется электричка… Электричка дернулась и со стоном затормозила. Я с трудом удержался на ногах, схватившись за алюминиевую ручку, она потащила меня в тамбур, я влетел в сырой холод и увидел Дильку. Она рисовала пальчиком на запотевшем стекле входной двери. А если откроется, дура? Понятно, что не должна, что машинист сам двери раздвигает, – но всякое же бывает. – Ты чего упорола? – спросил я, сдерживаясь. Дилька дернула плечом не оборачиваясь. На стекле была нарисована лошадка. Голова и передние ноги красиво – Дилька здорово наблатыкалась их царапать, – а задние ноги криво. Я понял, что она опять ревет и ничего не видит из-за слез. Подошел поближе, вздохнул и сказал: – Диль. Что случилось? – Ничего, – сказала она и заскулила, уткнувшись лбом в стекло. По нему потекло – то ли слезы брызнули, то ли конденсат перешел в новое агрегатное состояние. Я испугался, присел, взял ее за локти и повторил: – Что случилось, а? У тебя болит что-то? Или соску… Я осекся, не надо было дом вспоминать, раз уж она не вспоминала. Дилька не заметила. Она повернулась ко мне, за очками по Байкалу, и сказала на всхлипах: – Он воняет. И щипется. А ты глаза закрыл. – Кто щипется? – спросил я ошалело. Сообразил и вскочил, чтобы бить козлу морду, пусть он и тяжелее меня в два раза. И тут электричка как-то совсем неловко, зарываясь носом, остановилась. Я чуть не сшиб Дильку наземь, а двери с шипением раздвинулись, ввалив в тамбур фургон стылого ветра. За дверьми были ночь, деревянная платформа и угол невысокого здания, подсвеченный фонарем так сильно, будто заштукатуренная стенка прорезала толстый черный пластик. Фонарь тихо звенел, еле слышно лаяла собака. Я отжался от стенки, испуганно спросил Дильку: «Цела?» А сзади сказали: – Молодые люди, далеко собрались? Я похолодел, поняв, что вот гопы нас и подкараулили, и быстро обернулся. Вплотную к нам стояли не гопы, к счастью, но ведь копы. Немногим легче. Оба сержанты. Один, низенький и молодой, смотрел через стекло в брошенный нами салон, другой, повыше и тоже молодой, даже прыщавый, разглядывал нас, поигрывая дубинкой. – Ну, собрались вот, – сказал я, сообразил, что этим лучше говорить все сразу, и торопливо добавил: – До Арска. – Билеты, – сказал прыщавый. Я полез в карман, протянул ему билеты и слегка поежился. В спину сильно дуло. Сержант опустил наконец дубинку и уткнулся в билеты. Я порадовался, что не стал жадничать и купил Дильке билет, все равно детский, недорогой. Иначе влетели бы вообще. Рано радовался. – Кто из взрослых сопровождает? – спросил милиционер, не отрываясь от билетов. Я хотел что-нибудь соврать, но что тут соврешь. – Нас встречают, дед уже на платформе стоит. – Несовершеннолетним без сопровождения взрослых нельзя, не в курсе, что ли? – спросил прыщавый. – Да мы уже сто раз так ездили, и в кассе никто не предупредил… – сказал я, лихорадочно соображая. Они, поди, деньги вымогают – насколько я помнил, все рассказы о полицейских проверках к этому сводились. Но я ж не знаю, сколько давать, как давать и надо ли давать. А вдруг хуже будет. И вообще, чего они меня проверяют, если у них там в вагоне настоящий маньяк-козлина едет. – Товарищ сержант, – начал я горячо, – там в вагоне, между прочим… – Документы… – перебил меня сержант, наконец поднимая глаза. Не понравились мне его глаза. Не то что утомленные – я бы тоже утомился всю жизнь по вагону туда-сюда болтаться, – а тусклые и недобрые. Но я все равно продолжил: – Там в вагоне извращенец какой-то едет, он к сестре полез, мы чего выскочили-то, в сером плаще… – Документы, я сказал, – повторил с той же интонацией сержант. Я хотел возмутиться и даже заорать, но в это время низенький что-то высмотрел за дверью, рывком отодвинул ее и ушел в салон. Ну, логично – каждый занимается своим делом: прыщавый меня шмонать будет, мелкий маньяка ловить. Ладно.