Он ненавидит это слово. Я знаю почему, но обещал не говорить. А от слова отказываться не обещал. То есть сперва Леха, конечно, поводит плечиком и смущенно улыбается. Тогда надо повторить: «Коала». Леха бубнит: «Ну хватит, ну все уже». А мы опять «коала» – и лучше одновременно в оба уха, стереоэффектом. Ну и тут начинается: – Ну уб-блют-тки, ну фто вы за парфывые уб-блюттки, ну профят ве ваф. Через минуту начинает мстить. Всякий раз по-разному, но в большинстве случаев не соскучишься. А теперь вот Леха что-то сам соскучился. На геометрии сидел тихий и печальный, на русском сидел такой же. На английском его спросили – он ответил тихо, печально и с фирменными запинками, получил верный трояк – хотя Киру за такой же ответ, честно говоря, и четыре ставят. А мне трояк с минусом, потому что нет справедливости на свете, и особенно в школе. Вот тут я его настроение заметил. Раньше не замечал, о своем думал. Было о чем подумать. А тут вижу – идет на место совсем траурный. Спросил потихоньку, что за дела. А Леха мимо прошел, сел и в парту смотрит. Я дождался перемены, подошел, спрашиваю: – Дома траблы? А у него бывали дома траблы. Да у кого их не бывает. У меня, думал я раньше. А тут такой вот траблище, и, главное, не поймешь, откуда растет и куда упирается. Леха головой слегка качнул и говорит: – Нормально. А что я, в душу лезть буду? – Ладно, – говорю, и пошел себе. Но Кира нагнал, спросил. Тот не удивился: – Так у него же родителей вчера в школу вызывали. – А что такое? – Да фиг знает – по учебе что-то. Типа если из троек не вылезет, в «А» переведут. – Ну здрасте, – сказал я расстроенно. А Кир продолжил: – А вообще я у тебя спросить хотел. – Это с какого? – Фигассе. Так твои же родители тоже там были. – Где были? – тупо спросил я, вспоминая. Не получалось у меня вспомнить – то есть получалось, но в глаза лезли красная кофта, болотный плащ и почему-то измазанная свеклой ложка – папа ею сегодня вместо вилки селедку под шубой ел. – Ну в школе, где. Насчет информатики, наверно. Не в курсах, что ли? Не в курсах – это было мягко сказано. Да и кстати, какого черта – я ту двойку давно закрыл четверкой и пятеркой, и вообще, непорядочно это – в журнал пару за поведение ставить. Мало ли что громко смеялся. Если Леха смешит, мне плакать, что ли? То есть не должны были родителей вызывать. А если уж вызвали, то почему родители мне об этом не сказали? Или они из-за этого вызова и психуют так? И намекают типа? Блин, не может быть. Были у меня двойки, и тот скандал с директором был из-за вызывающего поведения. Ровно все расходилось. У меня же родители все-таки, а не монстры. И не психи, как у Лехи, которого папаня бьет, а маманя жалеет, но бьет еще сильнее. У Лехи спрошу. Фиг я чего у него спросил. То есть спросил, конечно, но без особого толку. До последнего урока Леха как-то ловко оказывался далеко от меня. А на выходе из школы я его уже подкараулил. – Так что там было-то? – Где? – Ну, вчера, чего родителей тягали. Ты из-за этого такой загруженный? – Ага, щас. Не, ничего не было, живот весь день болит, аж в бошку отдает, – сказал Леха, морщась. – Думал, обделаюсь под доску. Слушай, я побежал, ага? Он и впрямь почти побежал, держа руку у живота. Логично, в принципе, у него дом – вот, рядышком со школой. А мне идти десять минут. А тренировка через час. А еще перекусить надо, ну и переварить для кучи. Так что я тоже почти побежал до дому, пытаясь понять, что в Лехе было не так. Не то чтобы я нацеленно про это думал – просто пока бежал, грел, ел-пил, сумку собирал, опять бежал, переодевался и бинты наматывал – все это время вертел в голове Лехино лицо-прическу-одежду-голос. Так нет, вроде все как обычно было… И довертелся. Леха сегодня не шепелявил. То есть на английском – как положено со всеми этими th, а когда со мной говорил – ни разу ни пришипнул. Или я забыл? Тут я чуть было себя совсем не забыл, потому что от великой задумчивости встал и опустил руки. В разгар спарринга. С Ильдариком – который вообще хороший парень, но дур-машина, без тормозов и меня на десять кило тяжелее. Ну и пропустил – ладно хоть не в подбородок, а в нос, и ладно хоть не вкладываясь. Мне хватило. Ну, все забегали, конечно. Михалыч меня мокрыми салфетками и какими попало словами обкладывает, пацаны сочувственно хихикают и спрашивают, сломан ли нос, а Ильдар, как кот ученый, бродит с виноватым видом и то оправдывается, то извиняется. А я разглядываю потолок, шершаво сглатываю и думаю о шипящих согласных. Михалыч салфетки снял, нос мне ощупал – я только ногами дернул – и свирепо сообщил: – Цел нос, жалко. – Чё это? – прогундосил я возмущенно. – Урок бы хороший был. Сроду бы руки в ринге не опускал. А теперь урок не впрок, цел, казёль, и невредим… Молчи! Ты должен вот этого движения, – он показал, – опущенных рук, поднятого подбородка, своей глупости и расслабухи – больше самого страшного противника бояться. Я тыщу раз объяснял: контролировать противника – ваша задача, контролировать себя – ваша жизнь. А тебе жизнь недорога, и, пока настоящей боли глупостью себе не нахлобучишь, блин, полный загривок, так и будешь ручонки опускать, пацифист, блин. – Не буду. – «Не буду». В следующий раз лично тебе добавлю, понял? – Понял, – сказал я. – Сергей Михалыч, а как вы думаете, если человек шепелявит – это может за день пройти? Михалыч отступил на шаг назад и протянул, внимательно меня рассматривая: – О-о… Поражение коры. Врача вызвать? От врача я отбрехался, от провожатого тоже, но тренировка на этом для меня закончилась. Надолго, до апреля: Михалыч в каникулы срывался на республиканские сборы. Вот вечно так: когда совсем невмоготу, тренировки пополняются дополнительными заданиями и играми на выходных, а втянешься – начинаются сборы, болезни и прочие уважительные сачкования. Зато выкраивался дополнительный кусок времени до похода за Дилькой. За компом посижу, пока над душой никто не стоит. У подъезда я чуть тормознул – увидел нашу машину. У нас хорошая машина, пусть и с неприличным названием – «Hyundai». Папа вечно шутит про нее, когда мамы рядом нет. Но и любит машинку. Она быстрая, вместительная, надежная, как зубило (это папа так мастера из автосервиса пересказывал), – и настолько недорогая, что нам по кредиту за нее всего два или три взноса осталось. Так что зря мама на отца ругалась, показывала два пальца, в смысле: «У тебя двое детей!» – и кричала, что, случись опять кризис, с голоду помрем. Не померли. Хотя если у папы нынешний аппетит сохранится, я ни за что ручаться не буду. Но вопрос не в аппетите, а в том, что́ наша машинка делает у подъезда. Если родители на работе, тачка должна быть рядом с одним из папиных объектов, а если приехали пораньше – с учетом последней ерунды не удивлюсь, – то на стоянке, мы место там выкупили, когда машину оформили, близко и удобно. Ну, посмотрим. Я с порога окликнул родителей. Никто не отвечал, одежды-обуви их в прихожей не было. Ну, может, в магазин или к соседям забежали, чтобы еще куда-нибудь на машине тронуться. О том, что машина стоит у подъезда, потому что сломалась, как все время ломается китайский гроб на колесиках у дяди Ромы, думать не хотелось. Лучше в тырнет сбегаю. Я включил компьютер, поставил чайник, вернулся к компу и ругнулся. Монитор предлагал ввести пароль. Опять запаролили. С родителями такое случалось – как правило, когда у меня падали оценки или мама с папой с какого-то перепугу в очередной раз решали, что я слишком много времени провожу за компом, или мало читаю, или пропускаю тренировки и даже занятия по гитаре. Без последней заботы я бы влегкую обошелся – музыка абсолютно мое дело, в которое я попросил бы никого не соваться, даже родителей. Я бы и без всего остального обошелся, я взрослый человек, мне четырнадцать лет, в мои годы… ну и так далее. Но родители почему-то не верили и придумывали все новые и новые пароли. Потом ситуация успокаивалась – до следующей вожжи. Я вздохнул, нагнулся над клавиатурой и, не садясь, попробовал все пароли, которые помнил, – к счастью, число попыток было неограниченным. Да иначе папаня сам попал бы, с его-то привычкой всякий раз придумывать пароль из новой области знаний и никогда ничего не записывать. Пока попадал я. Через полтора часа надо было выходить за Дилькой – и время бессмысленно уползало сквозь пальцы. Я вбил последний неправильный вариант, зарычал и набрал маму. Длинные гудки. И еще что-то. Я отнял трубку от уха, нахмурился и прислушался. В спальне заливался кусок какой-то симфонии, поставленный мамой в качестве звонка.