– Потому что он ниже ростом, чем Лой. Наша цель сложнее. – Значит, Оксане достался Лой? – Очевидно, да. На этом полу я постепенно перестаю чувствовать локти и колени. – Умираю, хочу в туалет, – говорю я через некоторое время. – Ну так сходи, – отвечают Чарли. – Куда? – Да куда угодно. Хоть на пол. – Польется сквозь доски. На Толю. – Ну тогда в коробку из-под сэндвичей. – В ней нет места. – Оно появится, если вынуть сэндвичи. – Ладно. Только не смотри. – Блин. Ева. Можно подумать, нам интересно. Когда я заканчиваю свои дела, то обнаруживаю, что Чарли сожрали все сэндвичи и полплитки шоколада. – Что за нафиг? – интересуюсь я, застегивая штаны. – Профилактическая мера. Мы не хотим, чтобы в самый ответственный момент ты стала дергаться и говорить, что тебе надо посрать. – Иди нафиг, Чарли, это просто твоя жадность. А вдруг приспичит тебе? – Самоконтроль. У нас в России нет этой привычки немедленно удовлетворять свои желания. Доедай шоколад. – Премного благодарна. – Не за что. – Чарли поворачиваются ко мне с гнусной ухмылкой. – Просто тебя бесит, что мы развлеклись с твоей девушкой. – Это все уже история, Чарли. А сейчас нам надо выполнить работу. Голос мой спокоен, но внутренности сводит от страха. Я уже перестала даже думать о том, что вмешается Тихомиров, что процесс кто-нибудь остановит. Он уже запущен. И сейчас мне хочется только одного – сделать дело и побыстрее свалить. Но, глядя наружу, я вижу, что задача будет не из легких. Число людей на площади растет прямо на глазах, они орут, теснятся, поют. Через час Красная площадь будет битком забита. То и дело над толпой, вычерчивая мокрую дугу, пролетает снежок, встречаемый радостным визгом и смехом. Издалека доносятся обрывки приветственных возгласов, хлопки петард и басовая пульсация последнего хита Димы Билана. – Ты не знаешь, как мы будем отсюда выбираться? – спрашиваю я. – Толя выведет. – То есть как доехать до того дома, где мы останавливались, тебе известно? – Да. – Чарли, ну расскажи же. Какой план отхода? – Толя все знает. В данный момент нам нужно, чтобы ты делала свою работу и отслеживала боковой ветер. Я осторожно пододвигаюсь к правому из двух окошек без стекол, следя за тем, чтобы снизу не было видно ни меня саму, ни пар из моего рта, и осматриваю в трубу нашу линию огня. Патрон «Лапуа» полетит под снижающимся углом над крышей музея на высоте меньше полуметра от снежного покрова на ней, дальше – между двумя монументальными зданиями девятнадцатого века, пересечет две площади и декоративный сквер и найдет свою цель возле украшенного колоннами входа в Большой. В люпольдскую трубу я смотрю, как люди чуть не в полумиле от меня по очереди проходят через двери театра в вестибюль. Оптика настолько качественная, а вечерний воздух настолько морозен и чист, что я различаю выражения их лиц. Я даже могу прочесть афишу сегодняшнего спектакля. «Щелкунчик». Я отрываюсь от трубы, и все вновь становится миниатюрным, а Большой превращается в белый спичечный коробок вдалеке. В четверть восьмого наш координатор вновь на связи. – Цели – на маршруте, в десяти минутах от места. Эхо, Чарли, готовность номер один! – Готовы. Чарли заряжает винтовку – щелчок затвора почти не слышен – и устраивается, готовясь к стрельбе, а я на пару секунд перевожу трубу на покрытые снегом кусты в полукилометре от меня. Все неподвижно, ни единая веточка не шелохнется. У нас идеальные условия, полный штиль. Я пытаюсь успокоить сердце. Вдох, считаю до четырех, выдох, считаю до четырех. Вдох… Не помогает. Сердце колотится о ребра, во рту пересохло, а от глазения в «Люпольд» уже шею ломит. Я сканирую район нанесения удара. Подход к театру уже очищен от публики. Левая и правая двери закрыты. У центральной двери ожидает делегация из трех мужчин и одной женщины. – Уточнишь дистанцию до средней двери? – просят Чарли. – Семьсот четырнадцать и девять десятых. – Цели приближаются. Прибудут через две минуты. Я чувствую, как Чарли подстраиваются к винтовке, приклад – к плечу, щека – к прикладу, глаз – к прицелу. Несмотря на наушники, мне слышно их медленное, хорошо контролируемое дыхание. – Машина остановилась. Максимальная готовность. Стечкин выбирается из машины первым и пару мгновений стоит рядом, пока выходит Лой. Когда они идут к театру и поднимаются по боковым ступеням, их не видно за телохранителями. – Подожди до дверей, – говорю я Чарли. – Они остановятся для рукопожатий. За колоннами группа передвигается быстро. Стечкин с его асимметричной ковбойской походкой и немыслимая блондинистая шевелюра Лоя то и дело мелькают в моем поле зрения. Подойдя к делегации у дверей, оба останавливаются. Профиль Стечкина виден отчетливо. – Огонь! – негромко произношу я на удивление спокойным голосом, но Стечкин вдруг пропадает из виду. И тут мы слышим, как где-то под нами раздается частично заглушаемый нашими наушниками звук, похожий на петарду, и вслед за ним топот ног по лестнице. Я замираю, Чарли оборачиваются, и им в грудь врезается автоматная очередь. Сзади нас с оружием наготове стоят трое мужчин в полевой форме ФСБ. Из-за их спин появляется четвертая фигура, явно женская, в черной лыжной куртке и лыжной маске. Подойдя к Чарли, которые корчатся, задыхаясь, в расползающейся луже крови, она снимает маску и достает «макаров». – Это тебе за Кристину, сука, – говорит она и выпускает единственную пулю прямо в переносицу Чарли. Потом переводит холодный взгляд от трупа на меня. – Ева. – Даша. Эфэсбэшники помогают мне подняться. Меня так трясет, что я едва удерживаюсь на ногах, и, когда в переполненную людьми восьмигранную комнату входит Вадим Тихомиров, я просто стою, тупо на него уставившись. – Мертва? – спрашивает Тихомиров Дашу, указывая на Чарли, и та кивает в ответ. – Тогда мы в расчете, – говорит он ей. – В расчете, – отвечает Даша, расстегивая куртку, убирая пистолет в кобуру и кидая мне бледную, натянутую улыбку. – Всем спасибо, и пока. Тихомиров склоняет голову. – Прощайте, госпожа Квариани. Когда она уходит, у Тихомирова звонит телефон. Он сначала слушает, потом что-то невнятно бормочет и качает головой. – А где Воронцова? – обращается он ко мне. – Не знаю. – Я считал, что мы вычислили, где будет вторая огневая точка. Там сейчас работает наша группа, но они никого не обнаружили. Она жива, говорю я про себя. Она жива. – Хорошая новость состоит в том, что Лой и Стечкин – в театре, целы-невредимы, – продолжает он. – А как вы узнали, что именно они будут целями «Двенадцати»? – спрашиваю я. – Это было очевидно. Я сразу понял, как только получил вашу записку. За которую, кстати, я очень вам благодарен. Вы проявили отвагу и ум, на большее я не мог и надеяться. Он протягивает руку, и я – памятуя о навевающей грусть фигуре Чарли, лежащей в крови перед нами, – пожимаю ее. – А сейчас, пока мои люди здесь все зачищают, я отвезу вас в безопасное место. Я спускаюсь следом за ним по лестнице, проходя мимо бездыханного тела Толи. На первом этаже Тихомиров открывает мне дверь, но, нахмурившись, вновь закрывает ее. – Давайте предположим – чисто теоретически, – что никакой второй точки не существует. Что вся эта идея с двумя снайперами с самого начала была лишь уловкой. Отвлекающим маневром, который скормили вам из-за подозрений, что вы можете оказаться подсадной уткой ФСБ. Что тогда? Я пытаюсь собрать воедино свои рассыпающиеся от шока мысли. – Тогда, наверное, два момента. Во-первых, ваше вмешательство доказало им их правоту – то есть я – информатор. А во-вторых… – Продолжайте, Ева. – Во-вторых…