– Ну давайте же, не тяните, – бормочет Оксана. В итоге нас потчуют полномасштабным порношоу втроем. Зрелище довольно удручающее. Лой не участвует, он с барственным видом восседает в своем кресле. Когда одна из женщин в порядке эксперимента пробует помахать перед его носом блестящим страпоном, он раздраженно отмахивается крошечной, как у ребенка, ручкой. Следующий план – спальня тех же дорогих расцветок. Огромных размеров кровать покрыта золотым покрывалом. В кадре появляются женщины, за ними – Лой. Он приказывает им лезть на кровать, где они сначала принимаются без особого энтузиазма прыгать, а потом замирают, приседают и дружно мочатся на золотое покрывало. Лой глядит на них со своего кресла, прищурившись, словно наблюдать за ними – скучная, но важная часть президентских обязанностей. По ходу дела одна из женщин теряет на высоких каблуках равновесие, накреняется вперед и соскальзывает с кровати в потоке мочи. – У нее теперь все волосы в моче, – говорят Чарли. – Фу-у! – И замшевые туфли загублены, – добавляет Оксана. – Очень симпатичные. Точнее, были симпатичными. – «Прада». В Париже у меня было две пары. Одна бежевая, другая антрацитовая. – А эта девочка слева писает уже секунд семьдесят, – говорят Чарли. – Ей бы сняться в «Минуте славы». Наконец, слава богу, сцена подходит к концу. – Ну вот! – протестует Оксана. – На самом интересном! В зале зажигается свет, и Ричард обводит нас взглядом. – Я рад, Вилланель, что ты получила удовольствие, но съемка велась не для развлечения. Этот короткий ролик повлиял на мировую историю сильнее, чем любое политическое событие или решение за последние десять лет. Этот козырь, этот kompromat позволил Стечкину рулить Белым домом, как ему вздумается. И не просто рулить, а катастрофическим образом кардинально изменить всю политику. А Российская Федерация, которой он руководит, словно римский император эпохи упадка, погрязла в закоснелости и коррупции. Я говорю вам это, поскольку мне нужна ваша вера в то, что мы здесь и сейчас пытаемся осуществить. Новый мир, о котором мы мечтаем, недостижим демократическим путем, эти грезы пора похоронить. Требуются решительные действия, и вы трое будете в них главными героями. Ваши цели – Рональд Лой и Валерий Стечкин, президенты Соединенных Штатов и России. Завтра они должны умереть. – А девушки? – интересуются Чарли. – Какие девушки? – Из фильма. – А что с ними? – Нам не надо их убивать? – Разумеется, нет. – Уф! – А когда мы пройдем подробный инструктаж? – спрашивает Оксана. – До завтра времени уже почти не остается. А ведь нам нужно произвести рекогносцировку на огневых позициях, подготовить оружие, всякие прочие дела. – Все проверено и подготовлено. Об этом не волнуйтесь. Завтра вас доставят на позиции, там вы найдете все необходимое, а финальные детали – уже на месте. Так что выспитесь как следует. Выспитесь. Легко сказать. Я лежу спиной к Оксане, которая обвила меня рукой и зарылась лицом в мои волосы, и пытаюсь разглядеть хоть проблеск надежды в том, что нас ждет. – Я знаю, почему они решили меня привлечь, – говорю я. – Если все сорвется, они смогут указать на меня – якобы это, мол, все МИ-6. Я – их алиби. – Ну-у. Кроме того, взять тебя – это единственный – и лучший – способ заполучить меня. – Просто хотелось бы, чтобы существовал хоть какой-то выход. – Но его нет, pupsik. И все равно нажимать на спуск придется не тебе. – Знаю. Но я хочу, чтобы мы остались вместе. И не в гробу или на пожизненном сроке. – Мы пока не в гробу. – Пока – нет. Она напрягает руку и прижимает меня к себе. – Верь мне, pchelka. – Я верю. И я тебя люблю. – Я тоже тебя люблю. А теперь спи. Проснувшись утром, я не обнаруживаю ни ее самой, ни ее одежды. Я шагаю по коридору, заглядывая во все незапертые комнаты, но она исчезла, и на меня наваливается отчаяние. Завтракаем только мы с Чарли. Молча. Они с жадностью поглощают еду. Я еле впихиваю в себя рогалик с джемом и кофе. После завтрака никто за нами не приходит – лишь обычные здесь безликие фигуры перемещаются между офисами. Мы сидим в ресторанной зоне и смотрим в окно. С тех пор, как мы въехали в Москву, снег еще ни разу не шел, и небо сейчас – цвета холодной, глубокой синевы. С подоконников на фасаде свисают сосульки. – Нужно подготовить и сложить зимнюю экипировку, – говорят Чарли. – Термобелье, перчатки, шапки, все вот эти дела. Не исключено, что на позиции придется лежать часами. Они правы. Я собираю все самое теплое из того, что мне выдали, а остальное оставляю в комнате. У меня нет иллюзий, что я сюда когда-нибудь вернусь. Время тянется. Приносят обед, мы его съедаем. Меня подташнивает от дурных предчувствий, но аппетит Чарли неубиваем. После обеда они складывают руки на груди и смотрят на меня. – Ведь это ты убила Антона? – Чарли, какого хрена? – Мы знали его гораздо лучше, чем ты. Он никогда особо не пил. Ему была противна даже мысль об утрате контроля. – Извини, но это просто глупо. – Я качаю головой. – Нет, ну правда, зачем мне его убивать? И главное – как? – Как – я не знаю. Но что именно глупо – мы тебе скажем. Глупо – верить, будто он вылакал полбутылки бренди и свалился с платформы. С ним бы это не могло произойти. – Слушай, я не знаю, что с ним случилось, ладно? Тема закрыта. Чарли улыбаются. – Ева, мы не будем ничего говорить. Просто хотим, чтобы ты знала, что мы в курсе. Хорошо? – Как хочешь, Чарли. Глава 11 За нами приходят ближе к концу дня, когда свет за окном уже начинает тускнеть. Это – Ричард, на котором нелепо смотрится российская армейская шинель, молодой парень в кожаной куртке, с холодным взглядом и автоматом через плечо и мужчина постарше в мятом пальто и с чем-то вроде шахтерской каски в руках. Ричард приветствует нас и представляет Толю и Геннадия. – Все готовы? – спрашивает он, и мы с Чарли киваем в ответ. С пересохшим от предчувствий ртом я иду за ними до конца коридора, где Ричард набирает код и вызывает лифт. Мы молча спускаемся в подвал – два этажа вниз от первого – и выходим в холодный мрак. Ричард нажимает на выключатель, и я вижу, что попала в пыльную, пропахшую сыростью пещеру Аладдина, полную пустых коробок, электрогенераторных блоков, стройматериалов, приставных лестниц, ржавеющих холодильников и дорожных кофров, и отчетливо слышу, как среди всей этой свалки шныряют крысы. Вслед за Ричардом мы пробираемся через кучи рухляди и подходим к стальной двери, встроенной в центральную колонну. Он поворачивается к камере с функцией распознавания лиц и толчком открывает дверь. Впереди – железная спиральная лестница, спускающаяся во тьму. Щелчок, и перед нами загорается, помигав, непрерывный ряд неоновых ламп. Ричард с Геннадием идут впереди, мы с Чарли – за ними, а замыкает шеренгу Толя. Ледяной, пропитанный сероводородом сквозняк усиливается по мере нашего спуска, и я с благодарностью думаю о термобелье и зимней экипировке. В конце концов мы ступаем на бетонный пол. Ричард достает из кармана фонарик, а Геннадий включает свой – на только что надетой шахтерской каске. Мы бредем за ними в темный туннель, различая в свете их фонарей покрытые каплями воды стены и железный настил, из-под которого доносится звук хлещущей воды. Здесь адский ужас и страшная вонь. – Что это за место? – шепотом спрашиваю я. – В народе его называют изнанкой мира, – отвечает Ричард. – Вода, чей звук ты слышишь, – это река Неглинка, отведенная под землю в восемнадцатом веке. Здесь внизу – целая сеть туннелей, канализационных труб, водостоков. В давние времена у КГБ тут были свои посты перехвата информации. Геннадий работал на одном из них. Он – один из немногих оставшихся krotov, которые знают эту сеть как свои пять пальцев. – Тут можно так заблудиться, что тебя не найдет никто и никогда. – Луч фонаря на каске Геннадия скользит по семье сероватых, растущих из-под кирпичей грибов. – Я встречал здесь скелеты. В основном – со сталинских времен. Их можно узнать по отверстию в задней части черепа. – Господи Иисусе! – Иисус никогда сюда не спускался, – мрачно произносит Геннадий. Туннель резко обрывается, и мы оказываемся в зале под сводами из выцветшего кирпича, освещенном цепью маломощных лампочек. По всей длине зала над глубоким каналом, по которому течет речка, протянуты железные мостки. Я в потрясении замечаю группу мужчин и женщин, продвигающихся в темноте вдоль стены. – Кто это? – спрашиваю я Геннадия. Он пожимает плечами. – Наркоманы, бывшие зэки, отшельники… Некоторые живут здесь месяцами. В группе примерно человек двадцать. Бледные, неопределенного возраста силуэты – кто-то в потрепанном пальто, кто-то в старой форме, – они смотрят на нас с безразличием. Худощавая молодая женщина с измученным лицом изобличающе указывает на меня пальцем, кривя губы в безмолвном гневе. Вид людей, живущих в подобном месте, меня потрясает, но Чарли, похоже, это ни капли не трогает. Может, дело в том, что после Бутырки удивить чем-то уже невозможно. Направляемые лучом от налобного фонаря Геннадия, мы идем по узкому настилу над каналом. Со сводчатого кирпичного потолка свисают сверкающие сталактиты. Время от времени с них в реку падают капли, и их звук гулко отдается в окружающей нас тишине. Так мы бредем минут десять или даже больше, и тут я вдруг обращаю внимание на отдаленный шум какого-то потока. Его громкость с каждым шагом усиливается, пока мы не доходим до его источника – водопада: через борт канала река каскадами низвергается в бассейн, расположенный метрах в пяти внизу.