– А что ты ему скажешь? У нас нет никакой полезной информации. Кого, где, когда, за что – нам ничего не известно. – Ты права, это так. Мы знаем лишь дистанцию. А это не слишком информативно. – Как думаешь, Стиляга с Имбирем в курсе, кто цель? – Им это ни к чему, так что нет, думаю, не в курсе. Они просто старые армейские кореша Антона. Я, кстати, сомневаюсь, что и ему было что-нибудь известно. – А ведь это уже скоро. – Почему ты так думаешь? – Потому что я знаю, как работают «Двенадцать». Все выстроено так, чтобы ты не шатался без дела. Время на подготовку дают, но не очень много, поскольку чем дольше исполнитель ждет, тем выше риск, что возникнут проблемы с безопасностью. Полагаю, это должно произойти где-то в течение пары дней после того, как мы отсюда улетим. – Значит, времени терять нельзя. – Да, pupsik, нельзя. Поэтому кончай трепаться и иди ко мне. Глава 10 Вертолет прилетает за нами в полдень. На борту – двое полувоенного вида парней с пистолетами на поясе. Они спрыгивают с вертолета, бегло кивают Стиляге и Имбирю, прочесывают всю платформу и потом конвоируют нас на борт «Суперпумы». Когда мы, разворачиваясь, поднимаемся в воздух, мною вдруг овладевает тревога – а вдруг неспокойное море вынесет сейчас на поверхность труп Антона с раскинутыми в стороны руками, и я пристально вглядываюсь вниз. Но там ничего нет, никаких улик – лишь уменьшающиеся фигурки Стиляги и Имбиря на платформе да серые морские просторы. В Остенде наши конвоиры не спускают с нас глаз и в ускоренном порядке проводят через проверку безопасности и паспортный контроль к взлетной полосе, где заправляется ожидающий нас «Лирджет». На взлете я беру Оксану за руку, сжимаю ее и еще долго потом не отпускаю. Как я и предполагала, мы направляемся в Москву. Гул двигателя еле заметен, но мне не до разговоров – я вся на нервах. Перед лицом опасности мы с Оксаной – полные противоположности. Я просчитываю возможные последствия, и они ввергают меня в ужас, а Оксана реагирует на нависшую угрозу легко – со стороны практически незаметно. Пока ее тело готовится к действию, разум сохраняет полное спокойствие. Скорее всего, то же самое можно сказать и о Чарли, которые сидят, откинувшись на своем месте, жуют резинку, которую каким-то образом добыли у наших конвоиров, и старательно нас игнорируют. – Ты в порядке? – спрашивает Оксана. Я киваю. Столько всего нужно сказать, но я не могу. – Ты рада, что уехала со мной из Англии? Я касаюсь пальцем ее щеки. – Разве у меня был выбор? – Я знаю, что для тебя лучше, pchelka. Ты только верь мне, хорошо? Я в курсе, что была эта история с Чарли, но все равно, правда, верь мне. – Теперь я начинаю беспокоиться. Тебе известно что-то, чего не знаю я? – Ничего. Я просто говорю. Как бы дело ни обернулось. – Блин, Оксана! Колись. – Ничего такого я не знаю. Просто говорю. Верь мне. Верь в нас. – Мне очень страшно. – Знаю, детка. Страх страхом, но надо делать задуманное. Еще на платформе я после завтрака тайком оторвала клочок пустой страницы «Птиц Северного моря» и, капнув медом, приклеила его к последней странице паспорта. Теперь, когда мы уже в самолете, я достаю добытый в суровых боях карандаш и пишу записку, где вместо заголовка – заученный мною телефон. В записке я прошу человека, который ее прочтет, срочно набрать этот номер, поскольку речь идет о безопасности государства, и передать генералу Тихомирову следующее сообщение: 2 стрелка, на этой неделе, дистанция – 700 м. Незадолго перед снижением один из наших конвоиров собирает паспорта и скрепляет их вместе резинкой. Круги, которые мы накручиваем над Москвой, кажутся мне бесконечными, и когда в Шереметьево мы направляемся в терминал, меня тошнит от постоянного страха. Если конвоир заглянет в паспорта – а он запросто может – это конец. Если повезет, то просто пуля в затылок. О других вариантах мне думать пока не хочется. В терминале нас по ускоренной процедуре проводят через ВИП-зал. Там дежурят два офицера: женщина постарше с крошечными гранитного цвета глазками и бритоголовый парень помоложе в фуражке с высокой тульей, которая велика ему на пару размеров. Наш полувоенный спутник достает из кармана паспорта, снимает резинку и вдруг – перед подачей верхнего паспорта – бегло его пролистывает. У меня начинают трястись колени. Думаю, я жутко побледнела, поскольку Оксана, обняв меня, интересуется, все ли со мной в порядке. Кивнув в ответ, я вижу, что меня подозрительно разглядывает второй от «Двенадцати». – Запоздалая реакция, – заикаюсь я. – Аэрофобия. Жутко перенервничала. – Давайте их все сюда, – командует женщина с гранитными глазами. Судя по бейджику, ее зовут Лапотникова Инна. Она берет паспорта, открывает первый, поднимает глаза и подзывает Чарли. За ней – моя очередь. Я наблюдаю, как Лапотникова неторопливо листает мою фальшивку и, дойдя до последней страницы, на секунду замирает. Не меняя выражения лица, она читает записку и медленно переводит на меня взгляд, выразительно приподняв бровь. Я еле заметно киваю, она как бы между делом вынимает записку, а паспорт возвращает мне. Оставшиеся три паспорта она поручает коллеге, а сама не спеша выходит из комнаты. В первый миг у меня едва не подкашиваются ноги от облегчения, но тут мне приходит в голову, что она ведь может позвать службу безопасности. Или решить, что я – сбрендивший конспиролог. Тогда мне конец. Я чувствую, как по моей спине под внезапно раскалившейся одеждой сбегает капля пота. Я стараюсь выглядеть как можно беззаботнее, но Оксана сжимает мою руку. – Расслабься, – шепчет она. – У тебя такой вид, будто ты сейчас обосрешься. Когда офицер в большой фуражке отдает последний паспорт, возвращается Лапотникова. Не обращая на меня никакого внимания, она садится на свое место. Мне хочется сжать ее в объятиях. Все получилось. Я сделала все, что смогла, а остальное зависит от Тихомирова – не знаю, правда, сможет ли мое сообщение хоть чем-то ему помочь. Сомневаюсь. В Москву нас везут в том же «Порше SUV», но на этот раз за рулем один из наших конвоиров. Второй сидит на пассажирском месте с пистолетом на коленях – вероятно, опасается, как бы кто-нибудь из нас не попытался стащить его из кобуры. Я, как всегда, – между Оксаной и Чарли. Символичность подобного расположения не ускользает от Чарли – всю дорогу они сидят, подчеркнуто уставившись в окно. У Оксаны в предвкушении действия игривое настроение, ее пальцы то и дело лезут мне под свитер, бегают по моей талии, щекочут и пощипывают. – Ты слышала выражение «ушки на боках»? – шепчет она. Ближе к центру мы то и дело сталкиваемся с уличными заграждениями, перекрытыми дорогами и объездами. – Что происходит? – спрашиваю я водителя, когда скорость дорожного движения падает уже совсем до нуля. – Новый год, – отвечает он, раздраженно совершая разворот в три приема. – Но ведь это же не сегодня? – Я совсем потеряла счет дням. – Нет, послезавтра. Нас доставляют на двенадцатый этаж уже знакомого серого небоскреба и провожают в наши прежние комнаты. Я продолжаю бояться, это – фоновая эмоция, но главное мое чувство в настоящий момент – дикий голод. Завтра будь что будет, а сейчас я жду не дождусь ужина и последующей ночи с Оксаной в кровати нормальных размеров. Пока что мне и этого довольно. Опускаются сумерки, и внизу зажигается Москва. Новогоднюю подсветку уже включили, и город со всеми его улицами, церквями, небоскребами горит золотом, серебром и сапфирами. Глядя в окно, я мечтаю, как чудесно было бы побродить по улицам с Оксаной без груза тревог, страхов и мыслей о смерти, бездумно окунуться в ослепительный свет этого волшебства. За ужином Ричард обстоятельно расспрашивает нас об Антоне. Говорят большей частью Чарли, объясняя, что Антон, по единодушному мнению, вечером перебрал и свалился с платформы. – Ты, Вилланель, знала его лучше остальных. Как он тебе показался? – Все как обычно. Я никогда не была его фанаткой, но он профессионал, и все делал как следует. Организация, припасы, оружие – никаких накладок. Но однажды утром он вдруг просто не появился. – Ева? – Что я могу сказать? Я терпеть его не могла, но вслед за Оксаной могу повторить – все шло безупречно. – Лара? – Меня зовут Чарли. Но – да. Мы присоединяемся. Наверняка все дело в выпивке. Как-то раз, когда мы перед завтраком готовили кофе, он вышел в столовую с запашком изо рта. Мы, конечно, ничего ему не сказали, но… – А инструкторам сказали? – Они не спрашивали. А когда он исчез, нам не хотелось говорить о нем ничего плохого. Надеемся, нас ни в чем не обвиняют. Мы говорим правду. Я бросаю взгляд на Чарли. Они тоже смотрят на меня – смотрят невозмутимо, без ненависти, без ревности, словно хотят сказать, что мы квиты, и я еле заметно киваю им в ответ. – Кому вина? – оживляется Ричард. – «Шато Петрюс». – Ничего себе, опять? – восклицает Оксана. – Нужно же отметить ваше возвращение, – улыбается он. – Выпить за Новый год, и все такое. Думаю, в нашем скромном пристанище на Северном море об эту пору прохладно. – Он наполняет бокалы. – Удачи вам, дамы. – И нам тоже, – говорят Чарли. Следующий день тянется гнетуще медленно. Двенадцатый этаж нам покидать нельзя, мы можем лишь вышагивать взад-вперед, словно звери в зоопарке, вдыхая рециркулируемый воздух. Ни книг, ни газет, ни компьютеров, ни телефонов. Запас тем для разговоров у нас с Оксаной тоже временно иссяк, так что после обеда я большей частью сплю. После ужина Ричард ведет нас в кинозал, комнату с экраном почти во всю стену. – Фильм короткий и без звука, – говорит Ричард, когда мы рассаживаемся. – Но довольно-таки познавательный. Титров нет, только дата и счетчик времени. Немая панорама гостиничных апартаментов, снятых широкоугольной неподвижной – скорее всего, скрытой – камерой. Качество картинки – так себе, но видно, что это элитное местечко, где ночь может стоить несколько тысяч баксов. Цветовая гамма – пергамент и дуб, занавески – из кремового шелка, свет приглушенный. У мраморного камина сидят двое мужчин в костюмах со стаканами для виски в руках. Их нельзя не узнать. Один – президент России Валерий Стечкин, а второй – президент США Рональд Лой. У обоих щеки – будто нарумянены и припудрены, что характерно для людей, только что принявших на грудь. У дверей – третий мужчина с бдительной повадкой телохранителя. – А это не двойники? – спрашиваю я у Ричарда. – Ни в коем случае. Стечкин и Лой встают, ставят пустые стаканы на каминную полку и пожимают друг другу руки. Затем Лой провожает Стечкина до двери. Фильм обрывается, а потом возобновляется – с того же ракурса при еще более приглушенном освещении – на кадре, где в комнату входят три молодые женщины. Все – длинноногие блондинки, вид у них эффектный, но безучастно-обдолбанный. Лой откидывается на спинку кресла, кивает и что-то приказывает. Раздевшись и бросив вещи на свободное кресло, женщины принимаются целовать и ласкать друг дружке груди, утрированно закатывая глаза и симулируя страстные стоны.