– Я положила в холодильник шампанское. Откроешь его для нас? – Вилланель зевает, обнажая зубы. – Я, кстати, разрядила эту штуку. Свой – тоже. Ева проверяет оба пистолета. Все так и есть. Вилланель резко поднимается и потягивается, обнаруживая небритые подмышки. Потом достает из аптечного шкафчика ножницы и принимается стричь ногти на руках прямо в серую воду в ванне. – Мне казалось, тебя волновала криминалистика. – Я разберусь. И кстати о криминалистике: мне не помешало бы что-нибудь чистое. – В смысле, трусы? – Да. – А с собой принести не могла? – Я забыла. Извини. – Боже мой, Вилланель! Когда Ева возвращается, Вилланель стоит закутанная в полотенце и разглядывает себя в зеркале. Ева бросает ей трусы, но та поглощена созерцанием своего отражения, и трусы приземляются ей на мокрые волосы. Она берет их и хмурится. – Как-то они не очень. – Обломись. Других нет. – У тебя всего одни трусы? – У меня до фига трусов, но все одинаковые. Судя по лицу Вилланель, она пытается переварить эту информацию, но наконец кивает. – Так что, откроешь, наконец, шампанское? – Если скажешь, зачем ты на самом деле пришла. Ей отвечает ледяной взгляд. – Затем, что я нужна тебе, Ева. Потому что все изменилось. Прислонясь к стене гостиной с бокалом розового «Теттенже» в руке, Вилланель выглядит эффектно, излучая достоинство и женственность. Темно-русые волосы аккуратно зачесаны назад. Одежда – черный кашемировый свитер, джинсы, кроссовки – подобрана со вкусом, но в глаза не бросается. Ее можно принять за обычную молодую элегантную женщину, занимающуюся чем угодно. Но Ева чувствует ее дикую сторону. Готовность к жестокости, которая бьется, пульсирует за этой сдержанной внешностью. Сейчас этот пульс – лишь едва различимый шорох, но он все равно есть. – У тебя в холодильнике найдется десерт? – спрашивает Вилланель. – Что-нибудь к шампанскому? – В морозилке – торт-мороженое. – Можешь принести? – Иди, блин, сама и принеси. – Ева, kotik, я же твой гость. – Она вытаскивает из-за пояса джинсов «зиг». – И на этот раз он заряжен. Не произнося ни слова, Ева делает, что велели, но, обернувшись от холодильника, видит, что Вилланель поднимает пистолет и направляет на нее. В голове становится пусто, Ева падает на колени и изо всех сил зажмуривается. В ушах гремит тишина. Она медленно приоткрывает глаза и обнаруживает лицо Вилланель всего в паре дюймов от своего. Чувствует запах ее кожи, винное дыхание, шампунь. Трясущимися руками она протягивает Вилланель торт. – Ева, послушай. Мне нужно, чтобы ты мне доверяла, ладно? – Доверяла? Тебе? – Ева поднимается на ноги. Пистолет Вилланель теперь лежит на столе. Дотянуться до него ничего не стоит. Один хороший рывок, и… эта мысль еще даже не успевает оформиться в голове, как Вилланель наотмашь больно бьет ее по лицу тыльной стороной ладони. У Евы от шока перехватывает дыхание, она, пошатываясь, идет к дивану и садится. – Я сказала. Нужно. Чтобы ты. Мне. Доверяла. – Иди на хрен, – мямлит Ева, в ее щеке пульсирует боль. – Сама иди на хрен, suka. Вилланель смотрит Еве в лицо, потом протягивает руку и касается щеки. – Извини. Я не хотела делать тебе больно. Ева пожимает плечами, чувствуя на зубах вкус крови. Вилланель берет бокалы с бутылкой и присаживается на диван рядом с ней. – Ну же, давай поговорим. Я могу начать. Скажи, как тебе браслет? Понравился? – Очень. – Так… теперь ты. Ева смотрит на Вилланель. И видит, что та зеркально повторяет ее позу, ее осанку, ее манеру держать бокал. Если она мигает, то мигает и Вилланель. Если она шевелит рукой или подносит ее к лицу, Вилланель тут же зеркалит. Словно она пытается выучить Еву наизусть. Словно завладевает ею, украдкой, дюйм за дюймом, змеей заползая в ее сознание. – Ты убила Саймона Мортимера, – произносит Ева. – Практически отрезала ему голову. – Саймон… Это тот парень в Шанхае? – Ты даже не помнишь? Вилланель пожимает плечами. – Что я могу сказать? Наверное, в тот момент это показалось хорошей идеей. – Ты ненормальная. – Нет, Ева, это не так. Я такая же, как ты, только без чувства вины. Ну что, по торту? Несколько минут они сидят молча, отправляя ложкой в рот мороженое, шоколадную крошку и ледяные вишни. – Это было божественно, – полушепотом произносит Вилланель, ставя тарелку на пол. – А сейчас тебе надо очень внимательно меня послушать. Да, пока не забыла… – она достает из кармана джинсов дюжину девятимиллиметровых патронов и протягивает их Еве, – это твои. Ева заряжает «глок» и, не зная толком, куда его деть, засовывает за пояс джинсов на спине, где он ощущается как-то неловко. – Возможно, не лучшая идея, – говорит Вилланель. – Ну да ладно. – Она достает из кармана телефон, находит фотографию и показывает Еве. – Тебе знаком этот человек? Ева внимательно смотрит. Ему около тридцати, худощавый, загорелый, футболка хаки и песочного цвета берет десантника. Фотограф поймал его вполоборота, в прищуренных глазах – раздражение, одна рука приподнята, вероятно, чтобы прикрыть лицо. Позади – нечеткие силуэты военной автотехники. – Нет. Кто это? – Мне он известен под именем Антон. Раньше командовал Отрядом Е, который выполняет черные операции для МИ-6, а сейчас он мой куратор. В четверг он приказал мне тебя убрать. – Почему? – Потому что ты подобралась к нам слишком близко – под «нами» я имею в виду Dvenadsat. Когда Антон отдавал мне этот приказ, я лежала в частной австрийской клинике. Он пришел в палату навестить меня, а когда уезжал, в машине с ним сидел этот человек. Антон – слева. Снимок обрезан и плохо кадрирован, но изображение вполне различимо. Он сделан из окна здания, под которым – присыпанная снегом парковка. У пассажирской двери серебристо-серого «БМВ» – двое мужчин. Фигура слева одета в мешковатую черную куртку и стоит спиной. Лицом к камере в плаще и шарфе – вне всяких сомнений Ричард Эдвардс. Ева долго смотрит на снимок, не произнося ни слова. Чувствует, как внутри нее рушится все, во что она верила, словно айсберг схлопнулся и ушел под воду. Человек, который всего пару часов назад, одетый в розовую льняную сорочку, угощал Еву просекко, говорил, что тайная жизнь – ее призвание, этот человек согласился на ее убийство, а может, даже и сам отдал приказ. Тихомиров догадался. В тот момент, когда она спросила, не говорил ли Ричард об их подозрениях по поводу исчезновения Евтуха. И глаза офицера ФСБ расширились – всего на миг, словно он вдруг понял нечто, ускользавшее от него долгие годы. Вот тогда он и спросил ее о канарейке. Птичка, поющая в клетке глубоко под землей. Сквозь щели начинает поступать лишенный запаха смертоносный газ, и птичка замолкает – тугой маленький комок перьев. – Мне надо позвонить, – говорит Ева и, разыскав в завалах своей сумки карточку Хлои Эдвардс, набирает номер. Хлоя отвечает секунд десять спустя. По голосу похоже, что звонок ее разбудил. – Хлоя, это Ева. У меня один вопрос к сегодняшнему разговору. Но только строго между нами. – О, привет, Ева. Да, м-м… – Тот русский, о котором ты говорила. – Да-да. – Его, случайно, звали не Константин? – Э-э-э… Да! Думаю, да. Ух ты! Кто он? – Старый приятель. Как-нибудь познакомлю. – Было бы круто. – Только не говори папе, что я звонила, ладно?