— Конфликты? Да их происходило сколько угодно с месье Ришело! — Вы были с ним знакомы? — Так, шапочно. Он слишком занятой человек, чтобы интересоваться студентами. Тем более студентками… само собой разумеется. Да и вообще я избегала его. Когда я вижу стареющего донжуана… я держусь от него подальше. — Она скорчила гримаску. — Вот уж никогда бы не подумала, что он может покончить жизнь самоубийством. Но Поль сможет побольше рассказать о нем. Он знал его лучше, чем я. — Поль? — Поль Эрвуэ. Продавец из книжного магазина. Чудесный мужчина… — А Жюли Брюссо? — спросила Лейла, боясь, что молоденькая энтузиастка пустится в панегирики. — Ее-то я видела чаще. Она мне очень помогла. Когда мне потребовалось узнать, сколько времени семья Робино-Дюкло занимала дом на улице Оспис, то она много поработала в городских архивах. И даже сделала фотокопии. Честно говоря, мне и в голову не приходило, что она может покончить с собой. Амандина с растерянным видом тряхнула волосами. — А когда вы видели ее в последний раз? — В прошлый четверг. — Стало быть, накануне ее смерти… — уточнила инспектор Джемани. — Я заметила, как она свернула к Салодри, владению месье Ришело. Было довольно поздно… Что-то около двадцати трех часов. А я как раз возвращалась на велосипеде из Сен-Фарго, где бродячая труппа играла «Горбуна Франсуа» в замке «Гранд Мадемуазель»… Она остановилась, услышав звонок. — Это, должно быть, комиссар Фушеру, — с облегчением сказала Лейла. Ее удивило, что он и не подумал извиниться, войдя в комнату. Она отметила тревогу на его лице. — Вас задержали? А мы уже практически закончили. — Прекрасно, — отозвался он с отсутствующим видом. Он не включился в беседу, и она как ни в чем не бывало продолжила: — Итак, вы встретили мадам Брюссо едущей в машине из Сен-Совера, мадемуазель? Она не остановилась, не заговорила с вами? — Не думаю, что она меня узнала, поскольку ехала довольно быстро и даже чуть было не задела меня на повороте. Если бы я могла предвидеть… Она умолкла, вдруг оробев от сбивающего с толку молчания комиссара. Лейла Джемани попыталась расшевелить начальника: — У вас есть вопросы? — Нет, — сухо отрезал он. — Ну что ж, мадемуазель Фолле, остается пожелать вам всего хорошего и поблагодарить за сотрудничество, — заключила несколько выбитая из колеи Лейла. — Что случилось? — обратилась она к Фушеру, как только они вышли. — Ничего, что касается нашего дела, — лаконично ответил он. Ничего, чем бы он мог с ней поделиться. Она спрятала свое разочарование за маской официальности. — В таком случае предлагаю нанести визит продавцу книжного магазина, который, по словам свидетельницы, хорошо знал Ришело. Жан-Пьер Фушеру с видимым усилием воспрянул: — Что за продавец? Как его зовут? — Поль Эрвуэ, улица Гро-Бонне. Специалист по монографиям девятнадцатого века. Он наладил передатчик в музее. Она заметила его секундное колебание. — К нему мы зайдем попозже, — решил он. — Я возвращаюсь в Туро. И прежде чем она успела отреагировать, повернулся, предоставив ей строить догадки. Глава 10 В артистической уборной возле замка Алиса Бонне, приблизив лицо к овальному зеркалу, всматривалась в него. И только кремы, карандаши, баночки с притираниями, флаконы, разложенные на гримировальной палитре, служили экраном между ней и ее отражением. В каждом спектакле ее лицо, разукрашенное гримом, принимало оттенки бегонии и голубого садового вьюнка. Но сейчас она была без прикрас, с отмытыми ресницами, и глаза ее стали такими, какие подарила ей мать. Она побаивалась этих минут перед зеркалом, от которого актеру никуда не спрятаться. Один из ее коллег по турне так и проводил все вечера в прострации перед коробочкой с гримом, обхватив голову руками. Она легонько прошлась двумя пальцами по еще гладкой поверхности щек. Под безжалостным светом голых лампочек отметила предательскую морщинку между бровей. Она всмотрелась. Ничего не поделаешь. Несмотря ни на что, нужно сохранять ясный взгляд, самоуверенную улыбку. Проведя большую часть жизни в переодевании, она впервые испугалась, что не сможет притворяться и дальше. Та репетиция с Амандиной Фолле была ошибкой. Ей следовало придерживаться раз и навсегда установленного правила: работать одной со своими аксессуарами. Но девушка так настаивала… Алиса спросила себя, почему все-таки она уступила: роль Анни и так ей не подходила, и не стоило переиначивать текст Клодины. Вполне возможно, что она воспользовалась случаем на несколько минут стать другой, обо всем позабыть… Положив голову на ладони, актриса вновь прильнула к зеркалу и отважилась посмотреть себе прямо в глаза. Не осталось и следа прежнего наваждения. Она опять могла менять их выражение. Немало труда приложила она, пока овладела искусством менять маски. Именно это и помогало ей жить. Однако под кажущейся легкостью вживания в чужой образ скрывался глубоко запрятанный бунт, временами прорывающийся наружу, следствие так грубо прерванного детства… Одиночка и фрондерша… На память пришли эпитеты, которыми награждали ее учительницы, когда обуздывали ее приступы гнева, слова университетских преподавателей, отчаявшихся втиснуть ее поведение в общепринятые нормы. Как объяснили школьные психологи, своим поведением она обязана удару, который нанесла ей смерть матери. Мать — какая мелодичная сила звучала для нее в этом слове!.. Провал на экзамене на степень бакалавра Алиса восприняла как личное поражение. Оставшись вместе с братом Арманом на попечении бабушки после кончины матери, она в восемнадцать лет взбунтовалась: либо ей позволят учиться на актрису, либо она уйдет из дома. Арман, которому грозила утрата авторитета старшего брата, попытался мягко уговорить ее: — Сперва сдай экзамены… Их бабушка вмешалась весьма неумело: — Алиса, не этого хотела твоя мать… Она вспылила: — Это ты так считаешь. Но никто не знает, чего хотела бы моя мать, поскольку ее уже нет в живых. Зато я знаю, чего хочу: стать актрисой. — Пересдай экзамены… — настаивал Арман, раздраженный ее сопротивлением. — Так будет лучше для тебя. — Никогда, ты слышишь?.. Ни за что… Я — не как ты, высшая школа не для меня… Нет, и все тут… Она помнила эту сцену до мельчайших деталей… Распахнутое окно, выходившее в парк Пале-Руайяль, деревья в парке; царапина на полосатом кресле, в котором сидела бабушка; Арман, прислонившийся спиной к камину; и как оба они напряженно ждали, когда она успокоится, разожмет кулаки, обмякнет… — Алиса, — говорила тогда бабушка, — неужели ты так и будешь вести бродячую жизнь, пожертвуешь своим будущим из-за какого-то каприза?.. — Об этом и речи быть не может, — категорически заявил Арман. А она в ту минуту просто ненавидела обоих за то, что они объединились против нее и ее желаний. Бабушка решилась прибегнуть к последнему средству: — Алиса, дорогая… Подумай обо мне… Я не вечна… — Перестань меня шантажировать, — зло усмехнулась тогда она. — У тебя останется Арман-паинька. Она умчалась в свою комнату, наспех покидала в чемодан кое-какие вещи и вышла в коридор. Дверь на лестничную площадку она открыла очень тихо. Эта сцена столько раз прокручивалась в ее голове, что теперь она и сама не знала, хорошо ли поступила или плохо. — Алиса, — крикнула ей бабушка с другого конца квартиры, — подожди… Ведь тебе нужно на что-то жить… Эти слова были последними услышанными ею дома. Она хлопнула дверью, даже не подумав, что оставляет их вдвоем, бессильными помешать ее бегству. Алиса отвела глаза от зеркала и стала методично приводить в порядок свой реквизит, парики, маски. Из парадного зала долетали звуки музыки. Пианист разогревался, импровизируя на темы Дебюсси, прежде чем перейти к Равелю. Непонятно почему, но музыкальная фраза заворожила ее. Она тщетно пыталась осознать причину, заставившую ее застыть на месте. Машинально отметила первые такты «Прелюдии к послеполуденному сну фавна», аранжированной для пианино. Комната покачнулась. Пошатываясь, Алиса прошла в угол, сползла спиной по стене на пол, уткнула голову в колени и съежилась, стараясь занять как можно меньше места.