Я с недоумением вертел в руках письмо. Разумеется, я был сильно заинтересован, но в то же время крайне удивлен, что преступники, решившись на такое страшное дело, как отравление, позабыли принять самые элементарные предосторожности. Я так же, как и коммивояжер, усомнился, нет ли здесь какой-нибудь мистификации, потому что еще поныне есть много шалопаев, для которых излюбленное времяпрепровождение состоит в том, чтобы беспокоить полицию ложными тревогами и заставлять ее бегать понапрасну. Однако, поразмыслив, я вспомнил, что большинство крупных преступлений было открыто именно благодаря неосторожности самих преступников. К тому же долг службы повелевает мне расследовать это дело и найти разгадку тайны. Я организовал негласный надзор за посетителями почтовой конторы на площади Французского театра. Публика, посещающая почтовые конторы, даже не подозревает, как часты подобного рода наблюдения, и, наверное, вовсе не догадывается, что субъекты, на вид столь занятые и торопливо составляющие депеши на уголке стола, не более и не менее как простые сыщики, поджидающие какого-нибудь мошенника или даже убийцу, — как было, например, в данном случае. На следующий день, рано утром, одна молодая элегантно одетая дама явилась в контору требовать письма до востребования под литерами С. В. Она чуть не упала в обморок, когда агент очень вежливо, очень почтительно, — это само собой разумеется, — взял ее под руку и попросил сесть в карету. Вся эта сцена произошла так быстро, что ни в почтовой конторе, ни на улице никто не заметил этого ареста. Карета уже мчалась на набережную Орфевр, когда дама спросила агента: — Но куда же вы меня везете? — Сударыня, — ответил он, — начальник сыскной полиции желает непременно вас видеть. Дама забилась в угол кареты и не проронила ни слова до приезда в сыскное отделение, только руки ее сильно дрожали, а губы совсем побелели. — Я был бы сильно удивлен, если бы оказалось, что на совести ее нет никакого упрека, — сказал агент, привезший ее, когда он пришел уведомить меня о результате своей экспедиции. Высокая, стройная, очень интересная и еще молодая, эта женщина одевалась с нескольким строгим изяществом дам из богатой буржуазии. Это была блондинка с синими глазами, окаймленными темными кругами, придававшими выражению ее глаз какую-то тревожную настойчивость, а замечательно выразительное и подвижное лицо отражало с какой-то болезненной быстротой все ее чувства и ощущения. По ее походке и манерам, когда она вошла в мой кабинет, я не мог сомневаться, что это светская женщина. Я пододвинул ей кресло, но она как-будто не заметила его и продолжала стоять, нервно опираясь рукой на край стола. Движения ее были резки, голос звучал глухо, и я заметил в ее глазах какой-то странный огонек. — Что вы хотите от меня, сударь, — сказала она, — я честная женщина, зачем привели меня сюда? Я постарался ее успокоить, но голос ее сделался еще резче, жесты порывистей, и она воскликнула: — Но это подлость! Я даже не желаю назвать вам своего имени! Тогда, воспользовавшись эффектом, хорошо знакомым драматургам и полицейским, я спокойно вынул из кармана маленький синий конверт городского письма. Это произвело магическое действие. Несчастная барынька упала на колени и воскликнула голосом, прерывавшимся от рыданий: — Сжальтесь! Пощадите! Я несчастная, презренная! Я отравительница! Да, я хотела убить моего мужа, но я одна виновата! Он не виноват, потому что только повиновался мне, вот почему только я одна должна быть наказана. Потом, после небольшой паузы, она продолжала: — Если бы вы знали, как я ненавижу моего мужа! Видеть его постоянно около себя, быть с ним — такая пытка, которая хуже смерти! Я люблю одного молодого человека, который написал мне это письмо. Я люблю его всеми силами души! Вы, конечно, догадываетесь, он мой любовник, и те немногие моменты, которые мне удается украсть от этой ненавистной супружеской жизни, кажутся мне райским блаженством… Но затем мне приходится возвращаться в мой дом, который для меня хуже ада! Мой муж целует меня, и, когда его губы прикасаются ко мне, мне кажется, что это прикосновение раскаленного железа. Эту жизнь нужно было во что бы то ни стало прекратить… Я предпочла преступление перед этой ежеминутной, ежесекундной пыткой… Но, клянусь вам, я одна виновата. Мой друг уступил только из любви ко мне. Наказывайте меня, как хотите. Я достойна смертной казни, но пощадите его, умоляю вас! Несмотря на мою опытность и навык к криминальным делам, я был взволнован этой мелодраматической сценой. В особенности экзальтированное состояние этой женщины тяжело подействовало на мои нервы. Она вдруг схватила большие ножницы, лежавшие на письменном столе, и если бы я в тот же момент не вырвал их у нее из рук, поразила бы себя. Тогда я почти силой усадил ее и стал уговаривать, объясняя ей, что в общем все же для нее лучше, что преступление открыто прежде, чем было доведено до конца, и тем временем как она горько плакала, я добился того, что сама добровольно сказала мне свой адрес и свою фамилию, а также фамилию и адрес своего любовника. Потом я попросил отравительницу обождать меня в соседнем кабинете, где оставил ее под надежной охраной двух агентов, а сам отправился немедленно уведомить судебные власти. Прокурор республики был не менее моего взволнован, когда услышал фамилию несчастного мужа, это был один из известнейших и наиболее уважаемых негоциантов в районе Парижской площади. Мы решили действовать с величайшей осторожностью и без огласки. Я послал агентов навести справки о господине X., между тем как несколько других агентов, по моему приказанию, отправились разыскивать господина Леона Z., любовника и сообщника отравительницы, присылавшего ей пакетики со смертоносным порошком. — Он исключительно по моей просьбе присылал яд, — признавалась мне преступница, — я не знаю, какой это порошок, но мне хорошо известно, что действие его медленно и беспощадно! Два часа спустя агенты привели господина Леона Z. и с некоторым недоумением рассказали мне, что никогда еще им не приходилось арестовывать такого веселого преступника. — Ха! Ха! Ха! Вот потеха! — воскликнул он, громко расхохотавшись, когда увидел входивших к нему агентов. — Забавная история! Я даже не предполагал такой веселенькой развязки! И во время всей поездки до сыскного отделения этот ужасный отравитель не переставал шутить и смеяться. Он еще смеялся, входя в мой кабинет, и поведение его показалось мне настолько неприличным, что я должен был строго напомнить ему о серьезности обвинения, тяготевшего над ним. Но этот человек, тип молодого щеголя, лет двадцати пяти — двадцати шести, с черненькими, кокетливо закрученными усиками и взором победителя, продолжал весело смеяться. — Извините сударь, — сказал он, — но это так смешно, что я не могу удержаться. — Смешно! — воскликнул я. — Вы находите, что отравление смешно? — Отравление! Ха! Ха! Ха! Но если бы вы знали, какое это отравление, вы сами расхохотались бы. — Довольно! — резко прервал я. — Говорите о деле. — Извольте, — сказал он, — это бесподобная история! Госпожа X. немножко помешана, но она очень мила, красива, любезна, и вы, конечно, понимаете, что в тот день, когда она бросилась мне на шею, я не подумал отталкивать ее. Жаль только, что у этой дамы слишком пылкое воображение. «Слушай, — сказала она мне раз вечером, указывая на своего мужа, который спокойно просматривал иллюстрированный журнал в углу перед камином, — необходимо во что бы то ни стало избавиться от этого человека. Он мешает нам всецело принадлежать друг другу. Он должен умереть». Это показалось мне до того смешным, — так как я не понимаю мелодраматической любви, — что я вздумал разыграть комедию и, понижая голос, ответил: «Ты хочешь иметь яд, хорошо, я тебе пришлю!» С тех пор, — продолжал молодой человек, — три раза в неделю я присылаю ей по одному порошку двууглекислой соды, которую она подмешивает в чай или в вино своему мужу и воображает, что он медленно умирает, между тем как в действительности ее супруг только толстеет, так как сода способствует пищеварению. О, господин Горон, — продолжал он со своим возмутительным смехом, — если бы вы знали, как чудно я провожу время с тех пор, как она воображает, будто я ее сообщник в отравлении! Можно подумать, что она удвоила нежность и ее поцелуи сделались несравненно горячей. «Я вижу, что ты действительно меня любишь, — говорила она иногда, сжимая меня в объятиях, — если ты, такой честный, согласился совершить ради меня преступление!» Она слишком сильно меня любит, и поверите ли, я даже рад этому доносу, который, может быть, позволит мне немножко отдохнуть. Что, если вместо драмы вся эта история окажется глупейшим водевилем? Однако могло случиться, что рассказ молодого человека был искусной уверткой, вот почему, не полагаясь на его объяснение, мы отправились к веселому Леону сделать тщательный обыск в его квартире. Мы нашли в одном из ящиков его письменного стола, который, кстати сказать, он сам предупредительно открыл перед нами, целую коллекцию маленьких аккуратно свернутых пакетиков. Я взял их и отправил в муниципальную лабораторию, откуда через четверть часа получил ответ, что эти пакетики содержат совершенно безвредную соду. В то же время агенты, которым было поручено навести справки о муже госпожи X. и о состоянии его здоровья, принесли мне самые утешительные вести. Почтенный негоциант был в вожделенном здравии и чувствовал себя прекрасно. Агенты завтракали почти рядом с ним в одном ресторане, куда он имел обыкновение заходить каждое утро. При этом они могли констатировать, что несчастный отравленный человек имел свежий, цветущий вид и отменный аппетит, которым, без сомнения, был обязан приемам соды, как известно, способствующей пищеварению. Прежде чем поставить на очную ставку сообщников, мы, то есть судебный следователь и я, сделали хорошую головомойку шалопаю Леону, который своим легкомыслием ее заслужил. Я должен заметить, что, когда мы окончили, у него уже не было охоты смеяться, и, наверное, он с тревогой задавал себе вопрос, как-то кончится вся эта история. Наконец, прежде чем ввести его в ту комнату, в которой находилась его возлюбленная, я пошел предупредить ее об обмане, жертвой которого, на ее счастье, она сделалась. Она слушала меня молча и только улыбалась, но по выражению ее лица я мог догадаться, что она думает: «Боже! Как эти полицейские наивны и глупы и как умен ее друг! Он нашел способ их провести, и теперь мы будем выпущены на свободу». Но дверь открылась, и появился красавец Леон, который сделал полное и откровенное признание. По мере того, как он говорил, госпожа X. менялась в лице, губы ее складывались в презрительную улыбку, глаза метали молнии. Вдруг она прервала его: — Полно, Леон, ты лжешь, признайся, прошу тебя, я предпочитаю лучше тюрьму, чем такой позор! — Будь благоразумна, моя дорогая, — продолжал успокоительным тоном молодой человек, — согласись сама, что не мог же я ради твоих прекрасных глаз рисковать гильотиной! Молодая женщина вскочила как ужаленная. — Негодяй! Трус! — воскликнула она, направляясь к нему с такой угрозой, что он невольно отскочил к двери. — Подлец! Обманщик! — продолжала она кричать. — А я-то верила твоей любви! Ты смеялся надо мной! Негодяй! Негодяй! Но я все же надеюсь, что тебя засадят в тюрьму. Не правда ли, сударь? — сказала она, обращаясь ко мне. — О, как бы я была рада, чтобы его засадили в каменный мешок, из которого он никогда не мог бы выйти! Мы поспешили разлучить эту нежную парочку, но не задержали ни его, ни ее, потому что не имели на этого законного права. Преступное намерение, не приведенное в исполнение, по закону не преследуется. В данном же случае человек, которого намеревались отравить, не принял никакого зловредного для здоровья вещества, ему давали только безобидную соду. Следовательно, в данном случае не было даже начала отравления. Я припоминаю аналогичный случай, когда одна женщина, желая убить своего любовника, пришла в оружейную лавку купить револьвер. Приказчик, заподозрив по ее возбужденному виду что-то недоброе, на всякий случай зарядил револьвер холостыми зарядами. Женщина сделала шесть выстрелов в своего возлюбленного, не причинив ему ни малейшего вреда. Когда выяснились подробности этого дела, виновная подверглась преследованию не за покушение на убийство, а только «за нарушение тишины и скандал в общественном месте». В деле нашей отравительницы не было проступка даже против этого пункта. Судебные власти, спрошенные по этому поводу, высказались за то, чтобы обоих любовников после строгого выговора оставили на свободе. Красавец Леон покинул сыскное отделение далеко не таким веселым, как был по приезде туда. Что же касается госпожи X., то «измена», как она называла поступок своего возлюбленного, — принесла ей самые благие результаты. Я нашел ее в маленьком кабинете, где оставил плачущей, точно кающаяся Магдалина. Однако мало-помало она успокоилась. — Сударыня, — сказал я, — вы задумали и подготовили чудовищное преступление, и это вовсе не ваша заслуга, что оно не удалось. Закон не позволяет наказать вас так, как вы заслуживаете, но будьте осторожны. Отныне вы будете под надзором полиции, и, если с вашим мужем случится какое-нибудь несчастье, — вам плохо придется! Госпожа X. вышла, спотыкаясь, точно пьяная, один из моих агентов проводил ее до кареты, и она возвратилась домой около восьми часов вечера, когда муж уже давно ждал ее к обеду. Дорогой она, без сомнения, подыскала превосходный предлог в оправдание своего позднего возвращения. Достоверно одно — что с этого времени супруги X. жили в образцовом согласии. Госпожа X. уже не встречалась больше с красавцем Леоном, а спустя девять или десять месяцев агент, которому я поручил время от времени наводить справки об отравленном муже, заключил свой рапорт следующими словами: «Все обстоит благополучно в этой семье. Госпожа X. должна в скором времени разрешиться от бремени». Итак, все хорошо, что хорошо кончается. Муж никогда не узнает об опасности, которой подвергался, а госпожа X. сделалась преданной женой и примерной матерью. Вообще, быть может, очень многие убийцы могли бы сделаться честными людьми, если бы в ту минуту, когда они подымают нож, спасительная сила остановила их руку, и если бы они знали, что отныне они находятся под надзором полиции. Я хотел закончить эту часть моих мемуаров, посвященную исключительно преступлению, рассказом об этом отравлении, которое, может быть, докажет психологам, что в человеческой испорченности, как бы ни была она велика, иногда бывают удивительные повороты. Отсюда, конечно, не следует, что для того, чтобы сделаться хорошей женой, необходимо предварительно желать отравить своего мужа.