Горе барона Делляра было так сильно, что он не мог оставаться в том доме, где была убита его мать, и переселился временно к своему двоюродному брату, депутату Жевело. Я отправился туда, чтобы сообщить ему о нашем открытии, а также спросить его об Анасте. Господин Делляр привскочил на месте, когда я намекнул о своих подозрениях. — Анасте! — воскликнул он. — Это невозможно. Я так заботился об этом мальчике. Он ценил это и всегда выказывал мне большую признательность. — Навестил ли вас Анасте, чтобы выразить свои соболезнования? — спросил я. — Нет, — ответил барон. — А между тем он в Париже, — продолжал я, — и очень странно, что этот молодой человек, которому вы сделали так много добра, не пришел к вам, так как не мог же он не узнать из газет о страшном горе, поразившем вашу семью. В этом замечании меня поддержал кузен барона, господин Жевело. — Действительно, если Анасте в Париже, то почему он нас не навестил? Ведь он, наверное, читает газеты! Виновность Анасте показалась мне почти вероятной. И я могу сказать, что, в сущности, Анасте был арестован только по одному этому предположению. Он не выполнил по отношению к своему благодетелю простой формальности, предписываемой долгом вежливости. Главной моей заботой было избежать громкого скандала арестом офицера, с другой стороны, нужно было принять меры, чтобы он не мог бежать. Около десяти часов вечера господин Понсе, Жом и я отправились на улицу Валуа, 49, где, после некоторых переговоров с привратником, узнали, что Анасте действительно живет там, но уже лег спать и, по всей вероятности, спит. Разумеется, мы не сказали привратнику, что его квартирант обвиняется в страшном преступлении. Но не скрыли нашего звания, а так как этот человек так же, как весь Париж, был сильно заинтересован драмой на бульваре Тампль и каждое утро, раскрывая газету, первым делом спешил узнать, не найден ли убийца баронессы Делляр, то он воскликнул: — Господа, вы не хотите мне сказать, но я уверен, что вы пожаловали по поводу убийства госпожи Делляр? Мы не стали спорить, и по нашей просьбе он проводил нас к комнате Анасте, в которую мы заглянули через замочную скважину. Анасте, лежа в постели, преспокойно читал, но мы заметили, что на его ночном столике лежит револьвер. Я вообразил, что он держит под рукой револьвер с целью застрелиться, как только полиция явится его арестовать. Вот почему я приказал агенту Жому, который остался за ним следить, всячески избегать какой бы то ни было неосторожности. Теперь нужно было составить план действий. Мы не могли арестовать офицера по простому подозрению, оставалось одно: пригласить его на следующий день добровольно явиться в сыскное отделение для «свидетельских показаний». И вот, если тогда он будет узнан кем-нибудь из свидетелей, видевших убийцу, мы будем иметь уже почву под ногами. Я вспомнил о молодом человеке M., приказчике из магазина на улице Фий-дю-Кальвер, точные и ясные показания которого поразили меня с самого начала, и послал за ним. Было решено, что он и Жом будут находиться в сторожке привратника и выжидать выхода Анасте. В случае, если бы свидетель признал его, Жому были даны инструкции вручить молодому офицеру повестку, приглашающую его явиться в сыскное отделение, и, разумеется, позаботиться, чтобы подозреваемый не мог уклониться от этого приглашения. Именно в тот день должны были состояться похороны баронессы Делляр. Было решено предать, наконец, земле труп несчастной женщины, так как уже отчаялись отыскать виновника преступления и привести к его жертве, тем более что этого рода очные ставки, как я уже не однажды имел случай говорить, — не более чем простая формальность, которая никогда не приводила ни к каким результатам. Я попросил барона Делляра и господина Жевело сохранить в тайне начатые мною розыски, они дали слово и свято исполнили его. Со своей стороны, чтобы предотвратить всякое подозрение, я также отправился на похороны баронессы Делляр. Но признаюсь, когда я отвечал на вопросы журналистов: «Я ничего не знаю… Кажется, ничего нового еще нет…» — сердце мое сильно билось. Мысленно я говорил себе: «Быть может, в эту минуту арестовывают, конечно с большими предосторожностями, офицера французской армии. Виновен ли он? Не ошибся ли я?» Я не поехал на кладбище и поспешил в сыскное отделение, где мне пришлось прождать добрых полчаса возвращения Жома, который явился разочарованный и с вытянутой физиономией. — Он здесь, — сказал мне Жом, — но M. не совсем уверен. Однако он без всяких оговорок согласился следовать за нами. Программа была выполнена во всех пунктах. Анасте спал недолго и вышел из дому в одиннадцать часов утра. Тогда Жом подал ему повестку. — Прекрасно, — сказал Анасте, — если нужно, так отправимся туда сейчас. Сохраняя полнейшее спокойствие, он сел в карету и теперь, с папироской в зубах, ожидал меня в соседней комнате. Я призвал M. и спросил его мнение. — Мне кажется, что фигура у него та, — ответил он, — но лицо не то. Человек, приходивший спрашивать адрес госпожи Кабаре, был без бороды, а у этого есть борода. Скрепя сердце я решился бороться против неудачи и убедить Анасте сбрить эту бороду, которая меня стесняла. По всей вероятности, я говорил ему абсолютную чепуху о каких-то формальностях, правилах и бог весть еще о чем… Я до сих пор недоумеваю, как мог этот офицер на столь жалкие аргументы ответить мне: — Охотно, сударь, вам стоит только послать за парикмахером. Кстати, на мой вопрос, как давно он отпустил бороду, Анасте спокойно ответил: — Недели три. Три недели! Преступление было совершено 4 декабря, а Анасте был задержан 24-го. Когда борода была сбрита, M., смотревший на офицера из засады, так что Анасте не мог его видеть, воскликнул: — Теперь я его узнаю! Это именно он… Но все-таки есть еще нечто, что меня смущает… Усы человека, приходившего на улицу Фий-дю-Кальвер, были как будто темнее! Этот молодой человек начинал меня раздражать. Ему постоянно нужно было еще что-то более точное! А между тем его показания с самого начала были наиболее важными, и если бы все свидетели походили на него, то задача правосудия значительно упростилась бы. Я повел Анасте, по-прежнему покорного и как бы не подозревавшего о страшном обвинении, к судебному следователю господину Понсе. Мы спросили Анасте, как он провел время 4 декабря, в день преступления. Тогда он в первый раз возмутился. — Как! — воскликнул он. — Вы подозреваете меня в убийстве баронессы Делляр? — Да, — ответил я, — это вы совершили преступление. — Я! — с ужасом воскликнул он, но, тотчас же оправившись, продолжал: — Господа, я к вашим услугам, чтобы доказать, до какой степени ваше подозрение ложно. Тогда мы решились сделать обыск в квартире Анасте, на улице Валуа. Мы нашли там синее пальто с полосками — знаменитое пальто, о котором говорили в городе, пальто убийцы! Кроме того, в правом кармане этого пальто оказалось пятно крови. Пятно было невелико, всего с горошину, но, бесспорно, это было кровавое пятно. — О, — небрежно сказал Анасте, — я немножко порезал себе палец. И он показал нам левую руку! Между прочим, при обыске комнаты я убедился, что револьвер, который накануне заставил меня опасаться, что Анасте приготовил все для самоубийства на случай, если полиция придет его арестовать, не был даже заряжен. После всего этого было окончательно решено задержать Анасте. В четыре часа я посадил моего узника в карету и повез его на бульвар Тампль, где была приготовлена вся обстановка преступления и где предстояла торжественная очная ставка со всеми свидетелями, которые могли узнать убийцу. В то утро Дельфина Гурбе вышла из больницы, желая во что бы то ни стало проводить тело своей бывшей госпожи. Узнает ли она того, кто покушался на ее жизнь и нанес ей несколько ударов? Кроме того, господин Делляр обещал мне быть в квартире матери к четырем часам. Мы нарядили Анасте в цилиндр и в его знаменитое синее пальто с полосками. На все эксперименты, которые мы проделывали, он соглашался с полной готовностью. Сначала мы заставили его войти в сторожку привратника, но тот отказался признать его, уверяя, что Анасте «гораздо тоньше и худее, чем был убийца». Тогда мы повели его на второй этаж и заставили позвонить у дверей господина Н., как сделал убийца, открыть дверь вышла Лина Верль, совершенно так же, как в день преступления. Анасте с удивительной покорностью повторял все те фразы, которые ему подсказывал судебный следователь и я. — Здесь живет баронесса Делляр? — спросил он громким голосом. — Мне кажется, это голос убийцы, — говорила она потом, — но я не могу ничего утверждать, потому что на лестнице было совсем темно! Впрочем, фигура, кажется, его, во всяком случае, пальто очень похоже… Затем Анасте был введен в квартиру баронессы Делляр, где был крайне изумлен, увидев Дельфину Гурбе, так как воображал, что она еще в больнице. Дельфина Гурбе тотчас же без всякого колебания признала его, она даже не взглянула на него, как задрожала всем телом и закричала: — Вот убийца! Вот чудовище! Хватайте его, он опять начнет пилить мне шею! Я строго-настрого приказывал агентам, которые ездили за ней, ничего ей не говорить, но я хорошо знал моих «людей». Они слишком горячо интересовались этим делом, чтобы не шепнуть Дельфине Гурбе: — Наконец-то мы поймали убийцу! Теперь мы покажем вам его. Сцена, происшедшая в столовой, была полна захватывающего драматизма, однако Анасте оставался спокоен, хотя очень бледен. — Вы ошибаетесь, сударыня, — сказал он Дельфине Гурбе, тем временем как та, в сильнейшем возбуждении, продолжала кричать: — Негодяй! Вы убили мою бедную барыню, а потом хотели зарезать и меня! Анасте с негодованием пожимал плечами.