В субботу вечером из Парижа в Марсель с курьерским поездом прибыл довольно хорошо одетый господин, нанял карету и велел везти себя в гостиницу «Ноай», где записался под фамилией Пранцини и назвался шведским доктором, отправляющимся в Сингапур. В двенадцатом часу ночи он ушел из гостиницы и хотел попасть на бал артистического клуба, но его не впустили, так как он не имел пригласительного билета. Тогда он отправился в кафе «Монте-Карло», оттуда уехал с женщиной, которую теперь разыскивают. Утром путешественник возвратился в гостиницу, оделся и отправился в ближайшую церковь к обедне! Затем он позавтракал в ресторане «Паскаль» и послал нанять экипаж; ему достали открытую коляску номер 112, которой правил кучер Берн. Сначала он велел ехать в гостиницу «Ноай», откуда затем вышел с небольшим свертком под мышкой и спросил: — Куда ездит по преимуществу высшее общество? — В Лоншан, — ответил кучер. — Ну, так поезжай в Лоншан. Доехав до монументальных ворот, он вышел, затем вернулся через полчаса, снова сел в экипаж и приказал сделать тур по Прадо. Во время катанья он казался взволнованным, нервным и встревоженным. Наконец он обратился к кучеру и велел ехать в «закрытый дом» — так называются в Марселе этого сорта заведения. — Самый шикарный на улице Вентомаги, у Алины! — сказал кучер. — Поедем туда! — ответил путник. — Я ее знаю. Там он оставался довольно долго, затем поехал обедать в ресторан «Иснар», откуда велел везти себя в Большой театр. Однако его пребывание в «закрытом доме» на улице Вентомаги не осталось незамеченным. Он роздал проституткам ценные подарки, между прочим, золотые дамские часы и серьги. Вполне возможно, что почтенная матрона, содержательница этого учреждения, никогда не подумала бы уведомить полицию, если бы в последнее время не была в контрах с комиссаром, которого сильно побаивалась. Господин Курт, комиссар округа, был человек энергичный и неутомимый и хотел водворить хоть некоторый порядок в этом квартале, населенном по преимуществу жрицами Венеры Meretrix. Сообщение Алины поразило господина Курта. С замечательным полицейским чутьем, — в чем я отдаю ему должную честь, — господин Курт тотчас же сообразил, что необходимо разузнать, кто этот щедрый Крез, который дарит проституткам золотые часы с бриллиантами и серьги. — Где найти этого человека? — спросил он у почтенной матроны. — О, это вовсе не трудно, — ответила она, — его привез кучер номер 112, которому мы вручили 5 франков, как это принято, когда к нам привозят щедрого гостя. Агент сыскной полиции без труда отыскал кучера Берне, дремавшего на козлах в ожидании седока, перед Большим театром. — Я сейчас покажу вам его, — сказал он. Войдя в залу, он указал человека, который сидел в креслах и, по-видимому, с большим вниманием перечитывал афишу. Сыщик очень любезно попросил этого субъекта следовать за ним, тот не оказал ни малейшего сопротивления, и через несколько минут они были уже в кабинете господина Курта. — Откуда вы взяли драгоценности, которые раздавали женщинам в публичном доме? — спросил его комиссар. — Я? — ответил он с невозмутимым спокойствием. — Я ничего никому не давал. На очной ставке с этими женщинами и кучером, который возил его целый день, он объявил, что вовсе их не знает. При таких условиях господин Курт счел нужным задержать этого субъекта, по крайней мере, до следующего дня. На следующее утро начальник марсельской сыскной полиции, бывший в отпуске весь день накануне (так как это было воскресенье), нашел на столе в своей канцелярии подробный список похищенных у Марии Реньо драгоценностей. Прочитав его, он был поражен сходством часов и серег, подаренных проституткам, с вещами убитой женщины. Почти тотчас же вслед за этим ему доложили, что арестованный накануне человек был найден в бессознательном состоянии в камере арестного дома, где он провел ночь. Красное, с признаками прилива крови лицо Пранцини ясно свидетельствовало о том, что ночью он пытался задушиться подкладкой своего пальто, которая разорвалась. Приглашенный к нему доктор констатировал красную полосу вокруг шеи. — Где вы живете в Париже? — спросил комиссар. — У моей любовницы госпожи С., на улице Мартир. Таковы были первые ошеломившие нас известия, полученные нами из Марселя и несколько часов ранее напечатанные во всех газетах! Искали Геслера, а нашли Пранцини: не исключено, что это одно и то же лицо… Нет, это было невозможно. Марсельский судебный следователь прислал нам приметы арестованного человека, и как бы ни были неточны все приметы вообще, но по ним никоим образом нельзя было признать в задержанном субъекте путешественника из отеля Калье. Прежде всего, нужно было разыскать любовницу Пранцини… Тайлор и Гюльо в час ночи приехали на квартиру госпожи С. и, после краткого допроса, арестовали ее. Тем временем я и сыщик Жом мчались с курьерским поездом в Марсель. Господин Тайлор поручил мне закончить следствие, начатое там, и привезти Пранцини в Париж. В сыскном отделении были несколько раздосадованы тем, что этот человек был пойман в Марселе, а не в Париже. Вместе с тем Геслер сильно нас заинтересовал: уж этого-то, по крайней мере, мы хотели арестовать сами, если только Геслер не был мифом! Дорогой, беседуя с Жомом, я строил различные гипотезы относительно этого преступления… По-моему, оно не было совершено двумя… Наносил удары только один, следовательно, другой мог только сбывать похищенные вещи… Глава 3 Психология убийцы Прибыв в Марсель, я отправился по обязательным официальным визитам, а затем поехал на суд, где должна была происходить очная ставка Пранцини с кучером Берне. Войдя в кабинет господина Ревердена, марсельского судебного следователя, я увидел перед собой высокого, статного мужчину, атлетического сложения, с широкой бычьей шеей и с обрамленным короткими бакенбардами лицом. В его глазах была заметна томная восточная нега левантинцев, а в его лукавстве проглядывало что-то хищническое. Встретив мой взгляд, он поспешно отвернулся. — Я ни при чем в этом деле. Такова была первая фраза, которую я от него услышал, и эта фраза точно припев во все продолжение этой мрачной истории повторялась каждый день, когда какой-нибудь вопрос ставил обвиняемого в затруднительное положение. Следствие уже выяснило, что в воскресенье почтальон принес на имя Пранцини в гостиницу «Ноай» увесистый пакет, одна отправка которого стоила 5 франков. Этот сверток был у Пранцини под мышкой, когда он садился в экипаж. По возвращении его с катания свертка уже не было. Следовательно, он оставил его в Лоншане… С первого же раза, когда я увидел этого человека, у меня сложилась почти полная уверенность в его виновности. Я с любопытством всматривался в его лицо и, невзирая на его внешнее спокойствие, подметил в глубине его темносиних глаз, обрамленных длинными, черными ресницами, какую-то тайную тревогу. Хотя его жакетка была помята, а манишка уже довольно грязна, он умудрился бог весть перед каким зеркалом привести свой туалет в некоторый порядок и пригладить темно-русые, довольно жидкие волосы над широким лбом, немного облысевшим на висках. Лицо у него было полное, но вовсе не ожиревшее. Хотя он был без галстука и, что называется, не в параде, однако у него вполне сохранились осанка и вид светского авантюриста. Не будучи красавцем в полном смысле этого слова, он был типичным покорителем женских сердец. Мужчин этого сорта я хорошо изучил: женщин тянет к ним, как мотыльков на огонь, и этих «дамских угодников» нам постоянно приходится встречать как в вульгарных воровских шайках, так и в крупных преступлениях. Этот первый допрос Пранцини, при котором я присутствовал, был для меня самым ясным доказательством его виновности. Одно только оставалось для меня загадочным, именно — психология этого человека, который, будучи не глуп, сообразителен и развит, в то же время с каким-то бессмысленным упрямством протестовал против очевидности и отрицал самые простые вещи. Кучеру Берну, которого я, как сейчас, вижу в фетровой шляпе, сдвинутой набекрень, тревожно расхаживающим в кулуарах здания суда, пришлось в первый день ожесточенно поспорить со своим бывшим седоком, который энергично отрицал, будто во время катания в продолжение двух часов он находился в таком угнетенном настроении духа, что был не способен даже отдать кучеру приказание куда ехать. Пранцини все это отрицал с упрямством. Вдруг Берн торжественно простер руку вперед и громким голосом, с чистейшим марсельским акцентом произнес: — Я клянусь, что говорю правду. Господин судья, я клянусь своей честью, которую ношу в груди, и прахом моей бедной сестры, которая умерла… от холеры. Все мы, в том числе и Пранцини, не могли удержаться от смеха. Однако Пранцини перестал смеяться, как только вошли обе женщины из закрытого дома, которых вторично вызвали на очную ставку. Эти два несчастных создания вошли в канцелярию судьи робко и с большим смущением. Видимо, они были напуганы присутствием жандармов и всей обстановкой кабинета. Из наиболее интересных наблюдений, которые мне пришлось сделать во время моей службы в полиции, я должен отметить именно эту крайнюю робость несчастных женщин. Шумные, дерзкие и нахальные на улице, они вдруг превращаются в кротких и послушных овечек при столкновении с физической или моральной силой. Они одинаково трепещут как перед любовником, который бьет, так и жандармом, который может посадить в тюрьму. Их можно было бы назвать хорошенькими, если бы они не были так накрашены. Первая из них, Амели Фабре, высокая брюнетка, довольно скоро оправилась и заговорила очень толково и уверенно. — В воскресенье 20 марта, — сказала она, — в половине пятого или в пять часов около дверей нашего дома остановилась коляска. Потом нас всех позвали в салон, где находился вот этот господин. С этими словами она указала на Пранцини. Пранцини утвердительно кивнул. — Этот господин, — продолжала женщина, — сделал выбор в салоне, он пригласил мою приятельницу, потом сделал мне знак следовать за ним. Когда мы были в отдельной комнате, моя приятельница вышла на несколько минут. Тогда посетитель дал мне часы. «Это ценная вещь», — сказала я с удивлением, так как наши клиенты не имеют привычки делать такие подарки. «Нет, — ответил он, — это новое золото, и часы стоят тридцать франков. Дай мне за них пять франков для подарка твоей подруге и десять, чтобы заплатить входную плату». Спустя несколько секунд он попросил у меня еще пять франков, и я отдала ему две монеты по десять франков. Он отдал десять франков моей подруге. Его разговор показался нам очень странным. Он спросил, есть ли у нас бриллианты и когда мы их надеваем. Потом он стал нам рассказывать, что у него четыре брата, что он едет из Александрии и что в море ему пришлось выдержать сильную бурю. На руках у него были наклеены кусочки пластыря, и он объяснил нам, что у него потрескалась кожа от сильного ветра в море. Направляясь уже к двери, он вынул из кармана сережки с бирюзой и предложил нам их купить. Когда мы отказались, он отдал их даром. — Эта женщина лжет, — невозмутимо сказал Пранцини, избегая, однако, смотреть на Амели Фабре. — Разве это не та женщина, с которой вы были? — спросил следователь. — Та, — ответил Пранцини, — но я ничего ей не давал, я ограничился только тем, что уплатил установленную плату за вход. — Но чего ради эта женщина стала бы лгать? — По всей вероятности, она хочет выгородить постоянного клиента, который дал ей эти драгоценности. — Затем он опять сказал: — В этом деле я ни при чем. У меня уже не осталось ни малейшего сомнения в виновности Пранцини. Впрочем, я был бы слишком наивен, если бы мог сомневаться после этой очной ставки! Амели Фабре сделала еще несколько важных указаний. Когда она и ее подруга спросили Пранцини, откуда у него эти драгоценности, он дал им классический ответ убийц и воров. — Я нашел эти вещи на улице Ноайль, — ответил он.