Да нет, ты не виновата, ты была поставлена в нечеловеческие условия, в которых, по сути, у тебя не было никакого выгодного выбора. До сих пор приходится напоминать себе по сто раз в день. Но становится лучше. Я знаю теперь, когда ситуация — моего авторства, а когда я втянута в то, что никогда не сотворила бы сама с собой. Нам, женщинам, склонным как я когда-то, к созависимости, нужно непременно избавляться от «комплекса богини», которой подвластно всё. Которая всегда могла что-то там изменить в прошлом. Не могла. Есть ситуации, в которых почти нет твоего контроля. Если тебя ударят в нос и польётся кровь, глупо утверждать, что это было твоё действие. Да нет, это было действие другого человека против тебя, это было насилие. Мы все — сёстры в этом бессилии, мы все — сёстры в этой силе. И осознать свою невиновность — важный шаг на пути прощания с насильственными сценариями в своей жизни. Ручки да ножки Сегодня, когда делала маникюр в салоне под названием «Ruchki da Nozhki», наблюдала странную сцену. Вначале пять из десяти столиков заполонили аккуратненькие ухоженные китаянки среднего возраста. В качестве клиенток. Я бы и не обратила внимания никакого, если бы это не стало началом маленького спектакля. Дамы были явно небедные, они делали консервативный френч или покрытие лаком некричащих оттенков, щебетали между собой на хорошем английском. Далее в тот же салон вошли парень с девушкой. Она — молодая красивая китаянка, одетая в духе Йоджи Ямамото, крашенная в светло-коричневый оттенок, он — подкачанный синеглазый блондин европейской внешности в университетской толстовке. Они начали обниматься, сидя на крохотном диване для гостей в ожидании своей очереди на маникюр. Вдруг одна из тех китаянок, которым уже сделали процедуры, стала им посылать радостно воздушные поцелуи, а они начали ей так же активно и любовно отвечать. Потом парня с девушкой увели в какие-то комнаты, а следом в салон зашли ещё человек пять китаянок и европейцы, точнее, те, кого в Америке называют просто «белыми»: седовласый мужчина, его жена средних лет и, скорее всего, их сын, напоминающий слегка накуренного героя сериала «Силиконовая долина» с ноутбуком под мышкой. Все — одной большой компанией. Они уселись на всё тот же крошечный диванчик, вокруг поставили стулья и начали громко и бурно обсуждать подробности какого-то торжественного мероприятия. Китаянки, которым стали делать маникюр в самом начале, помахали пришедшей компании, затем все начали вставать с мест, расцеловываться в щёки, знакомиться и миловаться. В общем, это были две семьи. Отец, мать, брат того белого мальчика в университетской толстовке и целый клан со стороны китайской девочки. Они все встретились в маникюрном салоне, чтобы познакомиться и обсудить грядущую свадьбу. Маникюр и педикюр сделали все: бабушки, дедушки, сёстры, братья, шурины, девери и золовки. Это был такой семейный ивент. Люди готовились стать родными. Быть красивой Знать, что ты занимаешь своё место на земле. Быть уместной. Понимать, что на этот раз небесный сценарист точно ничего не перепутал и происходит именно то, чему должно быть, что тебе здесь рады. Мы мчим по трассе где-то между штатами Нью-Мексико и Колорадо, солнце освещает деревянные домики. В сухой траве пасутся ламы, груды рыжих скал — на горизонте. Мы мчим на автомобиле в горы. Знать, что это место на земле никому больше не принадлежит. Кому-то другому, наверное, даже не было бы на твоём месте кайфово. Хорошо в нём именно тебе. У каждого своя конфигурация счастья. Путь к ощущению своего места под луной долог, извилист и непостижим, он у каждого свой. Я — Элли из степного и бескрайнего американского Канзаса, злая ведьма вначале лишила меня надежды, а потом выяснилось: волшебные туфли всё это время были прямо у меня на ногах. Быть красивой — это работа настройщика для внутреннего фортепиано. Когда до мажор вдруг впервые открывается тебе во всей своей силе. Быть красивой значит быть взрослой и знать, что принесёт удовлетворение, а на каком празднике жизни сегодня точно обойдутся без тебя. А сейчас я совсем простая. Волосы развеваются на ветру. Свободная однотонная футболка. Джинсовые шорты, которые мне велики. Худи на случай, если придут ветра. И я даже не знаю, как я выгляжу сейчас, соответствую ли чьему-то представлению об идеале, но я точно очень красивая. Я на своём месте. Саммер Я ей любуюсь. Тонкая, с хрупкой и сильной спиной, словно всю жизнь — у балетного станка. С сияющими голубыми глазами. С грацией длинных рук. Легко представляю, как её кисти взлетают вверх в третью позицию. Лебединая шея. Отточенная линия подбородка. Струящийся золотистый шёлк волос. И предельно правильные черты — как будто их расставил на лице архитектор, — черты эталонной восхитительной блондинки, какой мне не быть. Каждый день плетусь заспанным привидением с утра в школу, веду дочь на учёбу тихими улицами с их крылечками браунстоунов. И каждое утро мне навстречу выпархивает откуда ни возьмись она. Тихая фея нейборхуда лет тридцати пяти, неземной красоты соседка, точная как часы, она выходит из дома ровно в те же секунды, что и я, и наша встреча глазами неизбежна. В Нью-Йорке принято знакомиться, и если тебе нравится человек, то самая правильная реакция — подойти, сделать комплимент и нырнуть в смолток, но я стесняюсь, как если бы была слегка влюблена. Эта девушка для меня — назовем её условно Саммер — воплощение настоящего нью-йоркского небрежного шика, помноженного на природную грацию, к тому же я — по-прежнему московская и знакомиться на улице не умею. Кто она? Редактор «Вога»? Арт-критик? Она — кино. Её дом — сказка на первом этаже, нарочно выставленная на обозрение, словно экспонат. В январе за панорамным стеклом Саммер вырастают наряженная ёлка и искусственный снег, в феврале — сердечки Дня святого Валентина, ближе к апрелю — корзинка с пасхальными яйцами пастельных оттенков. Детали подобраны с таким вкусом, что у меня замирает сердце. И каждый вечер — торшер, книги, силуэт подтянутого мужчины на кухне. А когда она — в идеальном бежевом тренче от Burberry — выпархивает в семь тридцать из этого своего глянцевого жилища, на поводке красуется огромная белоснежная пушистая собака с добрыми глазами, такая может быть только у волшебницы, этот зверь словно умеет говорить. А на хрупких плечах Саммер всегда — две плотные лямки рюкзака для переноски младенцев, а в переноске — грудной ребёнок, который смотрит на Бруклин сияющими голубыми глазами Саммер. И так, с собакой и ребёнком, она каждое утро устремляется в кофейню на углу моего дома, чтобы заказать два колумбийских в жёлтых стаканах. И грациозно устремиться обратно: на груди — весёлое дитя, в одной руке — поводок с собакой, в другой — кофе на картонном подносе, и всё в ней ладно, и ребёнок у неё никогда не плачет, а собака не лает, а знай себе улыбается. А сегодня ощутимо наступила весна. Саммер пришла в кофейню не с переноской, а с коляской. Солнце пригрело, и она сняла пуховик. Под ним оказался внушительных размеров, круглый и идеальный, как она сама, живот; оказалось, что моя героиня уже ого-го как глубоко беременна. И вот она взяла кофе себе и любимому и идёт домой, обратно в бархат, — младенец, кофе, собака, девятый месяц, почти апрель. Когда-нибудь у меня снова будет такой же огромный живот. Принятие себя Я уже рожала ребёнка, и моё тело пережило несколько мощных трансформаций. Я прошла через две депрессии, от которых худела до скелета и высадила себе нервную систему так, что не могу полностью восстановиться из-за тревожности. С тех пор я не очень люблю быть безумно худой, у меня это ассоциируется на рефлекторном уровне с отчаянием. Я иногда сильно сутулюсь, мне периодически приходится сбрасывать вес, я регулярно занимаюсь йогой, чтобы держать не только тело, но и дух в сильном, собранном состоянии. Но при этом я никогда так жадно, хищно и бесстыже не наслаждалась своим телом. Каким есть. Возможно, в шестнадцать я была нежнее, а в двадцать пять — худее, но я абсолютно не умела получать от тела удовольствие. Секс — это вначале путь к себе и только потом — к другому. Ощущение подлинности пришло теперь, когда я совершенно не идеальна с точки зрения глянцевого стандарта. Эта версия себя мне нравится. А раньше мне всегда нужны были отражения в чужих зрачках. Я искала соответствия идеалам. Я пыталась сживаться с неприемлемым для себя миропониманием. А теперь если это недовольство, неприятие, самораздражение стучатся в мою дверь, то я их не пускаю. Я люблю каждый шрам на своём теле, так как шрамы — физические метафоры опыта и травм, которые остаются в памяти, но перестают влиять на чувства. Мне нравятся отросшие волосы естественного каштанового оттенка. Я наслаждаюсь уверенностью движений. Это всё моё персональное, и другого у меня не будет. В Америке я узнала слово self-acceptance, принятие, самотерпимость, умение не мучить себя оцениванием, словно мясо на рынке. Отстать от себя. Оставить себя в покое. Дать себе жить. Раздеться догола и встать перед зеркалом во весь рост. Смотреть и хвалить каждую часть тела. Ноги, которые всю жизнь — с детства — носят тебя по миру. Руки, которыми ты поднимаешь сумки с едой, готовишь, пишешь, крутишь баранку, гладишь спину ребёнка, прикасаешься к колючей щеке мужчины. Грудь, которая была когда-то детской и плоской, потом стала девичьей, потом женской и материнской, грандиозным космическим кораблём, в ней будет молоко.