Наконец, дожив до вечера, машинально приняла душ, включила на всю мощь тихо жужжащий под потолком кондиционер и легла под скользкие простыни на широченную кровать. Она знала, что не уснет, но надо было как-то дотерпеть до утра. Холодный ветер леденил висок, но все равно казалось, что в голове все кипит. Она вертелась на постели, не находя удобного положения и пытаясь как-то защититься от страшных картин, всплывавших в воспаленном мозгу. Остро вспомнилось, что вот так же коротала ночи, когда маленькая Аня болела. Первый год был непростым: дочка кричала ночи напролет и успокаивалась только на руках. То ли оттого, что она всю беременность тяжело работала, особенно зимой, когда надо было сгребать кучи снега и долбить лед. То ли от непреходящего горького вкуса обиды на Сергея, который никак не отозвался на рождение малышки… Но она и сама этот год прожила словно под анестезией. Машинально делала все, что должна была, машинально готовила какую-то еду, стирала, купала дочку… И всеми силами старалась не думать о том, что будет, если она вдруг заболеет, не выдержит. Анечка заходилась криком и днем и ночью… А Лариса винила себя в том, что ребенок не спит, плохо ест и не прибавляет в весе, как положено. Она бегала по поликлиникам, доставала какие-то дефицитные лекарства, истязала себя диетами, чтобы, не дай бог, в молоко не попало что-нибудь лишнее, чтобы дочь наконец окрепла и поправилась. «Животик, – качала головой участковый педиатр, – вы не тревожьтесь, мамочка, у всех детей в этом возрасте с животиком проблемы». Пока наконец Лариса не нашла выдающееся светило «по животикам». Маленькая сухонькая профессорша посмотрела на листок с анализами и покачала седой головкой: «Орет? Имеет полное право! Скажите спасибо, что по потолку не бегает!» Назначенное профессоршей несложное лечение помогло. К семи месяцам Анечка выправилась, перестала кричать после кормления, довольно гулила и улыбалась, показывая два белых зубика. «Ну, посмотри, Нателка, это же чистый ангел!» – хвасталась Лариса подруге, развернув Анечку перед купанием и любуясь розовыми ручками и ножками, завитками светлых волос. Аня совала в рот кулачок, потом, искривив мордашку и страшно покраснев, громко пукала. «Что-то ангел у вас какой-то вонючий, мамаша!» – хохотала Нателка. Потом она отдала Аню в ясли. Спешно сдав ее с рук на руки няньке и убегая, слышала громкий плач. Иногда сама плакала за углом, так хотелось вернуться, забрать дочку и унести домой. Но делать было нечего – бывшая руководительница дипломной работы профессор Вавилова устроила ее на работу в крупное издательство. А там строго соблюдали трудовую дисциплину, опаздывать и сидеть на больничном было не принято. К тому же Ларисе пришлось продолжать и свою дворницкую карьеру, чтобы не отобрали служебную комнату. Она вставала в пять утра, убирала свой участок, потом неслась с Аней в ясли, а к десяти уже сидела за рабочим столом в редакции. Сейчас было страшно вспоминать те два года, но тогда она, закусив губу, упрямо твердила себе: я смогу, я не сломаюсь, не дождетесь. К кому относилось это «не дождетесь», она и сама не могла бы сказать. Но острое чувство собственной силы и невозможности отступить помнила до сих пор очень явственно. Когда главный редактор издательства, маститый писатель Кожеватов, выхлопотал ей комнату в коммуналке и прописку, сразу стало легче. Не надо было вставать ни свет ни заря и волочить тяжелые пешню и лопату по темным зимним улицам и дворам. Правда, Лариса очень боялась знаков внимания со стороны главного редактора, который явно ей благоволил. «Теперь начнет приставать, старый ходок! – мрачно пророчила Нателка. – Уж известно, что он слаб по женской линии. Раз облагодетельствовал, то жди подляны…» Лариса сжималась в комок, когда секретарша главного вызывала ее: «Зайдите к Николаю Валентиновичу!» Он и впрямь пару раз нежно жал ей руку, похлопывал по плечу, но дальше дело не пошло: над головой Кожеватова сгущались тучи акционирования издательства, были какие-то неприятности со взрослым сыном – балбесом и пропойцей… А потом старого писателя и вовсе попросили с насиженного места. Его кабинет занял сухой и деловитый бизнесмен – начиналась эра коммерческой литературы. Лариса вертелась на широкой кровати до рассвета. Вставала, пила воду, прикладывала к раскаленной голове мокрое полотенце. Но когда тяжелые занавески стало розово подсвечивать солнце, внезапно провалилась не в сон, а в какое-то странное забытье, словно рассудок отключился сам, отказался сохранять бодрствование… Проснулась оттого, что сильно вздрогнула всем телом. Несколько секунд непонимающе осматривалась: где я, что со мной? И тут же бетонная плита навалилась на нее всей тяжестью: Аня пропала. Посмотрела на часы: пять утра, в Москве шесть, звонить рано. Оставшиеся три часа провела на балконе, скорчившись в плетеном кресле и слушая утренние звуки просыпающегося отеля. Подъезжали какие-то автомобили, включились автоматические поливалки на газонах, служащие мели каменные тротуары и расставляли шезлонги у бассейнов… Потом к морю на утреннее купание потянулись сторонники здорового образа жизни. Потом хорошо запахло кофе… Воздух нагревался с каждым часом все заметнее. Курорт с его сонным, неторопливым ритмом, к которому она еще так недавно стремилась, начинал очередной день лени и ничегонеделания. А она, с пересохшим ртом и пылающими висками, холодными липкими ладонями прижимала к горлу узорчатое покрывало, в которое закуталась от озноба, и считала минуты до момента, когда можно будет позвонить в Москву. 18 августа 2008 года, понедельник, утро Аня поискала глазами часы на привычном месте – справа от себя. Утренний сон еще туманил глаза, но она сразу проснулась: часов на стене не было… Вспомнила, что она в больнице, а мама вообще в реанимации, – вот как чудесно начался их отдых в Турции. Немного саднила ранка на сгибе локтя, но в целом она чувствовала себя неплохо, только както нереально. Наверное, это все отравление виновато, подумала она. Что же с мамой? Хоть бы встать и дойти до нее. Она попыталась представить мать на больничной койке, бледную, в окружении каких-то приборов. Ничего не получалось – сколько Аня помнила себя, мама никогда не лежала, не болела. Даже когда простужалась и явно чувствовала себя плохо, не ложилась, а только куталась в старенькую бабушкину шаль и несколько дней брала работу на дом. Сидела за компьютером, хлюпая носом, и хрипло отгоняла от себя Аню: отойди, заразишься еще! Один только раз Аня испугалась, когда проснулась ночью от чужих голосов и света, бившего сквозь стеклянную дверь ее комнаты. В комнату тихонько вошла мать, наклонилась над ее постелью: – Анечка, не пугайся, ко мне скорая приехала, сейчас уедут. – А что случилось, мам? – Аня со сна только хлопала глазами. – Да ничего страшного, сердце прихватило, вот и вызвала. – И так же тихонько вышла из комнаты. Аня села, укутавшись в одеяло, и долго слушала, как бубнил что-то мужской голос, потом захихикал женский, но явно не мамин. Темные силуэты мелькнули к прихожей, дверь захлопнулась. – Ну что, мам, как ты? – Аня подскочила к постели. – Да все в порядке, кардиограмма нормальная. – Мать успокоительно похлопала дочку по руке. – Просто я немного испугалась, часа в два прихватило сильно, думала – инфаркт. – Как инфаркт? – Аню больше испугал тон матери, чем само слово. – Какой еще инфаркт? – Да нету никакого инфаркта, успокойся! – Мама попыталась засмеяться. – Доктор сказал, переутомление, отдыхать надо, вот, таблетки назначил. Аня села на краешек постели, обняла мать: – Ну ты смотри не болей у меня! – Да я и не болею, это так что-то… Ты спи, а то в школу проспишь. И в школу в тот день Аня действительно проспала… Она пригорюнилась, вспоминая тот эпизод, – ведь тогда могла бы побольше заботиться о матери. Но она, не задумываясь, убегала то на репетицию в танцевальную студию, то на прогулку с подружками. И неохотно выполняла поручения по дому – жалко было тратить время на уборку или покупку продуктов. Мать иногда ругала ее, но чаще молча все делала сама. Аня откинула одеяло и собралась потихоньку встать, но дверь вдруг чуть-чуть приоткрылась. Аня снова укрылась одеялом – вдруг сейчас разорутся, что вставать нельзя? Но в палату просунулась детская физиономия в медицинской маске. На голове у ребенка была красная бейсболка козырьком назад, а между ней и маской – хитро прищуренные глаза. Ребенок уставился на Аню, но не двигался. – Чего ты, заходи! – Аня сделала приглашающий жест. – Не бойся! В щель протиснулся мальчик в желтой майке и больших, не по росту, джинсовых шортах, в руках он держал футбольный мяч. Лет пять или шесть, подумала Аня, она всегда с трудом определяла детский возраст. – Ты кто? – Аня преувеличенно нахмурила брови, но не выдержала и улыбнулась, так откровенно пацанчик пялился на нее. – Я – Сеня, – качнул он головой на тонкой шее. – А ты кто? – А я – Аня. – Ты болеешь? – Из-за маски речь мальчика была не очень разборчивой. – Да нет, это так, временно. – Аня махнула рукой. – А я болею! – гордо сказал Сеня. – Мне будут операцию делать. Он сильно картавил: получилось не «операцию», а «опегацию». – А ты чего в маске-то? – поинтересовалась Аня. Он подошел поближе, снял маску, она повисла на одном ухе. Теперь было видно, какое бледное, мучнистое лицо у малыша, а под бейсболкой голова обрита налысо. – А, чтобы мик’обы не п’ивязались, – тоном опытного пациента объяснил Сеня. – Они же тут к’угом, только и ждут, а мне болеть соплями нельзя, мама сказала. А то опегацию не сделают. – А-а, – кивнула Аня. – А ты вообще-то из России? – Не-е, я тут живу, – помотал головой Сеня. – А папа сказал, что после опегации он мне газгешит на яхте гулить. У тебя есть яхта? – Не-ет, – усмехнулась Аня. – Яхты нету. У меня велик есть и ролики. – Ну, у меня тоже велик есть, и голики, и квад’оцикл. – Сеня пренебрежительно махнул рукой. – Только мне тепегь нельзя кататься. А то если упаду, будет инфекция, а мне нельзя, мама сказала. – А как же футбол? – Аня показала глазами на мяч. – Тоже ведь можно упасть. – А, я не иг’аю, это так, от стенки только отскакивает, а на улице нельзя. – Сеня пригорюнился, снова надел на оттопыренное ухо резиночку маски. – Ну, ты не грусти, – сказала Аня сочувственно. – Вот операцию сделают, и все будет нормально, будешь и в футбол играть, и на квадроцикле ездить, да? – А хочешь, я попгошу папу, и он газ’ешит тебе на яхте со мной покататься? – Даже сквозь маску было видно, что Сеня улыбнулся. – Я буду гулевой, папа капитан, а ты будешь юнга, хочешь? – Конечно хочу! – Аня улыбнулась в ответ. – Ты только давай поправляйся, и обязательно покатаемся. – Ну ладно, я пошел, а то Жулька будет вопить, что я не в койке. – Жулька? Это собака твоя, что ли? – Собака! – Сеня захихикал, держась за живот. – Ну ты смешная! Это Жюли, моя няня, папа ее Жулькой называет. – А-а, – озадачилась Аня. – Как-то некрасиво, она же не собака? – Не, она вообще-то добгая, только глупая ужасно, папа говогит. – Сеня подошел в двери. – Ну, я пошел! Огевуаг! – Ну, оревуар! – засмеялась Аня. – Будь здоров, не кашляй!