– Та конечно по-русски, а как еще? Токо шо без матюгов, а, видать, хотелося ему пульнуть! – Галина возмущенно потрясла увесистым кулаком. – Им шо женщина, шо лошадь, усе едино! Стасик, немедленно схвативший два пульта – от телевизора и от кондиционера, стал тыкать в кнопки, пользуясь моментом. Но ястребиный глаз Галины усек непорядок. Не прерывая рассказа, она выхватила пульты из рук сына, шлепнула его по рукам: – От, бисово племя, шо ты усе хватаешь, опять сломать хочешь, шоб мамка деньги трясла свои! – Галина, а вы, случайно, не запомнили номер машины? – Маша перебила поток красноречия, отчаянно надеясь, что Галина не подведет. – Ой, ни… Ниякого номера я не глядела даже, так хотелось в рожу садануть этому, который помладше и зыркал на меня! Машина черная, большая, вроде БМВ, что ли… Номер не помню, а кружочек синий такой, со звездочками был… И флажок ще на лобовом стекле был, такой же, как наш, только на боку как бы… – Как-как? – заволновалась Маша. – Синий квадрат с кружком из желтых звездочек? Знак Евросоюза? И флажок, вы говорите? Как это – на боку? – Ну как у нас – триколор, только боком как бы, полоски не лежачие, а стоячие, вот так. – Галина мелко порубила воздух ребром ладони. – Французский? Да? – Маша готова была расцеловать толстую воительницу. – Жаль, что номер вы не запомнили, мы бы их запросто нашли! – Та не, номер я не помню. – F 892 WN 75, – вдруг раздался срывающийся мальчишечий голос. Вадик, сидевший все это время в глубоком кресле так, что на виду торчали только острые коленки и красная бейсболка, покрутил головой, проверяя полученный эффект. Маша всплеснула руками: – Ну, Вадик, ты даешь! Лариса сидела молча, глаза ее медленно наполнялись слезами. – От байстрюк, а не ребенок, шо ж ты молчал все время, а? – заорала Галина, тиская и прижимая к себе старшего сына. – Не, вы поглядите на него, чисто агент национальной опасности, а? 20 августа 2008 года, среда, вечер Домой Илья вернулся к восьми часам. Принял душ, выпил виски. Звонить было еще не поздно, но он пока не знал, как построить разговор. Весь опыт его общения с подростками исчерпывался беседами с Аней, назвать которые удачными не мог бы и самый законченный оптимист. Как говорить с этими девчонками, чтобы получить нужную информацию, не спугнуть, не потерять, возможно, последний, хоть и весьма хлипкий источник информации? Он долго сидел на диване, репетируя предстоящие диалоги, почти как речь на суде… Ничего не получалось. Он не мог представить себе реакцию восемнадцатилетней девушки на вопросы, которые должен был задать. Наконец, решил положиться на интуицию. Ведь недаром он столько лет оттачивал умение улавливать оттенки настроения своих клиентов, прокурорских, судей, да и коллег тоже – еще неизвестно, что сложнее… – Алло, добрый вечер, можно услышать Надежду? – вкрадчиво произнес он в трубку. – Это я, а кто это? – Голос на том конце провода был какой-то безжизненный, совсем без модуляций. – Надя, это хороший знакомый Ларисы Николаевны Северцевой, Аниной мамы… – Илья помолчал, давая девочке возможность переварить информацию. – Меня зовут Илья Эдуардович, можно просто Илья. – Он решил повторить девочке версию с зарубежным завещанием, но несколько модифицированную – мало ли, вдруг ей известно его имя и история его отношений с Ларисой. – А-а, – протянула Надя, – я знаю, слышала про вас. – Ну вот! – Илья обрадовался тому, что интуиция его не подвела. – Знаете, тут такая история. Лариса Николаевна с Аней уехали в Турцию отдыхать… – Я знаю, только Анькин телефон почему-то не отвечает, я ей эсэмэски слала, но они не проходят. А вы не знаете, когда они возвращаются точно? – Э-э, видимо, в субботу, – легко соврал Илья. – Но возникла одна проблема. Я тоже дозвониться до Ларисы Николаевны и Ани не могу, а тут пришло письмо важное из США – ей кто-то оставил наследство, фамилия мне ничего не говорит. Возможно, дальний родственник или знакомый. Но мне надо срочно выслать туда подтверждение, что это именно та Анна, понимаете? И мне нужна ваша помощь… – Ага, – неуверенно ответила Надя. – А почему вам письмо-то? – Ну, я же их семейный адвокат по-преж не му, – еще раз легко соврал Илья. – Мне положено… – А я при чем? – В голосе девочки послышалось недоверие. – Я-то чем могу помочь? – Ну, может быть, вы когда-нибудь слышали от Ани о родственниках за рубежом, с друзьями часто делятся такой информацией. – Илья судорожно нащупывал поворот в разговоре, который его интересовал. – Может, были какие-то конфликты в семье, из-за которых отношения были потеряны, и так далее… Знаете, смерть нередко примиряет даже непримиримые противоречия. – Н-нет, я ничего такого не слышала, – угрюмо проговорила Надя. – Ни про каких родственников за рубежом, ни про конфликты. – Ну, может, у Ани были контакты, о которых даже ее мама не знала? – Илья постарался произнести это небрежно, легко. – Ведь не все надо рассказывать мамам, правда, Надя? А вы можете быть в курсе… – Какие контакты? – Надя явно насторожилась. – Вы про что сейчас спрашиваете? – Да вы не смущайтесь! – Илья неуверенно хохотнул. – У девушки вполне могут быть какие-то отношения, о которых маме знать не обязательно, да? – Я не знаю, про что вы спрашиваете! – Надя ответила так резко, что было понятно: еще одно неосторожное слово – и она бросит трубку. – Надя, Надя, ну, не сердитесь, – заторопился Илья. – Ну вот у Ани много друзей – вы, Алена, как ее, Каравайко, Павел, еще этот… Надир Гусейнов. Мне Аня про вас всех рассказывала. Но может быть, были среди ее друзей и иностранцы или не иностранцы, но о которых она не рассказывала, и они могли оставить наследство ей, а точные данные ее не указали, только имя, фамилию и год рождения, понимаете? Но может быть, это вовсе не та Аня, а просто однофамилица и сверстница, а мне надо все проверить и подтвердить! – Ничего не понимаю! – Надя шумно вздохнула. – Вы от меня чего-то хотите, а я никак не пойму. Чтобы я про Анькиных друзей рассказала? Так вы сами их всех назвали. – И других у нее не было? – Ну… Не знаю, с Аленой она чаще общалась в последнее время, они поступали вместе, там у них какие-то новые ребята появились, но я их не знаю… Мы же экзамены сдавали в институты, времени совсем не было встречаться. Ребята какие-то кавказцы, мне Анька только по телефону рассказывала, но там какое наследство-то? Они все москвичи, ну или живут в Москве, что ли… Вы у Алены лучше спросите. С Павликом Анька еще на последнем звонке поссорилась, он тогда напился, как дурак… Они даже на экзаменах не общались и на выпускном, я точно знаю, он ходил как собака побитая, а она ни в какую – Анька если обидится, то надолго… А Надир уехал в Баку, там поступал, вот только не знаю, поступил или нет. – О, спасибо, Надя! – Илья быстро прокручивал у голове полученные сведения – вариантов было по меньшей мере два. – Вы мне очень помогли, я почти уверен, что это какая-то ошибка, с завещанием. Спасибо! И удачи вам! – Да, ну пожалуйста. – Надя помягчела. – Вы если Аньке дозвонитесь или Ларисе Николаевне, скажите, пусть она мне сама позвонит, как вернется. А то я соскучилась уже. – Спасибо, непременно! До свидания! – Илья вытер взмокший лоб. – Пока! – Надя положила трубку. Илья отдышался несколько минут – разговор с девочкой дался труднее, чем с придирчивым судьей. Он отсеял ненужное, в сухом остатке получалось два варианта: виноватый или обиженный Павлик Седов и неизвестные ребята-кавказцы, новые знакомые. Он покрутил оба варианта так и эдак – получалось что-то малоправдоподобное. Предположим, у Павлика есть деньги и возможность похитить девочку из аэропорта Анталии. Ну и куда бы он с ней подался? Пять дней скрываться в чужой стране? И сама Аня, если она была им обижена, пошла бы с Павликом от матери куда-то? Получалась полная ерунда. Теперь мифические ребята-кавказцы. Во-первых, какого возраста? Во-вторых, сколько их? В-третьих, с чего бы это вдруг им похищать Аню в Турции? Если бы так надо было похитить, чего они ждали, в Москве это можно сделать не менее, если не более успешно. Тоже бред какой-то. Нет, тут просто недостает информации. Придется звонить Алене, она, возможно, дополнит картинку, и все встанет на свои места. Он набрал второй номер. Долго слушал длинные гудки. Потом включился смешливый девичий голос: «Здравствуйте! К сожалению, сейчас никто-никто не может вам ответить. Оставьте сообщение или перезвоните позже. Адье!» 20 августа 2008 года, среда, вечер Ноги отекли и болели так, что Ане хотелось снять кроссовки и опустить ступни в один из попадавшихся на пути фонтанов. Страшно хотелось есть. За весь день она съела только какую-то сладкую булочку. И то потому, что наугад ткнула пальцем в стеклянную витрину с крутящимися подносами, зайдя в одно из открытых кафе. Булочка и чашка вкусного кофе обошлись ей почти в семь евро, денег осталось всего ничего, к тому же она не знала, что делать с долларовой пятеркой – надо было менять на евро, а кто бы ей поменял? Без паспорта соваться в обменные пункты, которые несколько раз попадались ей на пути, было бессмысленно. Несколько раз за день она слышала на улицах русскую речь, но подойти так и не решилась – помнила дамочку, которая обозвала ее, как это… «попрошайкой-нищебродкой». Видок у нее и впрямь был тот еще – волосы растрепаны, губы потрескались, глаза голодные. Вдруг и эти примут ее за наркоманку, да еще сдадут в полицию? Впрочем, она и сама уже была готова сдаться в полицию, но ни одного полицейского, как их там – ажана? – за весь день не увидела. «Мне надо в посольство, – твердила она сама себе, – но вот как его найти? Может, спросить, но у кого?» Фразу на английском языке она сконструировала: «Don’t you know, where is the Russian ambassy?» Но вот кого спросить, так и не решила. Тем более что английскую речь на улицах еще ни разу не слышала. Начинало темнеть. Аня шла вдоль высокой красивой решетки, за которой раскинулся парк с высокими старинными деревьями. Очень хотелось есть, пить и, что было самым ужасным, давно и страшно хотелось в туалет. В заборе попалась калитка, она вошла, прошла метров двести, зашла в какие-то колючие кусты, присела и, глотая слезы, пописала прямо на землю. Натянув джинсы – они за день стали велики и едва держались на попе, – пошла дальше. Увидела небольшую мраморную беседку, обсаженную декоративными кустами. Она устала так сильно, что почти не чувствовала страха – надо было как-то устраиваться на ночь. Внутри беседки было сумрачно и тихо, по кругу шла широкая мраморная скамья, на полу лежали сухие листья и какой-то мусор. Аня села, потом прилегла на холодную скамью. Достала из сумки курточку, укрылась, сумку положила под голову, немного повозилась на скользком мраморе. Ей казалось, она сейчас же уснет. Но под воспаленными веками чертились какие-то молнии и зигзаги, першило горло. Где сейчас мама? Жива ли она? Что им надо было, этим страшным дядькам? И кто эта худая горбоносая женщина, что сверкала у ее постели своими бриллиантами? Аня зажмурилась покрепче и стала вспоминать свою комнату, мягкие игрушки, сидевшие в рядок на диванчике, книжки на стеллаже. Вспомнила, как мама не раз ругала ее за беспорядок, разбросанные вещи, как она сама сердилась на мать за эти нотации. «Господи, мамочка, хоть бы ты меня сейчас отругала, я бы только улыбалась и сразу бы все прибрала, не стала бы огрызаться». Маму Аня любила, хотя порой и стеснялась эту любовь выразить, особенно при посторонних. Мама, конечно, была безнадежно старомодна, слишком правильная, слишком аккуратная. Она слишком много работала, и Аня часто ревновала мать к этим ее редакционным заботам, конфликтам, авторам, о которых она только и рассказывала… Сколько раз бывало, когда Ане срочно нужно было в чем-то разобраться, то ли с трудным примером, то ли в отношениях с подружками, и она подходила к матери. Когда Аня была маленькой мама всегда внимательно выслушивала, подсказывала, решала задачки или мирила с подружками, жалела, если ее обижали. Но все чаще и чаще для разговора ее надо было отрывать от работы. Рассеянно подняв глаза от очередной рукописи, она смотрела отсутствующим взглядом и переспрашивала: «Что, доча, извини, я не расслышала?» Аня обижалась, уходила к себе, ложилась лицом к стенке. Мать тихонько входила следом, садилась рядом, клала теплую руку на плечо: «Ты же знаешь, доченька, работы много, сроки жесткие, я не успеваю, пойми…» Аня не понимала, дергала плечом, еще глубже зарывалась носом в любимого мягкого мишку. Потом толстые растрепанные рукописи сменили флешки, и мать до поздней ночи сидела у компьютера. Аня выросла, все реже подходила к матери со своими проблемами. Да к тому же появился этот Илья… Матери и прежде звонили мужчины. Но эти были понятные – авторы, писатели, мать и сама отзывалась о них как о взрослых детях – нелепых, смешных и любимых. Илья был другой, Аня это сразу поняла. По телефону он говорил четко, ясно и, что особенно возмущало Аню, так, словно имел на мать какие-то права. «Передайте, пожалуйста, Ларисе, что я жду ее звонка в девятнадцать часов!» Вот еще тоже мне, в девятнадцать часов! А в двадцать часов что, уже не ждешь? Мать изменилась. В ней появилось что-то воздушное, легкое, глаза сияли. Она стала одеваться по-другому, купила себе несколько модных тряпок, как-то по-новому стала причесываться, выпуская легкие пряди на висках и шее. Все это Аню не то чтобы возмущало, но как-то… пугало. Она привыкла, что мама домашняя, замотанная работой, что ее, Анины, интересы всегда на первом месте. Эту новую маму Аня не узнавала, особенно когда она возвращалась домой поздно, – от нее и пахло по-другому, чужим, и лицо было какое-то… чужое. А потом, в один светлый весенний вечер полтора года назад, случилось страшное. Мама вошла в ее комнату, постояла у двери. Аня с неохотой оторвалась от ноутбука: