Вот это номер! Маша достала из магазинного пакета коробку чая, машинально налила воды в электрический чайник, разыскала на полке заварник… Мысль о причастности Ильи к пропаже Ани постепенно переставала казаться дикой – подобные истории, судя по прессе, в последние годы случались: мужья крали детей у жен, жены – у мужей, любовники – у непокладистых подруг… Стоп, девушка, сказала она себе. Какие у тебя основания подозревать Илью, кроме мелкой и необъяснимой личной неприязни? Доказательства? Возможность совершить гадость еще не есть готовность сделать это. И тем не менее это надо обсудить с Ларисой. Она хотя и ослеплена любовью к нему, не может же совсем утратить остатки здравого смысла? Илья, надо же… Маша еще долго крутила в голове эту крамольную мысль и так и эдак. И выходило, что, кроме Ильи, мстить за что-либо Ларисе никого и не было. Ну, разве что гипотетическому сумасшедшему писателю… 20 августа 2008 года, среда, ночь Сквозь веки мешало какое-то яркое свечение, белое пятнышко дрожало и переливалось. Светлячок, догадалась Аня. Она видела таких светящихся жучков в Болгарии, давным-давно они с мамой провели две недели на Солнечном Берегу. По вечерам мириады крошечных фонариков летали над набережной, падали на тротуар из светлого песчаника. Фонарик метался влево-вправо под ресницами, пока Аня не смахнула его, быстро открыв глаза. И тут же в испуге закрыла их снова. Рядом с ее кроватью, сгорбившись, сидела на стуле худощавая женщина, поставив локти на колени и упершись лбом в стиснутые ладони. Голова ее слегка тряслась, словно женщина кивала сама себе. Пышные волосы, свисающие на лицо, почти скрывали от Ани ее профиль. Лишь длинная серьга с прозрачным камнем ярко бликовала, отражая свет ночника за Аниной кроватью. Вот это что, никакой не светлячок. Бриллиант, наверное, подумала Аня. Хотя бриллиантов такой величины ей видеть не доводилось, но блеск камня, рассыпающиеся от него блики говорили сами за себя… В голове все как-то плыло и звенело. Движения глазных яблок давались с трудом, словно под веки насыпали мелкой пыли. Жалюзи плотно задвинуты, но почему-то понятно, что уже ночь, – то ли из-за необычной тишины, то ли потому, что сквозь жалюзи не пробивается ни лучика. Болело правое бедро. Аня осторожно попыталась дотронуться до больного места пальцами – они нащупали только приклеенную пластырем заплатку. Салфетка из какой-то странной рыхлой бумаги, поняла Аня. Вдруг женщина резко вздрогнула и подняла голову. Обхватила горло рукой, выпрямилась, потом посмотрела на Аню. Та поспешно прикрыла ресницы – почему-то не хотелось, чтобы женщина догадалась, что она уже не спит. Запомнилось узкое лицо с острым подбородком и темными провалами глазниц – похожа на врубелевскую Царевну Лебедь, только старше, подумала Аня. Это была ее любимая картина – печальная царевна в вихре лиловых, белых, серых красок… Женщина несколько секунд всматривалась в ее лицо. Аня ощущала напряженный взгляд на своем лице и почти не дышала. Кто эта странная женщина? На врача не похожа: в черном строгом костюме, не в больничной униформе. Да и с чего бы это врач сидел тут ночью? Ведь с ней все в порядке, только, похоже, сделали анализ, о котором говорил Павел. Правда, он говорил, что больно не будет и уже вечером ее пустят к маме. Наверное, что-то пошло не так. Отчего все так плывет и звенит? Женщина все еще напряженно смотрела на Анино лицо, потом снова уронила лоб на сцепленные ладони. Аня полежала еще какое-то время. И вдруг услышала странные звуки – женщина не то сморкалась, не то всхлипывала. Плачет, с ужасом догадалась Аня. Она затаилась под своим одеялом. Женщина достала из кармана платок, промокнула глаза, тихо высморкалась. Медленно открылась дверь, и в нее просунулся незнакомый мужчина – высокий, плотный, с лысой или бритой головой. На фоне неяркого света, падавшего из коридора, он казался широкой темной тенью. Удивительно легко для своих габаритов он на цыпочках подошел к женщине, обхватил ее за плечи, что-то прошептал на ухо. Она молча мелко закивала. Мужчина выпрямился, подошел к постели вплотную, наклонился над Аней. Она замерла, стараясь не жмуриться, чтобы не выдать себя. Мужчина тоже долго смотрел на нее, затем выпрямился, тихо поднял женщину со стула и вывел из палаты… Ничего себе, расслабилась Аня. Что за дела? Может, ей во время исследования стало хуже и поэтому приставили эту странную женщину? Почему тогда не медсестру? Она попробовала пошевелить ногами – правое бедро заболело сильнее. Кое-как повернулась на левый бок. Стало ужасно жалко себя: где мама, она бы сейчас пришла, пожалела, спросила бы: доченька, где болит? Вспомнила, как мама всегда старалась развлечь ее в болезни. Покупала игрушки, приносила что-нибудь диковинное – небывалый фрукт или огромную конфету. Аня хрипло кашляла, протягивала из-под одеяла слабую руку. Мама садилась рядом, обнимала, клала прохладную ладонь на потный лоб… Аня хотела было поплакать, но вспомнила, что маме, наверное, сейчас еще хуже, она больна по-настоящему, лежит в реанимации. Нечего ныть, сказала сама себе, ведь ты сдавала анализы для того, чтобы помочь ей, подумаешь, болит немного. «У кошки боли, у собаки боли, а у Анечки заживи», – вспомнилась присказка бабушки, которую повторяла и мать, когда Аня прибегала с ободранной коленкой или порезанным пальцем. «Нужно дождаться утра, тогда уж точно потребую, чтобы меня пустили к ней, хватит из меня делать больную!» И с этой мыслью Аня провалилась в сон. 20 августа 2008 года, среда, утро В аэропорту Анталии Маша решила не заходить в полицейский участок – во-первых, слишком рано, полицейские, скорее всего, еще в полусне – о чем разговаривать? А во-вторых, лучше появиться здесь с Ларисой, во избежание недоразумений и ради экономии времени. Она взяла такси и полетела в Белек, подгоняя таксиста, который и без того вел машину как Шумахер – опасно маневрировал, шел на двойной обгон, съезжал на обочины, поднимая хвосты пыли. За окном мелькали выжженные солнцем поля с остьем убранной кукурузы, перелески, бедняцкие халупы, возле которых копошились дети одетые в цветное рванье. Вот тебе и туристический рай, думала Маша, все как везде в мире: роскошь городов и автострад – и нищета людей, зарабатывающих на хлеб тяжким трудом. Белек оказался просто городом сплошных отелей среди негустого леса, отвоеванного у болот турбизнесом. Возле отелей росли роскошные цветы и выгоревшие на солнце невысокие пальмы. На ресепшне она узнала, что «госпожа Сывырсыва» живет в 712-м номере, поднялась на лифте на седьмой этаж. Дверь номера оказалась заперта. – Ничего, подождем, – сама себе сказала Маша. И уселась на мягкую скамейку в холле, раскрыв книжку, прихваченную в дорогу. Лариса появилась через час. Точнее, Маша не сразу узнала в изможденной растрепанной женщине с серым лицом свою подружку, когда та вышла из лифта. – Ларка! – Она подскочила к Ларисе, обняла. Под ладонью как-то нелепо торчали ребра, Лариса мелко дрожала. Слепо вглядевшись в лицо подруги, она тихо заплакала. – Боже, да ты вообще не ешь тут, что ли! – возмущенно закричала Маша. – Ты что, помирать собралась? – Манечка, Маша, – только повторяла та. – Ты не представляешь, не представляешь… – Да все я представляю, не плачь, – командовала Маша, втаскивая свою сумку и обвисшую на ее руке Ларису в номер. – Все будет о’кей. Разберемся. Не бывает безвыходных положений. Найдем мы ее, что ты! Ты откуда идешь-то? – Я… Не знаю, я так ходила по берегу, далеко… – Лариса беспомощно оглянулась. – А ты давно ждешь? – Да нет, с час, не больше. – Я была вчера и в полиции, и в консульстве, – наконец совладав с собой, стала рассказывать Лариса. – Ничего, представляешь! Ребенок как в воду канул. Отдала фото. Один старик, он в аэропорту работает, сказал, что видел ее в субботу. С двумя высокими мужчинами в костюмах с галстуками. И все. Вот, отдал линзу от ее очков. – Она достала из кармана кусок стекла, крепко сжала его в руке. – Она разбила очки, а старик нашел. Все, что осталось от Ани… – И она снова беззвучно заплакала, не вытирая слез. Маша поняла, что надо брать все в свои руки. – Так. – Она поерошила короткие волосы. – Сейчас идем завтракать. Потом будем думать, что еще можно сделать. Ты должна собраться. Ларочка, если ты раскиснешь, кто будет искать Аньку? Соберись, умойся, пошли съедим чего-нибудь, я третий день все куда-то лечу, есть хочу, как Бармалей. 20 августа 2008 года, среда, утро Аня проснулась от писка пичуги за окном. Странно, подумалось, до сих пор никаких птиц не слышала, цельные стекла не пропускали звуки с улицы. Прислушалась – нет, не птица. Писк шел от монитора у изголовья кровати. На экране метались какие-то линии. Аня подождала немного – должна же прийти сестричка в смешной шапочке и разобраться. Но никто не приходил. Она осторожно пошевелила ногами – бедро болело меньше. Вспомнила странную женщину у своего изголовья. И уже не могла точно сказать, была ли она, или ей все приснилось. Во рту было горько и сухо, хотелось пить. Она села, спустила ноги на пол. Вроде ничего, жить можно. Поднялась, доковыляла до ванной, напилась воды из-под крана. Выглянула в коридор – никого, тихо и немного сумрачно. «Ну и ладно, – решила Аня. – Раз вы так, пойду к маме сама». Она достала из шкафа свои одежки, сбросила пижаму-разлетайку, оделась. Еще раз высунулась в коридор – никого. Осторожно вышла из палаты, огляделась. Место совершенно незнакомое. И вовсе не коридор, а квадратный холл. Напротив ее палаты еще одна такая же дверь, справа стойка, как в гостинице, и четыре мягких разлапистых кресла. Между ними – низкий стеклянный стол, на нем широкое блюдо с мелкими разноцветными конфетками. В углу лифт. На левой стене две двери, одна из матового стекла, вторая – обычная, деревянная. Аня подергала деревянную – заперто. Слегка приоткрыла стеклянную – за ней было что-то вроде операционной, как их показывают в кино. Хирургический стол, накрытый зелеными простынями, над ним – большой круглый светильник, металлические столики, на них – приборы, блестят какие-то инструменты… Аня трусливо закрыла дверь. Вид медицинских инструментов всегда противно отзывался под коленками каким-то нытьем, вспоминалась бормашина и стоматолог со своими крючочками. Она приоткрыла дверь напротив – точно такая же палата, как у нее: койка, столик, стенные шкафы. И никого. Куда они все подевались – врачи, сестры, Павел? И главное – где же мама? Наверное, на другом этаже, решила Аня. Она тихонько, на цыпочках дошла до лифта, нажала кнопку вызова. Лифт чуть слышно загудел, дверь раздвинулись. Аня вошла внутрь и растерялась: всего три кнопки, на какую нажимать? Решила нажать на нижнюю, с буквой G. Лифт бесшумно закрыл двери и поехал вниз – секунды три, не больше. Остановился, раскрыл двери… Аня выглянула. Большое темное пространство, стоит десятка два разных автомобилей, на потолке, прямо на грубых бетонных балках, горят синие лампы, жуткий мертвенный свет отражается в лужицах воды. «Гараж, – догадалась Аня. – Куда это меня занесло?» Издалека послышались мужские голоса, они приближались. Аня в испуге выскочила из кабины, двери тут же захлопнулись. Пригнувшись, она спряталась за мини-вэн, который стоял поблизости, – еще найдут ее здесь, начнут бухтеть. Но мужские голоса стали удаляться, в дальнем конце гаража хлопнула дверь. Аня хотела было вернуться в лифт, но любопытство пересилило – вдали виднелась улица, слышался шум проезжающих машин. Она решила выйти, осмотреться. У выезда из гаража был опущен небольшой шлагбаум, но в стеклянной будочке рядом никого не было. Она все так же крадучись прошла мимо и вышла на улицу. Для августа было совсем не жарко. Наверное, это потому, что еще очень рано, подумала Аня. Неширокая улица, обсаженная по обеим сторонам высокими деревьями, уходила куда-то вниз, под уклон. Дом, из которого Аня вышла, оказался небольшим четырехэтажным особняком с козырьком над входом и лепными украшениями на фасаде. У высоких деревянных дверей висела какая-то вывеска, но отсюда, от гаража, не было видно, что на ней написано. По тротуару, шурша, как бумажные, катились большие листья. На противоположной стороне улицы стояли маленькие столики под красными клетчатыми скатертями и белые металлические стулья, из раскрытых дверей доносился удивительно вкусный запах кофе и свежей выпечки. Аня почувствовала, как засосало под ложечкой. Жаль, не взяла с собой сумку, сейчас выпила бы кофе, съела пирожное… «Прогуляюсь немного, – решила она, – чувствую себя нормально, а то уже сколько дней на воздухе не была. Ну, не убьют же меня за это». И пошла вниз по приветливой улице, с любопытством разглядывая фасады и окна. Замысловатые резные рамы, плавные линии, цветочный декор на стенах – стиль модерн, о котором препод по МХК, мировой художественной культуре, старенький Лев Иванович, закатывая глаза под фиолетовые морщинистые веки, мог говорить весь урок напролет. Вот бы порадовался старикан, что в Турции есть такие красивые улочки. Первый этаж большинства домов занимали маленькие магазины. За стеклянными стенами было темновато, манекены презрительно смотрели на Аню белыми глазами. В мебельном видны были низкие диваны, в витрине магазина электроприборов стояли красивые лампы с большими белыми абажурами. Интересно, где же золото и меха, думала Аня. Витрины ювелирных и меховых лавок на всех улицах Анталии она хорошо помнила, хотя была здесь совсем маленькой. Вспомнила, как в одной из них ее и маму угощали душистым чаем в маленьких стеклянных стаканчиках «с талией» – они еще потом купили такие же домой, очень вкусно было из них пить чай с рахат-лукумом. Прошла аптеку – в витрине висела реклама тех же кремов и лосьонов, что и в Москве. Потом еще одно кафе, из дверей которого опять пахнуло ванилью и кофе. За маленьким столиком с той стороны витрины сидели заспанные парень и девушка, пили кофе, макая в чашки подрумяненные круассаны. Парень что-то быстро говорил, девушка отрицательно качала головой, но как-то лениво, и улыбалась. Аня шла все дальше и дальше, вертя головой. Почему-то нет высоких красных цветов, которые ей тоже запомнились в прошлый приезд в Турцию. Они совсем не пахли, но так ярко горели на солнце, что она тогда спросила у мамы: «Ма, это аленький цветочек, из сказки?» Мама засмеялась: «Да нет, аленький цветочек маленький должен быть, а это прямо капуста какая-то на ножке!» По улице проехало несколько автомобилей, потом ее обогнал странный мужчина на детском самокате. Он был одет совсем по-офисному – в костюм, галстук, в руке плоский кожаный портфель. Не меняя серьезного выражения тщательно выбритого лица, он ловко отталкивался ногой, лавируя меж лужиц на тротуаре. Вот чудик! Аня дошла до перекрестка, светофор моргал желтым. Она повернула направо, прошла еще метров двести до перекрестка и увидела круглую площадь, небольшой фонтан, вокруг него скамейки. Посидела немного, посмотрела, как опрятная седая старушка в шляпке кормит голубей желтой крупой из пакетика… «Ну, пройдусь еще пять минут – и назад, – решила Аня, – а то заблужусь еще». С площади вели несколько улиц. Она пошла по ближайшей, попыталась прочитать табличку на угловом доме. «Av. D’Eylau» – получалось что-то нелепое, турецкое. Улица расширилась и перетекла в широкую площадь, в центре которой стоял зеленый от патины памятник – хмурый дядька верхом на невеселой лошади. Напротив высился большой серый дом с прямоугольными колоннами, чем-то похожий на Ленинскую библиотеку в Мо скве. Аня прошла еще немного вперед и увидела, что справа стоит второй такой же, дом-близнец, а между ними – широкая площадь, уставленная разными скульптурами. На ней копошились толстые голуби, выклевывая что-то меж каменных плит. Аня пошла вперед, разглядывая скульптуры, тоже неуловимо похожие на фонтанные шедевры ВДНХ. И вдруг перед глазами мелькнуло что-то совсем знакомое. Она остановилась в полном шоке.